Причем, чем дольше он рассказывал вечером Лене, становящиеся все драматичнее истории про Апостола, Юния, Элию, Януса, Ахилла, тем больше монет наутро становились «отработанными».
И он, пригласив соседку домой, мчался с ними на метро к безотказному Владимиру Всеволодовичу.
А затем – радостный - возвращался домой с полными пакетами продуктов и … погремушками и одеждой для Тиши!
Закончилось это все тем, что однажды на карте схеме осталась лежать лишь пара небольших монет.
Два денария.
Великолепный, в свое время лучший в стране – Тиберия.
И истертый до невозможности, практически не имеющий уже никакой ценности даже для начинающего нумизмата - Нерона.
Но вот что интересно, именно этот денарий и выручал его в последнее время.
Ведь он мог ходить где угодно.
И в Риме, и в Иудее, и в Северном Причерноморье, и в Малой Азии, и в Греции…
И Стас то и дело перемещал его по карте.
До тех пор, пока не остановился на маленьком городке Эллады, между Афинами и Коринфом…
7
Посередине площади высился большой крест…
… Осень — зима — лето…
Снова лето — осень — зима…
Весна каждый раз была такая короткая, что будто ее и не бывало.
Несколько лет прошли для Ахилла, как в каком-то непонятном, то приятном, так что не хочешь проснуться, то в ужасном — скорей бы прийти в себя! — сне.
Теперь у него было все: огромный новый дворец, роскошная вилла за городом, где здоровый и чистый воздух, бесчисленные деньги, десятки, сотни рабов…
И… словно не было ничего.
Без Ириды…
Он даже не ожидал, что она с детьми так много значит для него.
Увы!
Ее по-прежнему категорически не разрешал перевозить из Синопы в Рим Мурена, и единственным для Ахилла утешением были нежные, длинные письма жене…
К тому же последняя встреча с Юнием и такая стойкая готовность к смерти брата, которого он всегда знал, как неисправимого весельчака и жизнелюбца, и сама смерть — никак не давали ему покоя…
А вдруг хотя бы допустить, что он прав?
Не мог же ведь он ни с того, ни с сего оставить любимую жену, сына-младенца и пойти на пытки и такую страшную казнь…
Что-то же за всем этим стояло!
Или… действительно Кто-то?
То есть, его Бог?
Никто в Риме, после гонения на христиан, особенно Мурена, не мог дать ему ответ на этот вопрос…
Да и тому было вовсе не до того.
Как паук он продолжал плести свои сети.
Ставил их, где только мог.
Но главная, как оказалось, была рядом с домом Ахилла.
Однажды сенатор внезапно пришел поздно ночью.
Он тщательно проверил, крепко ли заперты все двери, не подслушивает ли кто из прислуги.
И, даже несмотря на такую предосторожность, прошептал:
— Ну вот, мой мальчик, пришел наконец-то и твой час! Слушай меня внимательно… Дни цезаря сочтены!
— Что? Нерон — болен?!
— Тс-сс! О-о, он больше, чем болен! А впрочем, чего бояться? - перешел на обычный голос Мурена, – Теперь об этом говорят во всеуслышанье все! Даже рабы! Римский народ может простить ему все: казни, гонения, доносчиков, даже то, что, по сплетням, он женился на мальчике Споре и вышел замуж за мужчину. Но никогда не простит того, что их император вышел с кифарой, как жалкий артист на сцену! А теперь, главное – судя по всему, а ты верь, верь моему чутью, власть скоро перейдет к одному из военачальников, к какому-нибудь легату. Ибо слово «император» происходит не от имени Нерон, как думают теперь только глупцы, а от слова «империй», то есть – войско! Ты… внимательно слушаешь меня?
— Да! – недоуменно кивнул Ахилл. — Только не понимаю, причем тут я?
— А при том… — Мурена снова огляделся по сторонам и понизил голос: — Что ты, моя лучшая и теперь, увы, единственная игральная кость! Все остальные, в том числе и зять Корбулона, уничтожены — казнены. Вот я и подумал: почему бы, собственно, тебе не стать этим самым легатом - что ты — хуже какого-то сына погонщика мулов Веспасиана? А потом и…
Последнее слово «императором» Мурена уже не рискнул сказать даже шепотом.
И только предупредил, что завтра должно решиться, если не все, то почти все.
И действительно…
Наутро Ахилл вышел из здания сената и направился к полностью достроенному после пожара огромному Золотому дворцу. Рядом с ним вышагивал сияющий Мурена. Он даже не обращал внимание на то, что люди обращались не нему, а к Ахиллу, поздравляя его — с должностью легата.
— После казни Корбулона — тебе не будет равных! Ты станешь самым великим полководцем! — только и слышались льстивые голоса. — Ты затмишь своей славой Александра Македонского!...
— Погодите, постойте! Это назначение еще не утверждено цезарем! — возражал Ахилл, а довольный Мурена уточнял: