— Нет, не боятся. Кто попался, всем каюк.
— Не верится что-то, — пристукнув стаканом, сказал Алексей.
— Зря не веришь. Оставайся ночевать, увидишь.
Алексей непонимающе посмотрел на хозяина.
— Туда всех их водят… Сегодня тоже вот-вот привезут, а ночью прихлопнут. Вон, кажись, едут, легки на помине, — показывая в окно, сказал хозяин.
Алексей не торопясь подошел к окну. Во дворе остановились пятеро саней. Из них вытащили одиннадцать изуродованных человек. Солдаты прикладами столкнули, а некоторых просто сбросили в подвал, заперли дверь на замок и, оставив пять человек охраны, засобирались обратно.
Руководивший всем этим делом офицер что-то долго говорил оставшимся в охране солдатам, потом накричал на уезжающий обратно конвой и в конце концов, сделав знак своему кучеру, чтобы подождал, пошел в горницу.
Яков Степанович познакомил офицера с представителем белой армии и один за другим налил ему два стакана — самогона. Потом, продолжая выпивать, все трое с удовольствием слушали рассказ Алексея о благородных качествах адмирала Колчака, о его твердости при подавлении восстаний и больших полководческих способностях. Когда Алексей снова рассказал, как жестоко было подавлено восстание в Омске, офицер шумно вздохнул и, как бы оправдываясь, сказал:
— Молодцы! А у нас не получалось. Руки твердой не было. Каждый в свою сторону тянул, да теперь, слава богу, кончилось это. Через несколько дней решительное наступление будет. Подошел бандитам конец.
Яков Степанович ехидно улыбнулся.
— Не первый раз наступаете, может, и опять не последний. Кто знает, как потянет дело. Вдруг так же, как раньше…
— Нет, Яков Степанович, теперь наверняка, — ответил захмелевший офицер. — Сила собралась во какая… Наш батальон только в заграждении, и то ему отводят всего три версты, а там, где наступать будут, у Златоуста, говорят, больше четырех тысяч.
— Наступают четыре, а их может быть пять, что тогда? Опять провал? — не унимался Яков Степанович.
— Их осталось всего несколько сот человек.
— Кто их считал, — недовольно проворчал хозяин. — Сегодня несколько сот, завтра несколько тысяч. Разве так не было.
Офицер засмеялся пьяным смехом. Стукнул кулаком по столу.
— Вон тех, что в подвале, думаете, мы зря пытаем?
— Они вам так правду и сказали, — ввязался в разговор молчавший до сих пор торговец. — Сам надыся рассказывал про еврея.
Офицер выпил стакан самогона, дважды крякнул и, закуривая, продолжал:
— Не все такие, как этот подлюга Исаак Шнеерзон.
Еврей тут один, — пояснил он Алексею, — буфетчик с соседней станции. Мы его давно караулили, а потом цап и в амбар. Стал я его допрашивать, добром вначале, плачет, как ребенок, но не признается. Ну, думаю, погоди, если ты от простого допроса трясешься, то посмотрим, что от тебя будет, когда шомпола в ход пойдут?
— Вот как можно в человеке ошибиться, так и не заговорил ведь, — вставил Яков Степанович.
— Нет! Так и молчит, стерва. На спине сплошное мясо, волос ни одного, глаз вытек, все равно стоит на своем: «ничего не знаю», как окаменел…
— Что ж! Не пойман — не вор, — допивая самогон, сказал Алексей. — Побьетесь, да и отпустите. Может быть, он и в самом деле ничего не знает.
Офицер снова хлебнул самогона, криво улыбаясь, сказал:
— Отпустим сегодня ночью. Уйдет и больше никогда не вернется.
Алексей поднялся из-за стола.
— Ну, хозяин, пора сделку завершать.
— Дело за тобой, выкладывай задаток и кончено.
— С собой казенных денег не вожу, — чуть качнувшись, сказал Алексей. — Давай лошадь, через час денежки будут здесь.
— Со мной поедешь, — предложил совсем опьяневший офицер, — я довезу.
— У вас ведь дело здесь, — заметил Яков Степанович офицеру.
— Дело не сейчас. Командир на именинах сегодня. Приедем поздно вечером.
— Я приеду скоро и вас здесь подожду, — с трудом одеваясь, сказал Алексей, — хочется посмотреть, как вы с ними расправляетесь. А заодно с Яковом Степановичем трахнем еще на похмелье.
— Ты только приезжай скорее и денежки вези, а это будет… — Яков Степанович взялся за бутыль.
— Давайте тяпнем на дорожку. За скорую встречу и за помин тех, — и офицер качнул пьяной головой в сторону подвала.
Карпов сдержал слово. Меньше чем через два часа, когда рабочие мастерских разошлись по домам, он вернулся на двух подводах с охраной в шесть человек.
Рассчитавшись с подводчиками и выпроводив их за ворота, он допросил у Якова Степановича разрешения поместить свою охрану в том помещении, где находились свободные от караула солдаты.
Унтер-офицер пытался было возражать, но Яков Степанович только махнул рукой.
— Ладно! Здесь тепло. Хватит места всем. — И, не раз говаривая больше, пошел к себе.
Как только хозяин скрылся за дверью, Карпов сбросил тулуп, подошел к сидящим за чаем солдатам и, распахнув борчатку, выхватил из кармана револьвер:
— А ну, подымай руки! — скомандовал он колчаковцам, взмахнув револьвером.
Под дулами еще шести наганов солдаты вытянули руки вверх и, не сопротивляясь, дали себя связать веревками. Связывая солдат, Карпов предупредил:
— Смотрите, если пикните, сейчас же пулю в лоб. Будете молчать, не тронем.
Растерявшимся колчаковцам было не до крика.
Покончив с первой частью дела, Карпов подошел к окну и, прицелившись, сквозь стекла выстрелил в стоявшего на посту часового. Потом связали ничего не понимающих, трясущихся Якова Степановича и сторожа. Их заперли в одной комнате с солдатами.
— Это тебе вместо задатка, — не скрывая ярости, сказал Алексей, показывая на веревки.
Спустившись в подвал, Алексей стал поздравлять арестованных со спасением от казни. Но они не верили. И только после того, когда их вывели из подвала и показали связанных белогвардейцев, они со слезами на глазах начали обнимать своих спасителей.
Двое из арестованных, пожилой Пирсон и еще изможденный немолодой буфетчик Шнеерзон, остались лежать в подвале. Пытки окончательно надломили их здоровье. Избитые, истерзанные, они не могли подняться с грязного пола.