Опоздал. Опоздал… Надо было предвидеть события. Ведь фронта нет, и даже сотня нукеров на лихих конях смогла захватить город. Все эти дни он должен был бы искать явок на случай внезапного ухода в подполье, он должен был уничтожить, или, по крайней мере, эвакуировать архивы Комитета. А он мотался по аулам, пренебрегая слухами… Ведь говорили же ему, что советские отряды отступают.
Даша стояла в двери. И было жаль покидать ее в этот ночной час… Вообще жаль: оставишь ее и, может быть, все хорошее, пришедшее с нею в эту тяжелую зиму, разлетится подобно расчесанной шерсти, попавшей в смерч. Но Атабаев понимал, что она никуда с ним не уйдет, а ему нельзя оставаться дома.
Наверно, есть уже в штабе белых списки, пойдут по квартирам, его приметы всем известны… Может быть, найти коня и ускакать в Мене?.. Но разве можно надеяться на Гельды? А младший брат Ялкат? Он его любит, но кто поручится, что и он по примеру Агаджана не ушел а нукеры к Эзиз-хану?.. А если он и дома, — как долго смогут они защищаться у порога кибитки? Может, двинуть коня напрямик сквозь пустыню в Чарджоу? Но где найти надежного спутника, проводника, знающего дорогу? Ждать до завтра? Тогда как бы не сесть ему за решетку вместе с Джепбаром-Хоразом…
Уничтожая разные бумаги, Атабаев наткнулся на книжку из библиотеки Абдыразака и вспомнил тихий дом на окраине города… Абдыразак — вот к кому надо идти! «Что я — ишак со спутанными ногами? — подумал он и даже повеселел, потому что в минуту опасности всегда одобрял свой собственный юмор и считал это чертой мужества. — Сейчас же уйду к отшельнику…»
После того весеннего мартовского дня, когда он целый день бродил с праздничной толпой по улицам и пел солдатские песни, Кайгысыз не раз встречал этого чудака и даже пытался привлечь его к работе Продовольственного комитета. Абдыразак уклонился.
— Дай бог прокормить свою семью, — бормотал он.
Атабаев догадывался, что честный Абдыразак бежит от соблазнов, не хочет кормиться за счет неблаговидных проделок. Наверное, думал: лучше чинить дырявые ковры так, чтоб даже внимательный глаз обманулся; лучше, нагрузив верблюдов, сырые яйца везти караваном из Ташауза, чем ввязываться в дела властей и думать, что управляешь судьбой мира.
Но Абдыразак никогда не предаст. Только бы пройти к нему окольными переулками…
Уходя из дома, Кайгысыз сказал Даше:
— Кто бы обо мне ни спрашивал, говори, что давно уехал в Ташкент.
— И Джепбару-ага?
— И даже Тиг Джонсу!
Глубокой ночью он постучался в дверь Абдыразака. Хозяин не удивился, только спросил на пороге:
— С добром?
— Чего бы мне искать среди ночи в твоем доме, если бы всё было хорошо?
— Хочу понять, не следят ли за тобой.
— Пока незаметно.
— Тогда считай, что спасся.
— Что-то ты слишком самоуверен.
— Отвечаю за свои слова.
— Так ли?
— Именно так. Во-первых, не догадаются, а во-вторых, никто не переступит порога, прежде чем не уложу на месте четверых-пятерых!
Атабаев взглянул на хозяина: совершенно невозмутимый человек! Хоть ростом он чуть короче Кайгысыза, но плечи — косая сажень; можно на каждом плече двух человек посадить. Смуглое, горбоносое лицо кажется свирепым. Опоясать его пулеметной лентой, повесить на плечо пятизарядку — неустрашимый воин. И характер его все знают. Если стал — топором не срубишь.
Абдыразак ввел Атабаева в комнату. Тускло мерцал прикрученный фитилек керосиновой лампы, едва освещая красно-черный ковер на полу, оставляя углы в глубокой тени. Свирепые глаза хозяина сверкали устрашающе в полумраке гостиной, но Атабаев знал, что за этой грозной манерой глядеть на гостей, скрывается добродушный и приветливый домосед-философ.
— Мудро рассуждая, это даже хорошо, что ты должен скрываться, — сказал Абдыразак.
— Это почему же? — удивился Атабаев.
— Нет худа без добра, поучу тебя немного грамоте,
Кайгысыз улыбнулся.
— На языке фарси? Я никогда не сумею читать по-персидски.
— Я знаю, что ты учитель русского языка, — продолжал Абдыразак, — но придется поучить тебя туркменскому.
— Еще смешнее…
— Я думал, ты толковый, а вижу, совсем тупой, — подтрунивал Абдыразак. — О чем я говорю? Года полтора тебе некогда было почесать затылок, так по крайней мере сейчас прочитаешь несколько книг.
— Сначала нужно подумать, как избавиться от опасности.
— Я же сказал, что можешь не беспокоиться. За три-пять дней никто не узнает. А за это время может мать умереть и дом повалиться. Мало ли что может случиться. Возможно и хорошее!
— Вот это верно! — раздался густой незнакомый голос.
Кайгысыз обернулся. На кровати за его спиной, оказывается, кто-то лежал. Сейчас он приподнялся на локте и почтительно поздоровался.
— Кто это? — тихо спросил Атабаев.
— А это один тедженский бродяга.
— А все-таки?
