Уходя, белые разрушили железную дорогу. Наступление Красной Армии на Теджен затянулось. Но крепкий кулак вобьет в землю и шерстяной кол, и белогвардейцы не смогли задержаться ни в Теджене, ни в Каахка.
Тяжело приходилось в ту пору народу. Позади неурожай семнадцатого года, много месяцев тянется гражданская война, царит голод и разруха. Бязи, которую ткали в Ташаузской и Хивинской стороне, не хватало, даже чтобы прикрыть грешные места на исхудалых телах…
Когда терпит бедствия народ — бедствует и армия. От Чарджоу до Байрам-Али бойцы дрожали над каждой каплей воды, а одежда их не была похожа на ту, какая видела мыло и воду. Грязные, задубевшие от пота, латка на латке — гимнастерки, худые сапоги, в солдатских котелках не увидишь звездочки жира. Удивительно, что эти черные от солнца, тощие от голода люди не только сражались, но побеждали свирепого, хорошо вооруженного врага. Как говорит Махтум-Кули: «Если у мужчины есть сердце, для него нет преград». Преодолевать все пределы, побеждать все препятствия бойцам помогала ясная цель.
Исход гражданской войны зависел от помощи народа. Потому-то командование Красной Армии оставило для руководства Мервским уездом самых энергичных и способных людей.
Сейчас для фронта важнее всего продовольствие, а прежде чем сбросить врага в Каспий, красноармейцам надо пройти много бескрайних и безводных пустынь. Армии нужны верблюды и кони. Заводов, которые подобно пиалам и. чайникам, выпускали бы верблюдов и коней, не существовало. Живность надо было собирать в кочевых аулах. Председатель уездного комитета Алесковский — опытный партийный работник, хорошо знал рабочих, но аула Алесковский не знал. А предстояло сплотить силы деревни и города, довести до сознания самого отсталого крестьянина идеи партии. Новое растет на развалинах старого. Иначе говоря, нужно было вытравить в умах ячменную полову и вырастить на ее месте золотую пшеницу. Это и должен был сделать уездный исполком.
Алесковский был под стать своему заместителю Атабаеву, — плечистый, высокий, только волосы его не блестели, как вороново крыло, а уже отливали серебром. В народе его звали «белоголовым». Он всегда был готов ринуться в любое дело и довести его до конца, но когда речь заходила о деревне — сникал. Однажды он сказал Атабаеву:
— Наш город по сравнению с уездом — стебель, на котором висит дыня. Если сравнить, что я знаю о деревне и обо всем уезде, с тем, что знаешь ты, окажется, что знание мое уступает твоему… Поэтому помни: я опираюсь на твой опыт, на твои знания. Со мной и без меня действуй смело и решительно. — Он помолчал, а потом без всякой восточной цветистости, очень по-русски добавил: — А если что не так, наломаешь дров, то вместе будем ответ держать.
Прежний опыт Атабаеза, когда он работал в продовольственных комитетах, быстро оценили в исполкоме. Он не успел и оглянуться, как на его плечи легло снабжение армии продовольствием. В этом деле без помощи деревни не обойтись, и стало ясно, что пришла пора создавать сельсоветы. Выборы не всегда проходили гладко. Племенные и родовые распри в эти годы достигли предела. Даже при выборах арчина[1] шли отчаянные споры и междоусобицы, а когда доходило дело до сельских советов, местные баи и главы родов и вовсе сшибались лбами. Каждому хотелось поставить на высокий пост своего человека. Народ безмолвствовал. В деревнях не знали разницы между арчином и советом, партийных ячеек еще не было, и сами арчины, которые к тому же были и главами родов, старались назначать председателем.
Кое-где выборы проходили бурно, кое-где стоило только сказать: «Ай, сам Кайгысыз Атабай предложил нам председателя!» — и люди успокаивались, будто на них брызнули свежей водой.
В Конгуре выборы срывались дважды. Атабаев считал, что поговорка — «если спорит Конгур, да поможет тебе аллах» — придумана не зря. В третий раз на выборы в Конгур отправились Алесковский, Атабаев и один из городских рабочих.
