— Да нет, что вы, — любезно ответил Зубов.
— Со вчерашнего дня мы ваши соседи и друзья по будущим делам, — продолжал подполковник. — А разве можно быть хорошим соседом без близкого знакомства. Вот мы и решили…
«Заливает, — подумал Зубов. — На готовенькое целится. Да не на таковских напал». И с нескрываемым холодком ответил:
— Спасибо, господин подполковник, за внимание, хорошим соседям я всегда рад.
— Прапорщик передавал мне, господин капитан, что вы завтра начинаете операцию. Может быть, лучше бы провести ее совместно, — сказал подполковник.
— Но насколько я понимаю, ваш отряд к операции еще не подготовлен, для этого ведь потребуется время.
— Да, да. Это так, — согласился подполковник. — Но, может быть, мы все-таки договоримся. Я, собственно, за этим к вам и приехал.
«Чужими руками хочет жар загребать, — снова подумал Зубов, — я буду партизан уничтожать, а он рапорты начальству писать. Не выйдет…» — и совсем холодно ответил:
— Я не могу, господин подполковник, изменять намеченного плана операции. Да в этом нет и надобности. С той группой партизан, на которую мой отряд нацелился, мы справимся и одни.
Подполковник вздохнул, давая этим понять, что он обескуражен отказом капитана. Но уходить не собирался.
— Ну что ж, капитан, если вы не хотите моей помощи, я настаивать не буду. Вы равноправный командир отдельного отряда, но давайте договоримся о совместных действиях в будущем. Я все-таки придерживаюсь того правила, что семеро воюют, а один горюет.
Но Зубов твердо решил отделаться от подполковника. Во всех его предложениях он не видел ничего, кроме желания присвоить себе успехи его отряда.
— Что ж? Вообще-то такой принцип не плох, — смотря в окно, безразличным тоном ответил Зубов. — Будем на деяться, что в будущем нам, действительно, удастся согласовать свои операции, а сейчас в этом нет пока никакой надобности.
Он хотел сказать еще что-то, но в это время залязгали буфера, вагон сильно качнуло. Самовольство железнодорожников привело Зубова в бешенство. Вскочив, он схватил шинель и, ругаясь, побежал к выходу. Многозначительно переглянувшись, гости пошли за хозяином.
Все это время Дина заботливо ухаживала за подругой.
Она поила ее водой, накладывала на лоб компресс. Наконец ей удалось усадить Машутку к столу и дать ей в руки «Бову-королевича».
— Вот почитай, Маша, — ласково говорила Дина, — тут про любовь написано. И даже про очень хорошую. А я чаю вскипячу. Ужинать будем. — И, захватив чайник, вышла в коридор.
«Он здесь, с партизанами, — оставшись одна, думала Машутка, немигающим взглядом уставившись в окно. — Нужно немедленно ехать в лес. Ведь я за этим сюда и ехала. Но как его там найти? Разве Зубов и сами партизаны не убьют меня раньше, чем я его разыщу? Но и оставаться здесь я не могу больше ни одной минуты».
Девушка придвинулась к окну, прислонилась щекой к холодному стеклу. И вдруг она увидела, как Зубов, размахивая наганом, что-то кричал бежавшему впереди Назарову, а рядом торопливо садились на лошадей ее отец в форме подполковника белой армии и все в той же форме прапорщика — Алексей. Вскочив в седло, Алексей выхватил шашку и с размаху ударил ею по обнаженной голове Зубова, потом, повернув лошадь, понесся догонять быстро удаляющуюся группу всадников. В это же время у поворота появился паровоз, увозивший вагон с арестованными.
Как бы в ответ на происходящее, с горы затрещали выстрелы. По стенкам и крышам вагонов, как горох, защелкали пули. Началась паника. Ища спасения, люди выпрыгивали из вагонов, валились на землю, пряча головы за рельсы, за колеса вагонов. Машутка хотела выйти из купе — что-то горячее ударило и обожгло ей руку. Повалившись на лавку, девушка потеряла сознание.
Навалившись на стол, Илюшка Сумкин писал отцу письмо. «Здравствуй, дорогой мой родитель Егор Матвеевич, — с трудом выводил Илюшка, — посылаю тебе радостную весточку. Я теперь начальник карательного отряда. Знать-то, три месяца, которые я пробыл до этого взводным в карательном отряде, для меня даром не пропали. Меня в Омск вызвали к самому генералу. А он поспрашивал меня, поспрашивал, да и говорит: „Слышал я, как ты с красными расправляешься. Молодец! Я, говорит, надеюсь, что дальше ты еще злее будешь“. — И бумагу мне в руки. Прочитал я эту бумагу и чуть не в слезы. От радости, конечно. В подпоручики меня произвели. Десять волостей под полную власть отдали. Теперь ни одна красная сволочь у меня не спасется. Так что краснопузые нашу мельницу и конфискованный дом будут помнить. А так остальное все по-старому».
