А Владимир Всеволодович продолжал:
— Настоящий писатель испокон веков был хранителем истинных культурных ценностей своей страны, всего человечества. Не случайно бытовала пословица: «Государство, которое убивает поэтов, обречено на вырождение!» Ведь человек, создающий книги, трепетно даже сказать, является служителем в храме слова! И, как признавались многие из них, это хоть и приятный, но прежде всего — каторжный труд! Когда исследователи творчества великого Гоголя познакомились с его черновиками, то были просто потрясены. Первые варианты оказались слабее сочинений школьников-двоечников. Но переделывая их вновь и вновь — на десятый раз, Гоголь довел их до образца совершенства во всей русской словесности!
А знаешь, как работал Жюль Верн? — Владимир Всеволодович посмотрел на Стаса и, увидев, что тот отрицательно покачал головой, сам же ответил: — Сначала он все из своих — заметь, почти сотни! — больших романов писал простым карандашом. Потом тщательно редактировал при помощи того же карандаша и резинки. И, наконец, обводил каждую букву чернильным пером!
Я вообще считаю благословенным то время, когда писатели работали гусиными перьями. А еще лучше — высекали свои книги на камне. Вот тогда действительно не было ни единого лишнего слова! А ты — мыслефон…
Настенные часы громко и выразительно отстучали семь раз.
Владимир Всеволодович спохватился и выразительно посмотрел на них.
Стас поднялся.
Попрощался.
И когда Владимир Всеволодович в третий раз спросил:
— Так у тебя точно ничего не случилось?
Вздохнув, направился к выходу.
— Ну, тогда передавай привет Лене! — крикнул ему вдогонку хозяин.
Стас, словно налетев на невидимую преграду, остановился.
Медленно обернулся.
И беспомощно посмотрел на Владимира Всеволодовича.
Так конец встречи стал ее новым началом.
— Вы что поругались? — спросил Владимир Всеволодович, когда Стас, по его жесту, снова осторожно присел на самый краешек стула.
— Да вроде как нет. Но — расстались! И судя по всему навсегда…
— Ты что, чем-то обидел ее?
— Нет… — решительно замотал головой Стас.
— Тогда в чем же дело?
— Если бы я сам знал…
— Тогда тем более это надо выяснить, — возмутился Владимир Всеволодович. — Причем здесь и немедленно! Чтобы только зря не мучились ни ты, ни эта славная девушка!
— Не могу, — развел руками Стас. — Она не возьмет трубку, как только увидит мой номер…
— Ну что ж, тогда позвоню я! — решительно сказал Владимир Всеволодович, взял свой телефон и, перехватив недоуменный взгляд Стаса, усмехнулся: — Думаешь, один ты такой особенный, что только у тебя ее номер есть? Нет, брат, она и мне время от времени позванивала, все спрашивала, как ты. Да вот только в последнее время, и правда, как-то нехорошо замолчала.
— Алло! — нажав нужные кнопки, сказал он. — Это — Елена Будко? Точно Будко? Я не ошибся? Ну, здравствуй, Леночка! Здравствуй, моя славная! Да-да, он самый. Владимир Всеволодович. Как говорится, собственной персоной. Что? Стас? Д-да… И он тоже здесь!
Стас что было сил вцепился пальцами в ребро стула…
— Не буду, не буду! — между тем упрашивающе заговорил академик.
И он понял, что Лена сразу предупредила, что не станет разговаривать, не то что когда ему вдруг передадут трубку, но даже и вообще, если речь будет идти о нем.
Где-то бесконечно далеко, едва различимо слышался ее голос.
И даже от этого Стас был уже счастлив…
А Владимир Всеволодович, тем временем, продолжал разговор.
— Как там живет-поживает село Покровское? Что, опять хотят все скупить? Мало им что ли того случая, когда его однажды едва не превратили в озеро?![4] Не сдавайтесь! Слышишь, поднимай всех, но не сдавайтесь! Понадобится — вызывай. Сам приеду. Стаса вон прихвачу. Все-все, прости, больше не буду! Действительно, нам и без этого есть о чем с тобой поговорить.
Сказав это, Владимир Всеволодович неожиданно замолчал.
И в трубке тоже молчали.
Наконец, он нашелся:
— А погода-то у вас как? Солнце? Мороз? А у нас, представляешь, наоборот: снег и слякоть… Ну, а чем ты сейчас занимаешься? Так… так… Очень хорошо! И главное — душеполезно! Ты даже не представляешь, как меня порадовала своими ответами! Ну, а теперь — до свидания! Надеюсь, до скорого!
Владимир Всеволодович бросил на диван телефон и утер платком со лба пот.
— Уф-ф! — выдохнул он. — Наверное, из меня получился бы неплохой разведчик. Хотя… каждый историк — это своего рода разведчик. Или, если он намеренно искажает факты — шпион в своем отечестве! Одним словом, я все узнал.
Он заговорщицки подмигнул Стасу и многозначительно поднял указательный палец:
— Во-первых, она точно не замужем. По крайней мере, фамилию не меняла! Во-вторых, никаких серьезных отношений ни с кем у нее нет. Иначе бы ее не допустили петь на клиросе. Отец Михаил — строгий батюшка. Вроде, как здорова. Ваню из армии ждут. Тебя по-прежнему любит. Сначала обрадовалась, а потом чуть не заплакала, когда я сказал, что ты рядом. Явно переживает. Одно только мне не понятно. Ее фраза: хорошо, что у нее неплохой от природы слух и она может обходиться без нот. Ты не знаешь, что это значит?
— Нет… — растерянно пожал плечами Стас. — Она как-то обмолвилась, что не может читать письма, которые я посылал ей по электронной почте — что-то с глазами. Просила присылать обычные. Но то было месяца три назад… Наверняка мама давно уже ее вылечила!
Они долго сидели молча.
Пока часы еще раз не напомнили о себе старинным боем.
И Стас, уже без напоминания, ушел от Владимира Всеволодовича.
На улице действительно было ветрено и снежно.
Хотя под ногами так и хлюпала вода.
Отчего становилось еще более грустно.
Прав, ох, как прав был папа.