— Жаль, что это продолжалось всего лишь несколько мгновений. А может, часов? Я даже потеряла от этого чувство реальности и времени…
— Слу-ушай, — протянул Стас. — А что если это был тот самый Нетварный Свет, который показал избранным апостолам во время Своего Преображения Христос? О котором писал святой Григорий Палама, говорил боголюбивому Николаю Мотовилову Серафим Саровский и который сподобились видеть лишь единицы? То есть, свет, что ждет тех, кто сподобится этого, после Воскресения?
После того, что видела, и этих слов Лена стала оживать прямо на глазах.
И становиться такой же, как прежде.
Когда же она посетовала, что после того, как соседка уйдет работать к Нику, у Стаса опять начнется вегетта-сосудистая — в смысле, от слова вегетта — пояснила она ничего не понявшим поначалу гостям — дистония, у Стаса перехватило дыхание.
И он увидел, что в его тарелку с супом упала одна… другая… третья слезинки.
От счастья!
— Тише, тише! — послышалось вдруг.
— Что — Тиша? — с тревогой привстала Лена.
— Да нет же, просто отец Иоанникий хочет произнести тост! — с улыбкой остановил ее Владимир Всеволодович. — Говорите, батюшка!
Отец Иоанникий встал.
Налил себе полный бокал красного сока.
(Ничего спиртного, разумеется, с предупреждения Стаса и одобрения иеромонаха на столе не было. Да и кому было пить?..)
И сказал:
— У монахов не принято хвалить друг друга, дабы не отнять те венцы, которые уготовил им за какое-нибудь дело или целый подвиг Господь. Это так сказать, Высшая точка, к которой должны стремиться люди и в миру. Как и ко многому другому, что есть в монашестве, являющемся, как всегда на Руси было известно, полнотой Христианской веры. Но вам, во-первых, в виде исключения, а, во-вторых, потому что ваш подвиг далеко еще не окончен, скажу: а и молодцы ж вы ребята! И ребенка спасли. И себя не потеряли. А ты, Ленка, не унывай, за тебя теперь день и ночь весь наш монастырь молиться будет! Зрение — оно словно любая вещь — как потерялось, так и вернуться может. Была бы на то только воля Господня. И сейчас, в вашу честь поднимая этот бокал, я прочитаю то, что до этого адресовал лишь своим боевым друзьям. А теперь вот вам — воинам Христовым.
И он, поправив на груди священнический крест, сам точно солдат встал по стойке смирно, ровным монашеским, оставляющим людям самим добавлять в текст свои эмоции чтением начал:
Бывает в людях качество одно,
Оно дано нам или не дано:
Когда строчит в горячке пулемет,
Один лежит, другой бежит вперед!
И так во всем, и всюду, и всегда,
Когда на плечи свалится беда,
Когда за горло жизнь тебя возьмет,
Один лежит, другой бежит вперед!
Мой первый тост и мой последний тост
За тех, кто поднимался в полный рост!
12
— Ну а теперь, подставляй лицо! — скомандовал Стас, беря банку с брением.
Закончилась вторая для Лены и первая для ее со Стасом сына московская зима.
Растаял хворый снег.
Понемногу очистились дороги и тротуары.
Все рано зазеленело.
Зацвело.
Миновало «бесшабашное» 1-е мая.
Наступило второе число этого последнего весеннего месяца.
Тиша слегка приболел.
Начал капризничать.
Затемпературил.
Зоя, осмотревшая его накануне вечером, сказала — красное горло.
Как бы не переросло в ангину…
И теперь, как говорила Лена, то и дело отыскивавшая сына по звукам, ползал по комнатам, ища, где что хорошо лежит и напроказничать.
В конце концов, он нашел что-то такое, что Стас, бросив готовку, помчался на крик жены:
— Где ты взял эту «каку»? Выплюнь немедленно эту «каку»!
Ворвавшись в спальню, он увидел такую картину.
Тихон сидел на полу перед раскрытой сумкой, с которой приехала из Покровского Лена.
Перед ним — тоже открытая — лежала банка с землей.
И все его руки и лицо были перемазаны ею.
— Стасик! — со стоном спросила Лена. — Что он еще там отыскал?
— Так ведь это же…