Тут же к нему на помощь бросились узники. Эти люди называли его братом, поминали имя Христа. И первый раз за весь долгий путь, полный унижений и притеснений от язычников, он вздохнул с облегчением, оказавшись среди своих.
Прошли недели…
Протянулись месяцы…
Вместе с заключенными — христианами Юний молился Богу. С каждым днем их становилось все больше и больше. Казалось, что после пожара Рима сюда с удвоенной силой собирают всех христиан.
В очередной партии заключенных Юний с радостью узнал однорукого ученика апостола. Того самого, исцеленного от беснования мужчину. От него он узнал последние новости с севера. У Элии родился сын. Которого наконец-то назвали в честь далекого предка Эвбулидом. Его крестил сам учитель, и последний раз однорукий видел его на коленях апостола. Отец Юния выжил, отдышался и тоже теперь путешествует вместе с апостолом. Где-то далеко, в стране гипербореев. Маний при виде скифских курганов чуть было не ударился в старую страсть, но вовремя одумался и снова ходит с ящичком.
Что сталось с апостолом и его учениками дальше однорукий сказать не мог, потому что последний раз был с апостолом на высокой горе у Борисфена-Днепра, где поставив крест, тот освятил эти места и предрек им великую славу. Затем — апостол собирался идти еще дальше на север. Но пошел или нет, он не знал. Потому что его самого похитили степные разбойники. Они продали однорукого вполцены проезжим купцам, а те, узнав, что он христианин, и вовсе бесплатно отдали властям в Херсонесе.
И опять потянулись дни…
Наконец, тюремщики, с уважением ставшие относиться к христианам за их кроткий нрав и смиренное поведение, шепотом сообщили, что не сегодня – завтра все они будут казнены.
Этот слух как нельзя лучше подтвердило появление в тюрьме важной комиссии, которую возглавлял сенатор с удивительно знакомым Юнию лицом…
Ахилл?! – невольно вырвалось у него.
Сенатор обернулся, тоже узнал брата, но быстро ухошел и вернулся уже вечером, в сопровождении всего двух воинов, которых он с факелами оставил стоять у дверей.
— Юний? — удивленно качая головой, только и вымолвил он. — Что ты здесь делаешь? Ведь тебя же… Ведь всех вас завтра…
— Казнят?
— Да…Ну, как тебя угораздило попасть сюда?
— Как-как…как будто сам не знаешь!
Юний, словно ни в чём не бывало, улыбнулся и принялся рассказывать о том, что было с ним после того, как они виделись последний раз. Однорукий ученик поддакивал и изредка вставлял короткие реплики. Ахилл словно не узнавал родного брата, верил и не верил слышанному. И когда Юний рассказал, какой ценой он выкупил отца, то подбежал к нему и, как был — холёный, в белоснежной тоге — порывисто заключил грязного, одетого в окровавлённые, после пыток, лохмотья, брата в объятья.
— Знаешь, — сев рядом, вдруг задумчиво, словно самому себе, признался он. — С тех пор, как мы расстались, ну, помнишь, тогда ещё в Синопе – я чувствую, что неудержимо сползаю в какую-то бездну. С этим Нероном…
— А я, - блаженно прищурился Юний, - словно поднимаюсь к небесам! С апостолом!
— Что, он всё по-прежнему проповедует?
— Да, теперь, вроде как где-то у гипербореев !
— А что Элия ? Ирида писала, что она убежала искать тебя. И как — нашла?
— Отыскала! — с улыбкой кивнул Юний. — Теперь у нас — сын!
— Вот видишь! Что же мне теперь делать с тобой? Будь ты убийцей или вором, я бы освободил тебя в два счета! Но ты — христианин. А все христиане на счету у самого цезаря!
— На все воля Божия!
— Но у тебя жена, сын! И потом — ты ведь такой жизнелюбец! Помнишь, как ты горячо объяснял мне это в Синопе?
— Помню! Но… брат! – Юний положил свои пальцы на ладонь Ахилла. – Я действительно любил и, признаюсь тебе, до сих пор очень люблю жизнь. И жену. И сына. И тебя с отцом! Молчи! Но Бога… Бога я люблю больше! Ведь это Он дал мне эту жизнь, и даст мне ее после смерти снова, только уже навечно! Причем, вместе со мной будут – Элия, сын, отец, и ты, разумеется, если только тоже уверуешь во Христа.
— Да…скажи мне это кто другой… Даже, и ты доказывай мне это с пеной у рта…не зная, каким ты был раньше, я бы просто посмеялся в ответ! — только и покачал головой Ахилл. – Но теперь… Слушая твои слова… Видя тебя…Но главное то, как ты изменился. Знаешь, все эти годы меня мучает вопрос, как твой учитель узнал, что Нерон приказал убить свою мать?.. Откуда он мог знать, что я стану всадником, теперь вот сенатором?.. И, может быть…о, боги! Голова уже кругом! Слушай, а что, если он прав и в остальном – главном?…
Ахилл даже вздрогнул от этой, неожиданной для него мысли.
И услышал:
— Брат! А ты крестись…
— Зачем? – болезненно поморщился Ахилл. — Мне бы раньше послушать его! А теперь — поздно! Все уже поздно…
— Все, кроме этого! Крестись, брат! Это никогда не поздно!
— Эх, Юний, Юний.… Если б ты только знал! Я втянут в такую игру, что… Впрочем, тебе лучше не знать – это опасно для твоей жизни!..
Ахилл посмотрел на горько усмехнувшегося брата, на мрачные своды тюрьмы, на других заключенных и понял всю нелепость своих последних слов.
— Ах, да… Ты же ведь еще здесь! - нахмурился он. – Потерпи немного. Меня-то уж теперь как вывезет колесница Фортуны.… А тебя… тебя я спасу!
— Но, брат! Я вовсе не хочу этого…
—Да-да, освобожу, чего бы мне это не стоило!
Не слушая больше брата, Ахилл выбежал из тюрьмы и направился прямо к Мурене.
— Ты что, с ума сошел! – выслушав его, нахмурился сенатор. – Хочешь, чтобы тебя обвинили в сочувствии к христианам, а то и самого объявили приверженцем Христа?!
— И тем не менее, я все равно освобожу брата! – упрямо стоял на своем Ахилл. – Даже если для этого мне придется самому садиться в тюрьму вместо него! Ну что ты так смотришь на меня? Да, в тюрьму, как сделал это он, спасая отца!
— Ну ладно, ладно! – нехотя уступил Мурена. – Иди к консулу и попроси его об этом… от моего имени!
От консула Ахилл вышел радостный, со свитком папируса об освобождении Юния. Однако в тюрьме ему сообщили, что христиан всех до единого уже увели в императорские сады, на казнь.
— На усекновение мечом? — ахнул Ахилл.
— Нет, по только что полученному приказу цезаря из них сделают тысячу живых факелов.
— Что-о?..
— Да, их обвяжут шкурами, обольют смолой и…
Не дослушав, Ахилл погнал что есть мочи рабов, которые несли его на носилках, к садам Нерона и успел как раз к тому моменту, когда привязанных к столбам людей уже собирались поджигать. Он показал префекту претория именной указ. И тот сделал небрежный жест в сторону тысячи завернутых в шкуры христиан. Перед лицом каждого из них, прямо под подбородком, была воткнута острая пика, чтобы он не опустил головы, и цезарь со зрителями могли вволю налюбоваться мучениями.
— Забирай, если найдешь! Только живее — цезарь не будет ждать!
Ахилл сначала шел, с надеждой вглядываясь в запрокинутые к небу лица.