На ней — святые преподобномученицы Великая Княгиня Елизавета и инокиня Варвара.
Лена, как ни ждала звонка от Стаса — но нельзя находиться с включенными телефонами в храме из благоговения перед ним, да и нельзя отвлекать молящихся звуками вызовов, — отключила телефон.
Трижды, как и положено перед тем как войти в храм, перекрестилась, уже с совсем краткими молитвами.
Взялась за ручку двери.
Но та оказалась закрытой…
«Ничего страшного, подожду. Времени еще целых три часа… Лучше побыть у закрытого храма, чем в открытой, пусть самой роскошной, палате, где включен телевизор!» — решила Лена.
Справа и слева от двери были большие информационные стенды.
С фотографиями и, к счастью, напечатанным довольно-таки крупными буквами текстом.
Тем не менее, Лене, чтобы разглядеть все, пришлось чуть ли не вплотную подойти к одному из них.
С центральной фотографии на нее смотрела преисполненными небесной любви и в то же время скорбными глазами, одетая по-монашески, Великая Княгиня Елизавета Феодоровна.
Супруга Великого Князя Сергия Александровича, взорванного большевистскими террористами так, что одну его руку нашли по другую сторону кремлевской стены на маленькой часовне Спасителя, а сердце — на крыше какого-то здания…
И разбросанные останки которого, вперемешку с кусками одежды и обуви, молча, без крика и слез, Елизавета Феодоровна собирала своими руками…
Потом на этом месте был водружен Крест-памятник.
Который был снесен большевиками 1 мая 1918 года.
Причем вождь мирового пролетариата собственноручно накинул веревку на Крест — на уровне шеи изображенного на Нем Иисуса Христа…
Прочитав, все то, что было на этом стенде, Лена, наконец, поняла, почему большинство храмов в больницах освящены именно во имя этих двух преподобномучениц.
После трагической гибели мужа Великая Княгиня Елизавета Феодоровна оставила придворную жизнь, продала свой дворец и на вырученные деньги устроила больницу, в которой сама помогала страдающим людям и ассистировала хирургам во время операций[18], детский приют и основала Марфо-Мариинскую обитель, где, приняв монашество, стала настоятельницей.
В Москве она постоянно навещала госпитали и богадельни.
И не только в Москве.
Во время эпидемии тифа навестила она приют Серафимо-Дивеевского монастыря.
Как гораздо позднее вспоминала одна Дивеевская монахиня, бывшая тогда пяти-шестилетней девочкой:
На кроватках лежали «десятки детей с остриженными наголо головками, над которыми склонилась смерть. И вдруг открылась дверь — и вошла Она. Это было как солнце. Все Ее руки были заняты кульками и подарками. Не было кровати, на край которой Она не присела. Ее рука легла на каждую лысую головку. Сколько было раздарено конфет и игрушек! Ожили, засияли все грустные глазки. Кажется, после Ее прихода — среди нас уже больше никто не умирал».
А какой она была простоты!
Накануне ее посещения другого приюта маленьких девочек долго и строго наставляли:
— Войдет Великая Княгиня, вы все — хором: «Здравствуйте!» и — целуйте ручки.
На следующий день Елизавета Феодоровна переступила порог и услышала хор детских голосов:
— Здравствуйте — и целуйте ручки!
И все крошки, как одна, выставили свои ручки — для поцелуя. Пряча за улыбками слезы, Великая Княгиня перецеловала — все ручки. Утешила сконфуженную директрису. На следующий день в приют привезли уйму подарков.[19]
Удивительное дело!
Будучи немкой по происхождению, как и ее сестра Государыня Александра Феодоровна, приняв в замужестве Православие, она стала русской по духу.
То есть, истинно православной.
У нее была возможность бежать от красного переворота за границу.[20]
Но она предпочла до конца оставаться на своей новой родине — Святой Руси и принять мученическую кончину от рук ведомых дьяволом палачей.
… В крестьянских телегах их долго везли к заброшенному железному руднику, близ далекого Алапаевска.
Ехали — Великий Князь Сергей Михайлович с верным слугой по фамилии Ремез, Князья Иоанн, Константин и Георгий Константиновичи — сыновья известного всей России духовного поэта, из смирения публиковавшего свои стихотворения под псевдонимом «КР», двадцатилетний Князь Владимир Палей и Великая Княгиня Елизавета Феодоровна.
Рядом с ней была разделившая все тяготы предварительного заключения инокиня Варвара. Перед казнью ей было приказано, чтобы она оставалась, так как не принадлежит к Царскому роду. Она же, стоя на коленях, под непотребное сквернословие, умоляла оставить ее с Великой Княгиней.
Ее пытались запугать:
«А вы знаете, что ей предстоит? Самые страшные пытки и лютая смерть. Пишите расписку…»
Но она в ответ:
«Давайте, сейчас своей кровью подпишу все, что угодно!»
Перед шахтой, в шестьдесят метров глубиной, стены которой некогда были выложены бревнами, а потом полусгнили и торчали во все стороны, чекисты остановились.
Здесь они жестоко избили узников прикладами, связали и повели к шахте.
Они пели Херувимскую Песнь из Божественной Литургии.
А их сбрасывали в шахту…
Долго потом еще слышалось оттуда святое пение.
И когда два месяца спустя воины Белой армии отбили Алапаевск и извлекли останки мучеников, они были поражены тем, что тело Великой Княгини не было поражено тлением.
Упавшая на выступ на глубине пятнадцати метров, сама изломанная и израненная, рискуя сорваться вниз, она до последнего ухаживала за Князем Иоанном. И перевязала его голову лоскутами из своего апостольника…
До конца помогала умиравшему рядом с ней человеку, как только могла, облегчала его страдания.
Крестьянин, случайно оказавшийся в этих местах, рассказал потом, что слышал, как из черного чрева шахты доносилось святое песнопение.