Конгурцы собрались на сельской площади и уселись, будто пришли на празднество. В живописном беспорядке сборища опытный глаз Атабаева уловил, что сход разделился на две группы. Не широкий, но достаточно заметный просвет делил толпу пополам. Догадаться об этом можно было еще и потому, как расположились закутанные до глаз, похожие на сахарные головы, фигуры женщин. Они устроились поодаль от мужчин, с двух противоположных сторон. Баи и главы родов согнали на площадь даже молодых женщин и девушек. И весь этот народ пришел не для того, чтобы ратовать за свои права, а только, чтобы его пересчитали, как пересчитывают головы в стаде. Атабаев понимал, что каждый род хочет сделать председателем своего человека. Оценил положение и Алесковский.
— Ты будешь вести собрание, — сказал он Атабаеву.
— С условием, что не будете мне мешать.
Как принято, на площадь вынесли стол, покрытый кумачом, и несколько стульев. Атабаев подошел к собравшемся и крикнул:
— А ну, люди, собирайтесь вместе!
Никто не шевельнулся.
— Плохо дело, — шепнул Алесковский.
— А что бы нам тут делать, если бы было хорошо?
— Может, пока мы еще не растеряли свой авторитет, уедем обратно, хорошенько подготовимся, а уж потом проведем выборы?
— Недокошенное сено гниет под снегом.
— Ну, смотри…
Атабаев повернулся направо и спросил:
— Кто у вас тут за главного?
— Я! — отозвался налитый, как клоп, кровью толстяк с редкой черной бороденкой.
Он проворно вскочил, но даже стоявшим вдалеке было слышно, что он задыхается под тяжестью своего веса.
— Если так, иди сюда!
Толстяк подошел неторопливо и остановился перед Атабаевым.
— Как тебя зовут?
— Алламурад.
Чувствовалось, что он напуган видом трех здоровенных горожан, и его голос прозвучал слабо.
— Так вот, Алламурад, тебе подчиняется твой род или у вас есть другой старейшина?
Почуяв в вопросе какой-то подвох, Алламурад засуетился.
— Как сказать? Род наш очень дружный, есть у нас и старейшина — Омар-ага.
— Ну-ка, позови его.
К Атабаеву подошел старичок с запавшими черными глазками, глубокие морщины испещрили его маленькое личико. Он поздоровался с приезжими и стал рядом с Алламурадом.
Повернувшись к другой группе, Атабаев спросил:
— А у вас кто предводитель?
Крепкий седой человек с крупным носом, в тельпеке, надетом чуть набекрень, быстро поднялся на ноги и по Знаку Атабаева подошел к нему.
— Как зовут?
— Мое имя — Нарли.
— Сам отвечаешь за своих или еще кого позовешь?
— Что за нелепый вопрос? — удивился старик.
По тому, как он раскачивался с носков на пятки, смотрел в упор на Атабаева, было видно, что он очень самоуверен и думает, что наглость поможет ему запугать противников. Вспыльчивый Атабаев чуть было не крикнул: «убирайся вон!» Однако сдержался и, прикинувшись удивленным, пошутил:
— Что за разговор, Нарли? Может, я тебе что-нибудь должен?
Понимая, что приезжих не возьмешь на испуг, Нарли стал оправдываться:
— Это у меня привычка такая. Сам не замечаю. Срываюсь, как кобель с веревки.
— Слава богу хоть не укусил! — засмеялся Атабаев.
— Помолчи, начальник! Не говори потом, что не слышал. Я ведь не хуже бешеного, могу и укусить!
— Ай-я-яй! Что же нам делать? Попробуем защищаться, а нет, так сбежим.
— Когда решают важное дело, можно бы не шутить.
— Спасибо за совет. Это верно, делу время — веселью час. Может и начнем с того, что ты ответишь на мой вопрос?
— В нашем роду мое слово — дело, — надменно сказал Нарли. — Но будем держаться поговорки: в одиночестве хорошо говорить только с богом. Если Алламурад позвал своего человека, позовем и мы. Куджук-хан, иди сюда!
