— Что?! — вздрогнула, как от удара, уже все начинавшая понимать Лена.
Судя по всему, эта красивая молодая женщина забеременела лишь для того, чтобы женить на себе ее Ваню!
И теперь, как это становилось все более очевидным, собиралась избавиться от сделавшего свое дело ребенка.
Лена открыла форточку, потому что ей внезапно стало нечем дышать.
Всю возникшую было симпатию и жалость к Виктории, с детства росшей без материнской ласки, словно сквозняком, загулявшим по кухне, унесло во двор, на жестокий мороз.
«Бедный Ванечка! Он же так любит детей…»
А Виктория совершенно невозмутимо, словно речь шла о только что разделанных ею карасях, и даже как будто торгуясь, продолжала:
— Ну — аборт сделать! Тогда, глядишь, я еще на несколько дней смогу задержаться. Какая разница, где время терять? Тем более что по-свойски всегда лучше сделают!
— Да моя мама ни разу в жизни аборты не делала! Ни сама, ни другим! Грех ведь это. Страшный грех! — с негодованием воскликнула Лена. — Наоборот, она отговаривала от этого всех. И, к счастью, у нее это всегда получалось. Ведь ребенок, который в тебе, это не просто зародыш, а уже такой же, как и мы, только совсем еще беспомощный и полностью зависящий от нас живой человек. Который, между прочим, как это уже неоспоримо доказала наука, слышит и понимает — все. В том числе и то, что ты сейчас сказала!
— Ну, ладно, хватит! Лично меня уже не отговорить! — отмахиваясь от Лены, усмехнулась Виктория. — Ни твоей маме, ни, тем более, тебе!
Видно было, что она уже пожалела о своей излишней откровенности.
Один лишь страх перед тем, что Ваня раньше намеченного ею плана узнает обо всем, а ведь его нужно хорошо подготовить или просто обмануть — мол, выкидыш был, пожалей, милый! — остановил ее от того, чтобы высказать все, что она думает.
— Ты только Ване пока об этом не проговорись, — попросила она и не без угрозы в голосе добавила: — А то сама потом пожалеешь! Мне ведь в Москве еще надо будет твоего Стаса от своих, ох каких броских и липучих, подруг защищать! Ну так как — договорились?
— Хорошо, Ване я ничего не скажу, — отчетливо выделяя имя брата и оставляя таким образом для себя честную возможность поделиться этой ужасной новостью со Стасом, который и здесь может быть что-то придумает, пообещала Лена.
Между ней и Викторией сразу словно выросла крепостная стена.
Причем, непреодолимая с обеих сторон.
И они, больше не разговаривая ни о чем и не глядя друг на друга, продолжили — каждая свою — работу…
2
— Ну ты даешь… — только и покачал головой Стас.
Пока Стас с Ваней, а Лена с Викторией занимались делами, Будко-старший истопил баню.
Вопреки издавна установленному обычаю, что первыми парятся всегда мужчины, это право деликатно уступили Виктории.
Все-таки генеральская дочка.
Да и сразу видно — брезгливая ко всему деревенскому.
Но та сказала, что не переносит сильного жара.
И поэтому пойдет, когда все основательно поостынет.
Если можно — одна.
Или, в крайнем случае — со своей свекровью, которую она снова не без труда назвала мамой.
Первыми пошли в нее париться Ваня и Стас.
Перед уходом Стас снял с себя крест-мощевик и бережно положил его на полочку в святом уголке.
Попросил Лену затеплить лампадку.
— Стасик, — удивленно спросила она, не сразу увидев, что это не совсем обычный, толстый, состоящий из двух створок, крест. — Откуда он у тебя?!
Стас только собрался ответить, как Ваня принялся объяснять за него:
— Это — старинный крест со святыми мощами апостола. Скорее всего, Андрея Первозванного. Между прочим, принадлежавший отцу Тихону. Он его Владимиру Всеволодовичу в трудный момент жизни подарил, а тот уже — Стасу. Стасик мне даже пообещал поносить его дать!
— Да ты что?! — с легкой завистью вздохнула Лена и робко попросила. — А мне можно к нему хотя бы приложиться?
И просияла, услышав в ответ:
— Конечно! Не можно, а просто — нужно! И не только приложиться, но и носить, когда только захочешь, ну… как только почувствуешь в этом необходимость! Ведь у нас с тобой теперь все — общее!
Под насмешливо-брезгливым взглядом Виктории Стас, Ваня и Лена по очереди благоговейно поцеловали мощевик.
Помолились.
И уже после этого друзья отправились в баню.
Увидев изуродованное шрамами тело Вани — то, что было у него на руках, оказалось только цветочками! — Стас содрогнулся.
Мало того, что в каждом из них таилось столько перенесенной его другом жестокой боли.
Так ведь возьми почти любой из этих осколков, особенно на груди и спине, на несколько миллиметров вправо или влево, и…
«Вот они — материальные подтверждения наших молитв о ближних!» — подумалось вдруг Стасу.
А вслух он сказал:
— Страшно было, Вань?
— Поначалу нет — некогда было бояться. Генерала нужно было спасать. А после, когда он меня, всего обливающегося кровью, на коленях в машине вез, да уже в операционной все это выковыривать собирались. Ну, до того, как наркоз подействовал — да! Еще как! — выливая на большие раскаленные камни умело настоянную отцом на лесных травах воду, признался тот.
И блаженно сощурился:
— Ох, всю службу мечтал об этом мгновении!
Стас молчал.