— Да, да, забавный, — согласился Михаил Васильевич. — Поговорить любит и не глуп. Но вы зря, Захар Михайлович, надо было позвонить. Без сапог-то сейчас плоховато.
— Звонил, Михаил Васильевич, с вокзала звонил. Не нашли сапог. Говорят, все на передовые услали. Обещали завтра новые сшить, товар будто бы есть. А если подморозит, тогда и без сапог обойтись можно будет.
— Да, — задумчиво произнес Фрунзе. — Не нашли. Что ж поделаешь, пока еще не богато живем. Но все же сейчас становится лучше. Тыл стал помогать неплохо. Стараемся здесь ничего не задерживать, до бойцов продвинуть.
Разложив на столе нужные для совещания бумаги, Фрунзе подошел к Захару Михайловичу, и они вместе сели на стоящий у окна небольшой диванчик. Разговор начался сам по себе, с сообщения Ершова о том, что главком все еще считает, что наступление лучше было бы начать после распутицы.
Фрунзе с тревогой посмотрел на Ершова и, как бы ища у него поддержки, спросил:
— Неужели, Захар Михайлович, главком до сих пор не понял, что, задерживая наступление, мы с каждым днем ухудшаем наше положение. Неужели ему невдомек, что сейчас, когда противник подходит к самой Волге, для нас особенно значимы слова о том, что промедление смерти подобно. Меня никто не убедит, что оттяжка может принести нам какую-то пользу. Распутица кончится не только у нас, но и у противника, затяжка наступления даст возможность врагу подтянуть отставшие тылы. Вот, пожалуй, и все, чего мы сможем достичь.
— Главком имеет в виду не только дороги, хотя и это важно, но и подход заканчивающих формироваться частей, назначенных для южной группы, — ответил Ершов, стремясь не выдать собственного отрицательного отношения к задержке главкомом и отдельными членами реввоенсовета фронта качала встречного удара по колчаковцам. — Подкрепления только еще начинают подходить, и надо еще раз самым серьезным образом взвесить все эти обстоятельства.
— Взвешивали, Захар Михайлович, — с живостью заговорил Фрунзе, — взвешивали несколько раз. Все учтено. Самара, Саратов и другие города послали нам несколько тысяч рабочих, тысячи коммунистов. Получено не мало оружия, боеприпасов, обмундирования. В частях проведена большая политическая подготовка. Войска готовы — дальнейшая оттяжка преступна. Пусть все, что поступит позднее, будет нашим резервом.
Когда Фрунзе умолк, Захар Михайлович смотрел в окно. Можно было подумать, что он не слышал того, что говорил ему Фрунзе, если бы не собранные на лбу глубокие морщины.
— Не спорю, Михаил Васильевич, возможно, что это и так, — сказал он, наконец. — Но все же не мешает еще раз просмотреть все детали. Я вас очень прошу, если можно, отложите совещание на утро и скажите, пусть мне дадут вот эти сведения. — Он вырвал из записной книжки лис точек и подал его Фрунзе. — В зависимости от результатов проверки мне поручено сообщить вам решение реввоенсовета фронта. Будем надеяться, что все будет хорошо.
Фрунзе поднялся с места, позвонил и передал записку Ершова вошедшему работнику штаба. Наблюдая за Фрунзе, Захар Михайлович видел, что тот доволен и не сомневается в благополучном исходе переговоров о наступлении. Сам Захар Михайлович давно поддерживал как план, так и выдвинутый Фрунзе срок наступления. Поэтому не случайно, что именно его послали в штаб группы, когда реввоенсовет фронта стал склоняться в пользу фрунзенского плана. Ему было поручено вместе с командиром установить окончательный срок задуманного удара, подобрать и утвердить исполнителей этого дела.
Вопрос о командирах ударной группы, как видно, волновал и Фрунзе. Поэтому он тотчас же вернулся обратно, неся в руках папку с бумагами.
— До совещания мне хотелось бы, Захар Михайлович, поговорить с вами о людях, — снова усаживаясь на диванчик и раскрывая папку, сказал Фрунзе. — Сейчас очень важно, кому будет поручено руководство ударной группой. Пришла пора назначать командиров.
— А кого вы предлагаете? — вынимая из кармана карандаш и записную книжку, спросил Захар Михайлович.
— Я советовался с Куйбышевым, у нас сложилось общее мнение: назначить командующим ударной группой Калашникова Василия Дмитриевича, а комиссаром Маркина Данилу Ивановича. На наш взгляд, это самые подходящие товарищи; Они не раз показали себя умелыми руководителями боевых операций, хорошо знают условия и местность. Среди бойцов и командиров пользуются большим авторитетом. Чтобы убедить Ершова в правильности своего выбора, Фрунзе раскрыл папку и стал читать биографию Калашникова. Но Ершов, дружески улыбаясь, закрыл в руках у Фрунзе папку, а затем сунул в карман и свою записную книжку.
— Не нужно, Михаил Васильевич. Этих людей я знаю, давно, работал с ними, а с Маркиным вместе в тюрьме сидели. Вы не ошиблись в выборе. Именно им надо поручить дело. Оформляйте приказ, я завизирую. Такие не подведут.
Довольный ответом, Фрунзе протянул лист бумаги.
— И приказ готовый, Захар Михайлович, вот посмотрите.