Мутноглазый парень с колючими усами, неприкрывающими вывороченных губ, был и в самом деле похож на злую собаку. Он подошел к Нарли и стал рядом с ним. Алламурад нахмурился, всем своим видом стараясь выказать отвращение к Нарли. Задумчивый Омар-ага низко опустил голову, будто молил бога: «Дай, чтобы не было шума и распрей, помоги, чтобы выбрали того, кого мы назовем». Куджук-хан, казалось, готов был кинуться по свисту хозяина на любого. А Нарли покачивался с носка на пятки, покручивал усы, молча давая понять, что в этом ауле он хозяин и без него не свершится ни одно дело.
Алесковский, наблюдая за ними, думал о том, как выйдет Кайгысыз из сложного положения, а рабочий Иванов считал, что все конгурские вожаки немного тронуты умом.
— Значит, каждый род думает, что аул стоит за него?
— Верно! — дружно отозвались все четверо.
— Помнится, Ленин говорил — кто верит пустым словам, глуп и бестолков. У меня ума не так много, а все-таки не хочется оказаться и в ряду дураков.
— Не понимаю твоих слов, Кайгысыз Атабай, — нетерпеливо сказал Нарли.
— Я хочу сказать, что язык без костей. Мало слов, нужны доказательства.
— Какие?
— Если люди идут за вами, соберите их вместе.
Вожаки призадумались. Желая выиграть время, Алламурад сказал:
— Тогда идемте к столу.
— Стоит ли? — спросил Атабаев. — Сам знаешь, мы же не разжиревшие царские чиновники, не хотим, чтобы нам кланялись издали. Приятнее смешаться с народом, вести разговор попросту.
Огорченный находчивостью Алламурада, который успел его опередить, Нарли восторженно поддержал Атабаева:
— Вот это верно, Кайгысыз! Правильно сказал!
И он сделал знак своим сторонникам, приглашая их подойти поближе. Позвал своих и Алламурад. Люди не спеша поднялись на ноги и приблизились, однако каждая группа осталась на расстоянии от другой, будто боялась испачкаться. Женщины по-прежнему сидели на корточках. Желая доказать свое рвение, Нарли крикнул:
— Что вы там расселись, будто играете в джонкиджок? Пошевеливайтесь, чтобы вас!..
Атабаев неодобрительно покачал головой.
— Хов, Нарли-ага, разве так можно? Надо действовать полюбезнее, по обстановке…
— Чем строже держишь женщину, тем она мягче.
— Может, прошли те времена?
— Для нас не прошли, — отрезал Нарли.
Пререкаться с ним не было времени.
— Дорогие друзья! — сказал Атабаев, обращаясь к собравшимся, — мы знаем, что в ауле продолжаются раздоры между родами и племенами. Ссоры эти радовали царя, он хотел видеть наш народ слабым. Казалось бы, свергли царя — и спорам конец. Но при-Бычка подобна сорной траве-чаиру с глубокими корнями: ее сразу не вырвешь… Ваш аул дважды собирался на выборы, а договориться вы все не можете. А вы не хуже меня знаете, что «у дружных один бог, он-то и побеждает врагов». Никогда и никому ссоры не приносили пользы. Они ведут к нищете и разрухе. В наши дни раздоры особенно опасны. Я вот смотрю на вас: у одного голое плечо сверкает из лохмотьев, у другого не сосчитаешь заплаток на штанах, у третьего в брюхе урчит от голода. Но не Есе живут одинаково. Если у богача полные мешки в закромах, у бедняка из мешка и пылинки не выбьешь…
— Ты, сынок, ясновидящий? — перебил Атабаева старик в докрасна порыжевшем тельпеке[2].
Хотя Атабаев не любил, когда его прерывали, но это замечание ему понравилось.
— Как тебя зовут, ага? — спросил он.
— Непес.
— Так вот, дорогой Непес-ага, кто знает жизнь, тому не нужны волшебные чары. Я ведь не с неба свалился, а вырос в крестьянской семье. Жизнь дехканина — для меня понятная книга.
— Чтоб лицо твое и глаза твои не видели беды, сынок, — сказал Непес.