— Мурад Агалиев. Разве никогда не встречались? Он теперь тоже беглый, вроде тебя. Эзиз-хан решил согнать в свои войска всех образованных людей. А Мурад, на его беду, очень грамотный! Очень!..
Повеселев от этих слов, незнакомец вскочил на ноги, крепко пожал руку вошедшему.
— Здравствуйте, товарищ Атабаев! Если быть точным, надо сказать, что это уже не гостевая комната Абдыразака, а убежище беглых. Пословица есть: «Гость жалеет гостя, а хозяин — обоих». Слава аллаху, что я здесь не один. А то Абдыразак замучает своим состраданием…
На вокзале отрывисто прогудел паровоз. Кайгысыз прислушался. Ночные поезда давно не приходили в Мерв, значит, подходят белые. Кто знает, может, уже на станционный перрон посыпались из теплушек и платформ непрошеные гости.
— Мы даже не вдвоем, — сказал он Мураду. — Нас гораздо больше.
— В Чарджоу? — улыбнулся Абдыразак.
— Сегодня в Чарджоу, завтра снова здесь. Когда-то я чувствовал себя одиноким в школе. И старый человек, русский учитель, шепотом говорил мне о любви к своему народу, о страданиях народа. Потом в семинарии у меня появился друг и брат. Он погиб от рук жандармов. И снова мне казалось, что я в пустыне.
— Вот-вот, — кивнул Абдыразак, — так оно всегда и получается. Ты слышишь? За окном сейчас тишина. Полчаса назад шла перестрелка. Приятно хоть на минуту ощутить спокойное дыхание истории. Она почти всегда рассказывает о кровавых событиях. Сколько крови пролили деды и прадеды за свою родину! Какие тяготы вынесли на своих плечах, как украшали свою землю, какие жертвы приносили ради нее… Историки спорят о том, сколько душ загубил Тулы-хан, когда разгромил Мерв. Одни говорят — семь тысяч человек пали от его воинов, другие — миллион триста. На земле нашей восемь веков назад не нашлось бы места не политого кровью. Не будет она просыхать и теперь…
— Ты скептик или прикидываешься таким, Абдыразак? Забыл гот день, когда мы шли по городу и рядом — рус-
ские, латыши, туркмены. И трубы блестели на солнце. И ты сказал: все люди — братья!
— Я не против русских, — возразил Абдыразак. — Ты-то не читал, а я знаю, что Энгельс писал о цивилизаторской роли России для Черного и Каспийского морей, для Средней Азии…
За окном послышался беглый топот сапог, раздался одинокий выстрел.
— Белогвардейцы, — сказал Агалиев. — Цивилизаторы!
— Не надо путать разные понятия. — Атабаев нетерпеливо прошелся по комнате. — Нация и класс не одно и то же. Вы же бежали от Эзиз-хана. Эзиз — цивилизатор?
— Не будем спорить, — сказал Абдыразак, — всякое насилие отвратительно, кто бы его не осуществлял: колонизаторы или баи… Или коммунисты.
— Попробуй, добейся счастья для своего народа, не сопротивляясь злу? Попробуй, а я погляжу!
— Может, ты успокоишься? — лениво спросил Абдыразак. — Может, посидишь? Чаю выпьешь? Я сейчас принесу. А что касается счастья, то оно, как известно, внутри нас. Не пожелай другому, чего не желаешь себе, и..
Крики и шум за окном заглушили его слова.
— Сама жизнь спорит с тобой, — помолчав, сказал Атабаев. — Слышишь? Пока будешь заниматься самосовершенствованием, какой-нибудь Джунаид-хан или Эзиз превратит тебя во вьючного осла. Впрочем, ты-то как-нибудь выкрутишься, но народ…
— Слушай, а ты не Моканна? Не древний ли наш пророк с нестерпимым блеском очей предстал перед нами? — спросил Абдыразак. — Лень с места вставать, а то бы принес зеленое покрывало. Впрочем, хватит шутить. Ты уже большевик?
— Ты знаешь, что не большевик. Впрочем, за последний день меня второй раз спрашивают об этом.
— Все, что ты говоришь, для меня не новость. Всё это я читал в толстых книжках. Там длиннее, но не более убедительно. Все от головы, а не от сердца. Класс… Быдло… А где же нравственное начало?
Молодой Агалиев слушал этот спор, подавшись вперед, напряженный, как взведенный курок. Когда Абдыразак задал последний вопрос, он как будто с мольбой посмотрел на Атабаева.
— Мне стыдно, — сказал Кайгысыз, — что за последний год я не читал толстых книжек. Но я был полезен людям, и они были полезны мне. Я учился у народа. И потом… Память тоже учит. Я был босоногим мальчишкой, когда старик, сгорбленный, как рыболовный крючок, всю жизнь трудившийся на нашей скудной земле, сказал мне: «Жизнь — пустой орех». За что же он был обойден счастьем? Я тогда не понял, а запомнил на всю жизнь. Где тут нравственное начало?
В комнату вошла высокая девушка в розовом халате, беззвучно поставила на стол чайники и посуду.
И снова завыл паровозный гудок, ему ответил другой. Тревожная перекличка продолжалась несколько минут. Друзья неподвижно слушали это безнадежное пение.
Когда гудки стихли, Абдыразак спросил Агалиева:
— Ну, а ты что думаешь обо всем этом?
Мурад вскочил на ноги и по-военному отчеканил:
— Думаю, как Атабаев! Нужно идти к красным и воевать!..