Ершов взял приказ, подошел к столу и написал на углу «Одобряю. Член Р. В. С. фронта». Подписавшись и подавая приказ Фрунзе, Ершов добавил: — Да, да. Именно им надо поручить это дело.
— Не хотите ли познакомиться со списком командиров дивизий и бригад? — подавая Ершову еще один лист бумаги, спросил Фрунзе.
Первой в списке стояла фамилия Карпова Алексея. Он назначался командиром дивизии, наносившей главный удар во фланг противника. Возвращая список, Ершов сказал:
— Думаю, что и эти командиры хороши. Больше всех я знаю Карпова. Такие люди, как он, как Тухачевский и другие молодые командиры, составляют золотой фонд на шей армии. Им, дорогой Михаил Васильевич, принадлежит и настоящее и будущее. И вы делаете правильно, поручая им такое большое дело.
До начала наступления оставалось несколько часов. Весь день и вечером в подразделениях проходили собрания коммунистов. Среди красноармейцев распространили боевой листок, зачитывали приказ о наступлении. В частях царило приподнятое настроение.
— Пора, пора, — говорили бойцы, слушая беседы комиссаров и политработников о наступлении. — Куда же еще отступать? Волга за спиной.
Калашников с Маркиным с вечера приехали в одну из передовых частей.
Оставив командиров полков и батальонов на командных постах, Калашников с Маркиным вместе с командиром бригады пошли к передней цепи. Прошло каких-то полчаса, и вся бригада узнала, что командарм и комбриг вместе с комиссаром находятся на передней линии. И каждому казалось, что командиры находятся где-то вот здесь, рядом с ними и будут обязательно видеть их атаку. Потом перед самой атакой по цепям разнеслась весть, что командарм будто бы сказал, что он будет участвовать в атаке, и надеется взять в плен несколько колчаковцев. И многие сейчас же решили, что они не могут отстать от командира, поэтому должны действовать решительно и быстро.
Между тем, приблизившись к передовой цепи, Калашников подозвал к себе нескольких бойцов и спросил, знают ли они свою задачу в предстоящем наступлении.
Удивленные и обрадованные появлением такого высокого начальства, бойцы сначала стеснялись, но вскоре освоились и между ними и Калашниковым завязалась простая, непринужденная беседа.
Одним из первых в разговор вступил Калина.
— Знаем, товарищ командующий, объясняли нам не один раз. Да и чаво тут не знать, — прижимая к плечу штык винтовки и держась за нее обеими руками, говорил Калина. — Хитрость невелика. Страшновато только.
— Да, конечно, — согласился Калашников, — на войне без страха не бывает. Но лучше, если его будет больше у противника.
— Вот и я тоже говорю своим: смелость-то, она города берет, а тех, кто в труса верует, пуля все равно найдет. Главное бы сбить с места, а там дело веселее пойдет, — добавил Калина.
— Осторожно нужно подходить, чтобы не спугнуть. Очень бы хорошо врасплох застать. Одуматься не успели чтобы, — посоветовал Калашников. — А потом ураганом. Знаете, как сокол на журавлей нападает.
— Да, уж и мы так думаем, — ответил второй боец, — если бить, так, значит, бить. Оно страшновато, конечно, но вы не беспокойтесь, товарищ командующий, маху не дадим. Шибко много накопилось у нас вот здесь, — показывая на сердце, продолжал боец. — Теперь пришла пора отомстить им за все…
— Значит, знаете, на кого в бой идете? — спросил Калашников.
— А то как. Конешно, знаем, — ответил боец, — на самых злейших врагов своих.
В другом месте Калашников спустился в траншею и, поздоровавшись, спросил:
— Как самочувствие, товарищи? Не робеете?
— Да, как вам сказать, товарищ командующий, — за всех ответил приземистый, широкоплечий боец, — вроде нет. А вообще дело нешуточное. Сноровка нужна…
— Сноровка, это верно. А вот скажите, — вдруг спросил Калашников, — что вы будете делать, если один встретитесь с тремя белогвардейцами?
Боец расправил плечи, потом вскинул на руки винтовку и ответил:
— Нападу! Сам на всех брошусь. Кого штыком, кого в плен возьму. Не отступать же…
— Правильно, Митька! Иначе и быть не может, — послышались приглушенные голоса, — один смелый пятерых стоит.
— Ну, если так, то вы молодец, — пожимая бойцу руку, сказал Калашников. — Молодец, — повторил он, взявшись за бровку траншеи. — Такой, как вы, с тремя белогвардейцами справится. — Эти слова Калашникова были переданы по цепи, как и его обязательство лично уничтожить или взять в плен нескольких колчаковцев.
До начала наступления оставалось около часа. Переговорив еще с несколькими группами красноармейцев, Калашников с Маркиным убедились, что наступление подготовлено. Все, с кем они говорили, не только понимали поставленную перед ними задачу, но и знали, за что идут в бой.
Прошло еще некоторое время, и пасмурное небо прочертили две разноцветные ракеты. Командиры сверили сигналы по часам, и по цепям, от одного бойца к другому, полетела команда: «Вперед!!!»
Сразу с нескольких пунктов загремели орудийные залпы: батареи начали прокладывать путь идущей в атаку пехоте, громить пристрелянные ранее артиллерийские позиции и пулеметные гнезда противника.
Маркин с Калашниковым заторопились на свой командный пункт.
Едва удерживаясь в седле от внезапно охватившей его усталости, Калашников сдержал коня и, поравнявшись с Маркиным, спросил: