— Удачи, — прошептала Бекка, сжимая его свободную руку, когда Грей проходил мимо нее.
Насколько Грей понимал, ему это было не нужно. Он больше не был ребенком. У него был свой дом, своя машина, он зарабатывал за месяц больше денег, чем его отец за всю свою жизнь. Тот старик в спальне, в конце коридора, больше не пугал его.
— К черту все, — прошептал он про себя, прежде чем стукнуть костяшками пальцев по двери. Его рука осталась сжатой в кулак, когда он отдернул ее, как будто его тело ожидало драки, а другая все еще сжимала тарелку с едой, которую он приготовил.
— Входи.
Грей моргнул от знакомого голоса. Он крепко сжал челюсть и обхватил пальцами ручку, с напряжением изображая улыбку.
Люди считали странным то, что он не разговаривал с отцом более десяти лет. Они хотели узнать все подробности ссоры, которая, должно быть, привела к такому разрыву. Но, по факту, никакой ссоры и не было — во всяком случае, ни одного взрывоопасного эпизода. Просто их отношения были жертвой тысячи бумажных порезов.
В детстве он мечтал сбежать из этого места. Он построил бы домик на дереве в лесу, который граничил с землей его отца на севере, наполнил бы его комиксами и газировкой и пригласил бы туда своих друзей. Он думал, что отец никогда не найдет его там.
По мере взросления его планы становились все более изощренными. Сначала они были академическими. Он усердно учился, играл в футбол, делал все, что могло помочь ему поступить в колледж. Но если его оценки были достаточно хороши для поступления, то его спортивных достижений было недостаточно для получения стипендии. А доход его отца не позволял ему получить какую-либо финансовую помощь без кредитов.
И он знал точно одно: он не мог больше быть обязанным своему отцу. Поэтому, когда его единственная отдушина — музыка, вдруг стала билетом в один конец из города, он ухватился за этот шанс. Пожертвовав всем и всеми, он обрел долгожданную свободу.
Конечно, он все еще видел свою семью. Его братья приезжали к нему в Нью-Йорк или Лос-Анджелес, когда могли. Тетя Джина и Бекка смотрели его концерты в Вирджинии и округе Колумбия. Был один год, когда он оплатил им всем перелет в Лондон, чтобы посмотреть его выступление на фестивале. Это была замечательная неделя.
Но его отец так и не приехал. Он отказался, даже Грей лично позвонил и пригласил его, хоть и знал, что это ловушка. Его отец хотел лишь получить удовольствие от того, что лично отклонил его предложение.
— Я сказал, заходи, — закричал его отец. — Что ты делаешь, играешь с ручкой?
Грей покачал головой и толкнул дверь, расправляя плечи, когда входил внутрь. Первое, что его поразило, это запах. Хотя комната больше не была кабинетом, стены по-прежнему были увешаны старыми книгами, их заплесневелые страницы делали воздух тошнотворно затхлым. А еще пахло отцовским мылом — тем самым, которым он пользовался столько лет, сколько Грей себя помнил.
— Я принес твой ужин.
Старик поднял голову со своего места на кровати. Годы, проведенные Греем вдали от дома, не были благосклонны к его отцу. Волосы Грейсона Хартсона III были редкими, едва прикрывая блестящую красную кожу головы. Его кожа была морщинистой, почти резиновой. Но больше всего Грея потрясло его тело. Даже сквозь простыню было видно, насколько худым был его отец. Его руки были похожи на веточки, которые тетя Джина приносила на Рождество для создания сезонных экспозиций.
— Еда остынет за то время, что ты потратил, чтобы прийти, — ворчал отец.
Грей сглотнул.
— Ты не хочешь?
— Я этого не говорил. Принеси сюда.
Отец кивнул на стол перед ним. Он был на колесиках — такие можно увидеть в больничных палатах. Грей перенес тарелку и поставил ее на середину.
— Так ты решил навестить нас? — сказал его отец, наклонившись, чтобы посмотреть на тарелку. — Опять эта чертова говядина. Твоя тетя знает, что я не могу ее есть. Застревает в горле.