Илюшка подточил крошечным ножичком карандаш и стал думать, что бы ему написать еще, но помешал вошедший отрядник.
— Господин подпоручик, — вытянувшись, откозырял отрядник. — Мы красного типа поймали. У псаломщика прячется…
— Как прячется? Кто такой? — сердито, как будто бы во всем был виноват отрядник, закричал Илюшка.
— Не говорит, язви его в шары. Видать, из кооперативников. Когда в зубы заехали, так зарычал паскуда…
— Ах, вот как! Зарычал, говоришь? Из кооперативников? Ах, сволочь! Иди и сейчас же всыпьте ему двадцать пять плетей. Потом снова спросите, кто такой. Скажет…
Отрядник ушел, а Илюшка опять стал думать, что бы ему написать отцу еще.
«Народ здесь, дорогой отец, прямо скажу, сволочь на сволочи. Уж, кажется, от такой взбучки, какую мы им задаем, сидеть бы да помалкивать, так нет, куды там… Вчера ночью двух наших самых лучших отрядников пристрелили. Листовки, подлецы, разбрасывают, мне грозят. Пишут, что я изверг и кровопийца. А сами дезертиров укрывают, подати не платят, партизанам подмогу дают. За что же я буду тердеть такое оскорбление, когда они сами во всем виноваты. Сейчас пока выборочно расправляемся, но вот еще немного подожду, не образумятся, начну всех подряд пороть. В части Машки одобряю… Эх, если бы она сейчас попалась. Показал бы пальцем на нее, и все хозяйство наше. Будем надеяться, что и там ей пулька найдется. А теперь, дорогой родитель, жди. Скоро пришлю к тебе человека, мы здесь тоже не зеваем. Увидишь барахлишко, не обидишься».
Илюшка снова подумал, макнул карандаш в блюдце с водой и добавил: «Генерал-то говорил мне еще, что за такую службу нам после войны поместье дадут. Буду стараться, чтобы первым получить».
Закончив письмо, Илюшка положил его в карман гимнастерки, надел шинель, взял плеть и, насвистывая, вышел на улицу. От церкви навстречу ему бежал только что ушедший отрядник.
— Господин поручик! — захлебываясь, прерывающимся голосом закричал отрядник. — Это, оказывается, не тип, американец. Машинами торговать приехал?
— Как американец? Кто тебе сказал?
— Сам он говорит.
— Но вы его не пороли еще?
— Какой там, не пороли, — безнадежно махнул рукой отрядник, — всыпали полностью все двадцать пять.
Сумкин присел от испуга. За американца ему могут самому голову оторвать.
— Сволочи! — закричал Илюшка, наступая на отрядника. — Кто же вам велел американца пороть? Вы что, очумели?..
— А рази мы знали, — отступая от Илюшки, оправдывался отрядник. — Орет и орет, а что? Мы потом только поняли, когда выпороли. И то спасибо, псаломщик подошел.
— Ах, мерзавцы! Вот наделали делов. Что теперь будет? — царапая затылок, стонал перепуганный Илюшка. — Отвечай вот за вас, за балбесов. Ну что ты стоишь, дурья голова! — прикрикнул он на отрядника. — Беги к прапорщику, скажи: завтра утром в соседнюю волость переезжать будем. Да американца чтобы с собой захватил. Дорогой подумаем, как с ним быть. Жаловаться негодяй, будет…
Вернувшись в избу, Илюшка долго ходил из угла в угол, потом позвал хозяина.
Сизый, как селезень, с деревяшкой вместо ноги, с огромными руками хозяин искоса посмотрел на Илюшку.
— Разрешите Дуню позвать, господин подпоручик, — прищурившись, махнул головой хозяин.
Илюшка потер руки, самодовольно улыбнулся.
— Да, да. Скажите, сам мол подпоручик Сумкин тобой интересуется.
— Самогоночки тоже велеть?
— Пусть несут. Как же без самогонки.
Через несколько минут вместе с хозяином в избу вошла бойкая румяная женщина с высокой прической. На столе появилась бутыль с самогоном, хлеб, грузди, лук.
После двух стаканов первача Илюшка пустился объяснять своим собутыльникам, кто он такой есть.
— Если хорошо разобраться, — не переставая толкать в рот грузди и лук, говорил Илюшка, — то я у верховного правителя нашего наипервейший помощник. Он на фронте командует, а я здесь. И дуем мы с ним в одну дудку. По тому у нас интересы одинаковые. Я сын богача, за богатство дерусь. Он адмирал, за чины воюет. Ну скажите, на кой черт нам эти Советы? Разве мы найдем лучше, чем было при старом режиме? Нет, конечно, не найдем, и не надо.