— Для меня не тайна. — продолжал Атабаев, — что если у одного крестьянина есть тощая кобыла, то у другого нет и дохлого козленка. А у третьего омач и борона, но нет семян. Для чего же пахать? Среди тех, кто здесь собрался, на одного бая — двадцать батраков! Кто же поверит в справедливость аллаха, если он делает одного богатым, а сотни нищими? И споры в вашем ауле идут на пользу не вам, а баям, богачам…
Какой-то верзила в маленькой шапочке поднялся с земли, поморгал глазками и сказал:
— Хоть мы видим тебя в первый раз, Кайгысыз, но понимаем, что ты человек удивительный.
По привычке Атабаев спросил и у него имя.
— Ай, какое это имеет значение! Меня зовут Токар Тахир.
— Чем же я удивил тебя, Токар?
— Ты будто залез в наши души, а потом выбрался наружу.
— Тебе не понравились мои слова?
— Потому и говорю, что понравились.
— Выходит, ты не по своей воле связался с одной из групп в вашем ауле?
— Э, где бы я не садился — разницы нет. По правде сказать, наши споры и раздоры съели мое мясо, теперь дело дошло до костей.
Токар надвинул свою шапчонку на брови и сел на место.
— Сейчас первое дело, — сказал Атабаев, — поднять бедняцкое хозяйство. Пусть у всех будут земля и вода, орудия и семена. Кто поможет? Советская власть! Вы найдете опору в ней, а она — в вас. Нет нужды скрывать, что сейчас Советская власть ждет вашей помощи. Кто же придет на помощь народной власти, как не сам народ? А когда кончится война, Советская власть сделает так, чтобы руки крестьянина дотянулись до всего лучшего, что создано на земле.
Со всех сторон послышались возгласы:
— Пусть услышит бог твои слова!
— Мы верим тебе, добрый человек…
— Я к вам приехал не поучать, а только напомнить о важном. Я говорю по поручению партии и Советской власти, говорю о том, что вы и сами знаете. Может есть вопросы? Задавайте, не стесняйтесь…
Бородач, у которого в дырах грязной бязевой рубахи просвечивало тело, показал на свои лохмотья.
— Не я один в рваной одежде, Кайгысыз! Дело известное: сначала денег не соберешь, а соберешь, так к товару не подступишься. Пойдешь к купцам, что ездят в Хиву, такую цену заломят — забудешь, как родную мать звать. По слухам ты старый кооперативщик, разве не твоя забота сменить на нас эту рвань?
— Из-за войны у нас не хватает хлопка, — ответил Атабаев. — Хотите обновить одежду — объединяйтесь с соседями, засевайте побольше полей хлопчатником.
Бородач даже закачался из стороны в сторону от возмущения.
— Вы только посмотрите на него! Я ему говорю, что я одинокий, а он спрашивает сколько у меня сыновей!
Атабаев расхохотался.
— Я тоже могу вспомнить поговорку: «Для тебя, говорю, дочка, — но и ты прислушайся, невестка». Отвечая тебе, я только напомнил всем крестьянам, как следует бороться с нуждой. А насчет твоей рубахи… Могу сказать, что из Ташкента по нашей просьбе сюда отправлено несколько вагонов мануфактуры. Распределим ее между всеми. Прошло время рваных рубах!..
— Вот за это спасибо!
Понимая, что вопросы подобного рода поставят его в затруднительное положение, Атабаев резко повернул разговор.
— А теперь к делу. Давайте выберем в сельсовет самых толковых людей, которыми все сельчане будут одинаково довольны. Они сумеют быстро поправить все хозяйство.
— Молодец! Умный совет, — одобрил Непес.
Остальные молчали. Не смущаясь этим, Атабаев продолжал:
— Подумаем, сколько человек будет в нашем сельсовете и приступим к выборам.
Алламурад рванулся к Атабаеву.
— Товарищ Кайгысыз, в ауле весь спор идет из-за председателя. Давайте и начнем с него.
— У нас другая установка.
— А разве установки ставят не такие же люди, как мы с вами?
Душу Нарли раздирали противоречивые чувства. Ему не хотелось соглашаться с Алламурадом и, в то же время, было выгодно согласиться с ним. Наконец, он крикнул:
— Я поддерживаю Алламурада. Только на этот раз поддерживаю! И при том от всего сердца.
— Ну, что ж, — сказал Атабаев, — будь по-вашему. Если решил народ — сдери шкуру с коня.
Арчин — старшина.
Тельпек — шапка.