— Хочешь, я принесу немного соуса, чтобы помочь тебе проглотить ее?
Его отец фыркнул.
— Я буду есть только картошку. Дай мне вилку.
Грей передал ему столовое серебро и наблюдал, как отец есть картофельное пюре. Казалось, время остановилось, пока он двигал челюстями, его иссохшее горло извивалось, когда он пытался проглотить пюре.
— Хочешь стакан воды? — спросил его Грей.
— Нет, — прохрипел его отец. — Возвращайся к своему ужину. Мне и здесь хорошо.
Грей не знал, что чувствовать, наблюдая, как отец подносит ко рту очередную шаткую вилку. Сочувствие боролось с негодованием, пока его разум пытался принять эту новую реальность. Его отец был стар и болен, но он все еще оставался человеком, который превратил детство Грея в мучение.
— Это тебе не бесплатное шоу, — сказал отец, когда проглотил второй кусок. — Ты можешь идти.
Он уставился на Грея теми же голубыми глазами, которые он каждый день видел в зеркале, а затем сделал отталкивающее движение руками.
Грей пожал плечами и отвернулся. Он выполнил свой долг, и никто не мог сказать, что это не так. Когда он вернется в Лос-Анджелес, его отец снова станет смутным воспоминанием.
***
Мэдди уставилась на свой телефон, ее пальцы зависли над именем сестры на экране. Эшли Лоу. Возможно, после замужества она опустилась на несколько букв вниз в списке контактов Мэдди, но она поднялась на целый ряд социальных уровней, когда сказала «да» Майклу Лоу. Известный адвокат в Стэнхоупе, городе в двадцати милях к северу от Хартсонс Крик, сын сенатора. Он упорно работал над тем, чтобы заменить своего отца на следующих выборах.
Они познакомились, когда Эшли работала в ресторане в Стэнхоупе и обслуживала Майкла и его коллег. Когда они поженились чуть больше года спустя, ей было всего двадцать, а Майклу — тридцать один. Никто и бровью не повел. Они были слишком заняты вопросом, оправилась ли она от разрыва с Греем Хартсоном.
Мэдди прижала палец к экрану и ждала, пока ее звонок соединится. Она боролась со своей реакцией на упоминание имени Грея в «Стульях». Она отреагировала, как девочка-подросток, которой она была, когда он был здесь в последний раз, ее сердце стучало в груди, а голова была легкой, как воздух.
Слава богу, никто больше не заметил этого. Обычно она была такой спокойной.
Когда они сказали, он снова уезжает?
— Мэдди? Что-то случилось? — раздался голос Эшли в телефоне. — Это мама?
Мэдди посмотрела на старые часы Casio на запястье. Было почти одиннадцать.
— Извини, я не знала, что уже так поздно, — сказала она сестре. — Я тебя разбудила?
— Нет. Я жду, когда Майкл вернется домой. Я сижу на террасе и пью горячий шоколад. Ты в порядке?
— Да. Я просто хотела тебе кое-что сказать. — Мэдди потянула за распущенную нитку на своем пледе. — Возможно, ничего особенного, но я хотела, чтобы ты услышала это от меня.
— Что случилось?
— Грей вернулся в город. Джессика Мартин сказала мне, а Лаура позвонила Бекке, чтобы убедиться, что это правда. Ты же знаешь, как здесь любят посплетничать.
Эшли молчала, только ритм ее дыхания был слышен. Мэдди зажала губы между зубами, ожидая ответа сестры. Этот разговор казался странным. Никто из них не упоминал о Грее уже много лет. Это было негласное соглашение. Они никогда не говорили о его музыке, успехе или сплетнях, которые, казалось, окружали его, как светлячки летом. Как будто Эшли вырезала его из своей жизни ножницами и выбросила в мусорное ведро.
— Эш? — сказала Мэдди, ее переносицу прорезали мелкие морщинки.
Сестра прочистила горло.
— Прости. Прислушивалась к детям, — быстро сказала она. — Итак, он вернулся. Полагаю, ненадолго.
— На несколько недель, по словам Бекки.