Но он пошел в противоположную сторону кабинета, где в святом углу висели иконы с лампадкой, а на столе под ними лежал большой старинный крест, Евангелие в инкрустированном драгоценными камнями окладе и маленькая серебряная коробочка.
Перекрестившись, он бережно взял ее. Затем кивком подозвал к себе Стаса, раскрыл и сказал:
— Видишь? Это — крест-мощевик с частицей мощей святого апостола!
— Какого?! — с благоговением глядя на небольшой, сразу бросающийся в глаза своей толщиной крестик, уточнил Стас. Ему стало не по себе, что перед ним святые мощи человека, который являлся очевидцем того, что описано в Евангелии, собственными глазами видел Христа, следовал за Ним, слушал Его проповеди, был свидетелем бесчисленного множества совершенных Им исцелений и чудес и самое главное видел Его — Воскресшим!
Академик, для которого, казалось, уже не было ни одной тайны в истории, на этот раз вместо как всегда точного, исчерпывающего ответа только беспомощно пожал плечами:
— Вот этого никто уже нам не скажет. Может, из числа двенадцати ближайших учеников Христа, а, может, и семидесяти апостолов. Начало, выгравированное несколько веков назад, еще можно как-то прочесть: «Святые мощи апостола…». Затем вроде бы как проглядывается заглавная буква «А». А дальше, очевидно, вконец истерли, истово чистя табличку к праздникам. Мне почему-то всегда хотелось, чтобы это были мощи святого апостола Андрея Первозванного. Но вполне возможно, что они — Анании, Архипа, Агава или одного из других апостолов, имя которого начинается с буквы «А» Если, конечно, это действительно «А». Одно могу сказать точно. В любом случае, это святые мощи одного из апостолов. И отец Тихон велел мне передать их — тебе!
— Мне?! — не поверил Стас.
— Да, и при этом добавил: «Это его укрепит и поможет!»
Владимир Всеволодович протянул коробочку Стасу и предупредил:
— Держать ее надо в святом уголке. Сам мощевик надевать только в дорогу и в случае опасности или сильных искушений. Ну и, разумеется, жить чисто, безгрешно. А если вдруг сделал что не так, согрешил, то безотлагательно — каяться! И скорее на исповедь в церковь! Святые очень внимательно следят за каждой частицей своих мощей. И очень помогают тем, кто с благоговением относится к ним…
— И вам не жалко отдавать… это сокровище?! — только и смог пролепетать Стас, не отводя загоревшихся глаз от коробочки.
— Жалко, не жалко, но раз отец Тихон сказал… Точнее, велел! — Владимир Всеволодович сам надел на него крест-мощевик и улыбнулся: — К тому же, я верю в древнюю восточную мудрость, облеченную поэтом в словесную формулу: «Что ты спрятал, то пропало, что ты отдал, то — твое!» Ну, а теперь можешь идти!
Забыв на радостях про лифт, Стас сбежал по ступенькам с восьмого этажа на первый и выскочил на улицу в полной уверенности, что теперь-то у него наверняка все получится в самом лучшем виде!
Еще бы!
Такая благодатная помощь!
Самого апостола…
«Постой-постой — помощь… апостола… — даже приостановился он. — Так вот о ком надо писать! Или хотя бы пока обдумывать то, что когда-нибудь да будет написано по-человечески!»
Стас даже засмеялся от такого удивительного открытия.
Пусть он не знает, мощи какого именно апостола находятся в кресте на его груди. Так это, как ни странно, даже лучше. Конечно, он будет строжайше соблюдать сделанное задолго до него очевидцами и святыми людьми жизнеописание апостолов. Но все равно — писать художественную книгу (а он хотел написать именно роман, чтобы читатели на доступном, понятном для них языке получили возможность узнать о самом Главном в жизни!) с участием в ней апостола — это такая величайшая ответственность! А так можно сделать собирательный образ! Ну, разве что, может, вспомнив слова Владимира Всеволодовича, подумал Стас — на основе Андрея Первозванного…
Он шел по тротуару, ехал на троллейбусе, мчался в метро…
Прохожие, попутчики невольно обращали внимание на высокого, красивого молодого человека с задумчивым лицом и даже не представляли, насколько далеко он был сейчас в своих мыслях от них, от Москвы и вообще от родного и близкого им двадцать первого века…
2
Беглец воспаленным взором обвел склонившиеся над ним лица.
…Стояла ветреная, дождливая майская ночь 59-го года — самое удобное время для темных дел и, наоборот, побегов от них, которыми был так богат этот год, как, впрочем, и весь первый век первого тысячелетия нашей эры.
Небо было укутано аспидно-черной пеленой туч, сквозь которую отчаянно рвалась на волю круглая, как истертый мельничный жернов, луна. Когда ей удавалось сделать это, можно было различить очертания утеса над морем и силуэт одномачтового парусника, матросы которого, воровато оглядываясь, спешно сгружали в лодки мешки и бочонки.
— Быстрее! Быстрее! — торопили они.
— Не гоните, сами торопимся! — огрызались на лодках.
— Трезубец Посейдона вам в глотку! Куда товар положили?
— Не тебе же на голову!
— Ты как разговариваешь с капитаном?!
— Ай!..
— Марш в воду за мешком! И без него не выныривай!
— Скорее, скорее!..
— Всё, последняя лодка!
Опасная работа подходила к концу, когда на берегу послышалось хриплое дыхание бегущего человека, топот копыт и крики настигающих его людей.
Луна на мгновение выхватила из темноты бегущего сквозь заросли кустарника мужчину в рваном хитоне. Погони еще не было видно, но чувствовалось, что она вот-вот настигнет беглеца.
Снова наступила темнота. Затем луна опять вырвалась из плена и, заливая расплавленным серебром округу, сняла завесу ночи с парусника, с заметавшегося на краю утеса мужчины и вылетевших из-за деревьев всадников. Их было двое, судя по одежде и небольшим крепким лошадям — скифы. Один с острой седой бородой, другой помоложе.
— Уйдет, уйдет! — в отчаянии закричал он.
Бородатый привычно потянул из-за спины лук, порылся в колчане, выбирая стрелу, и прицелился.
— Ну, что ты медлишь? Стреляй!.. — не выдержал молодой.
Тонко пропела тетива.
Черная стрела медленно перечеркнула белое пятно луны, и раздалось сытое чмоканье наконечника, нашедшего свою жертву.
Одновременно послышались болезненный стон, одобрительный возглас молодого скифа и команда на паруснике:
— Поднять якорь!
Не раздумывая больше, беглец, прямо с торчащей из спины стрелой, бросился со скалы в море, вынырнул и поплыл к кораблю.
Скифы, не сговариваясь, пустили лошадей вскачь и остановились на самом краю обрыва.
— Эх, ушел!.. — с досадой воскликнул молодой.
Стрелявший хмуро усмехнулся:
— Да, в царство теней!