Последняя реплика все и решила.
— Шабаш, думаете? — спросил надзиратель, набычив шею и грозно оглядывая камеру. — Не-ет, рано распелись! Тифозный, значит, в барак. Давай, бери его. Ну!
Никто не пошевелился.
— То пущай лежит, — злорадно сказал мужик, — а то как заразы боятся.
— Ну! — рявкнул надзиратель.
Двое пленных помоложе подошли к Косте, помогли встать. Он не сопротивлялся.
Перед входом в ресторанный зал висело зеркало, которое понравилось Рысину еще накануне: оно заметно сплющивало и раздвигало вширь его долговязую нескладную фигуру; такие зеркала попадались нечасто, и Рысин любил в них смотреться, они придавали ему уверенности. Перед этим зеркалом он тщательно причесался, держа фуражку под мышкой, поправил ремень, который все время сползал вниз под тяжестью кобуры с револьвером, и недобрым словом помянул жену, забывшую провертеть в ремне еще одну дырку, о чем сказано было два раза.
Едва шагнул в зал, как навстречу бросилась Лера.
— Клянусь, я не виноват! — быстро проговорил Рысин, глядя в ее заплаканное лицо. — Вы все знаете?
— Я заходила к Лизе Федоровой…
— Постараемся ему помочь, — сказал Рысин. — Будьте умницей, наберитесь мужества.
Лера едва успела рассказать о своем визите на Вознесенскую, о Сэнмурв-Паскудже и малахитовом канделябре, как появился Желоховцев. Он был в строгой черной тройке, с тростью. Кивнув ему, Лера вернулась к себе за столик, где ждал ее узколицый мужчина с цветком львиного зева в петлице.
— Выпить хотите? — спросил Рысин у Желоховцева.
Тот покачал головой.
— А я, пожалуй, выпью. — Рысин остановил пробегавшего мимо официанта. — Мне бы рюмку водки, любезный.
— Не положено, господин прапорщик. Садитесь за столик.
Рысин сунул ему серебряную полтину:
— Кстати, капитан Калугин в каком номере проживает?
— В четвертом.
— Он у себя?
— Вроде как пришел, не выходил больше.
Через минуту явилась рюмка водки. Рысин с наслаждением выпил ее под укоризненным взглядом Желоховцева, затем знаком пригласил его следовать за собой.
На лестнице было темно, металлический наконечник профессорской трости громко клацал по каменным ступеням. Откинув портьеру, Рысин первым ступил в освещенный коридор и почувствовал, как в животе, в самом неожиданном месте возникла вдруг тонкая напряженная ниточка пульса. Теперь он знал все, что хотел знать. Разговор с Лерой расставил последние точки. Подаренный ею на счастье чугунный ягненок лежал в кармане, Рысин и взял его с собой на счастье, потому что расследование кончено, начинается игра, и ему, как всякому игроку, нужна удача.
— Григорий Анемподистович, — Рысин удержал его за локоть, — все, что я буду говорить, принимайте, пожалуйста, как должное. Ничему не удивляйтесь и не задавайте мне никаких вопросов.
— Позвольте? — вскинулся было Желоховцев.
Но Рысин уже стучал в дверь четвертого номера.
Отозвался мужской баритон:
— Открыто!
Калугин в расстегнутом френче сидел за столом, что-то писал. Его портупея с большой желтой кобурой, из которой торчала рукоять кольта, висела на вешалке у двери.
— Профессор Желоховцев, — любезно поздоровавшись, представился Желоховцев. — Хотя мы знакомы. Помните, капитан, вы были в университете вместе с майором Финчкоком из британской миссии? Осматривали мою коллекцию сасанидской серебряной посуды.
— Как же, как же, профессор, — улыбнулся Калугин. — Конечно, помню и очень рад. Чем могу служить?
Рысин, выждав немного, шагнул следом, встал под вешалкой:
— Прапорщик Рысин. Помощник военного коменданта Слудского района.
Калугин перевел на него взгляд и тут же вскочил:
— Вы?
Отшвырнув стул, метнулся к двери, но Рысин уже держал в руке револьвер:
— Сядьте! Оружие вам ни к чему. И свое я сейчас уберу. У нас разговор сугубо конфиденциальный, свидетели не потребуются. — Он вынул из кобуры калугинский кольт. — О, именной? Это для меня приятный сюрприз.
Желоховцев с ужасом взирал на них обоих, но пока помалкивал. Левой рукой он опирался на трость, правую опустил в карман пиджака, и Калугин, видимо, решил, что профессор тоже вооружен. Покосившись на него, вернулся к столу, поднял стул. Сел, небрежно закинув ногу на ногу.
— Прошу, капитан, выслушать меня внимательно, — сказал Рысин. — Вопросы будете задавать потом, я с удовольствием отвечу… Может быть, вам известно, что в следственной практике Североамериканских штатов применялся такой эксперимент: брали оружие человека, подозреваемого в убийстве, и стреляли из него в мешок, набитый шерстью или хлопком. Пуля, как вы понимаете, при этом не деформировалась. Затем эту пулю сравнивали с той, которая была извлечена из тела жертвы…
Калугин усмехнулся:
— Зачем вы мне это рассказываете?
— Полоски, оставляемые на пулях нарезами ствола, позволяют сделать определенные выводы. Но есть и более простые случаи. Например, ваш. Это когда канал ствола имеет какой-то дефект, который метит пулю. Ваш кольт, скажем, Рысин покачал его на ладони, — оставляет на ней характерную канавку. Ее хорошо видно под небольшим увеличением. Я располагаю двумя образцами. Первый извлек доктор Федоров из тела убитого студента Сергея Свечникова. Второй образец по счастливой случайности застрял не во мне, а в сиденье извозчичьей пролетки… И еще! В точности такую же канавку мы можем при желании обнаружить на той пуле, которой сегодня утром был убит Михаил Якубов…
— Боже мой! — Желоховцев прислонился к стене.
Калугин, не обращая на него внимания, поощряюще кивнул:
— Продолжайте, продолжайте, прапорщик. Все это чрезвычайно любопытно.
— Я, пожалуй, вернусь к самому началу, — все так же размеренно проговорил Рысин. — Эта история требует последовательного изложения.
— Завязка, однако, весьма интригующая. Чувствуется, что в гимназии вы усердно читали детективные романы. Не пробовали себя в этом жанре?
— Помолчите, вы! — срывающимся голосом крикнул Желоховцев.
— За все детали я не ручаюсь, — сказал Рысин, — но основная линия выглядит приблизительно так: Якубов числился вашим агентом и должен был остаться в городе после прихода красных. С какой целью, вам лучше знать. Меня такие вещи не интересуют, я не из ЧК.