— Передай Потапычу от меня большое спасибо. Мне ведь теперь и умирать легче будет…
Отец замолчал и долго лежал с закрытыми глазами. Две прозрачные слезинки выкатились из-под опущенных век Алеши и, скользнув по щекам, упали отцу на руку. Михаил открыл глаза, с глубокой тоской посмотрел на сына:
— Мать слушайся. Она тебя родила, вырастила. Дедушку с бабушкой. А потом вот еще что… — Михаил посмотрел по сторонам и зашептал торопливо:
— Отомсти им за меня, Алеша. За всех нас… Помни, пока не отрубите голову гадине, жизни вам тоже не будет. Да и жить, когда другие мучаются, стыдно…
На следующий день Алеша рассказал Потапычу об отцовском наказе. Старик взволновался. Оставив мальчика за уроками, он пошел к больному. Алеша не знал, о чем они говорили, но когда пришел домой, заметил, что отец был спокойнее обыкновенного. Через день он умер, не сказав больше ни слова…
Семья жила на заработок дедушки Ивана. Старик возил для строящейся церкви камень. Когда убрали небольшой урожай, встал вопрос о зиме и о работе. На семейном совете решили, что Дедушка поедет возить на завод дрова, а Алеша пойдет на заработки.
Через неделю, вскинув котомку на плечи, в том же дырявом армяке и тяжелых отцовских сапогах, Алеша отправился на поиски работы.
Прошло три месяца с тех пор, как Алеша ушел из дому, но подыскать постоянную работу ему все еще не удавалось. — Мальчишек не принимаем, взрослых девать некуда, — слышал он везде один и тот же ответ.
— Я могу выполнять наравне с мужиками любую работу, — просил Алеша. — Примите — увидите.
Его принимали поденщиком и платили копейки. Мало-помалу у него износились рукавицы, начали расползаться сапоги. Наконец с большим трудом удалось устроиться на строительстве элеватора. Подрядчик предупредил, что будет платить ему меньше, чем за такую же работу взрослому рабочему, но все-таки это была постоянная работа. Строила элеватор германская фирма. Работой руководил толстый немец. Он старался казаться добрым: похлопывал рабочих по плечу, иногда-даже угощал пивом. Но, выжимая из людей все соки, платил мало. Когда рабочие обижались, он разъяснял:
— Вы должны понять, что за такую работу платить больше нельзя. Все хотят много. Надо лучше работать.
— Мы и так гнем спину по четырнадцать часов, сколько же еще можно? — возмущались рабочие.
— Четырнадцать часов? — усмехался немец. — Это ничего не значит. У вас нет квалификации. Немецкие рабочие зарабатывают больше. Но то немцы. Мастера. Им скажи, они сделают. А здесь все должен знать я. Нет. Русским платить больше не за что.
— Русским нельзя, а немцам можно? Нашли себе серую скотинку.
— Немцы — мастера. Руководители. Они должны жить лучше. Квалификация!..
Выслушав как-то подобное разъяснение, Алеша сказал: — И кто вас только просил сюда. Русские и без вас обошлись бы. Кровососов-то у нас и своих хоть пруд пруди. Немец удивленно посмотрел на Алешу, потрепал его по плечу и, склонив набок голову, сказал:
— О… парень понимает. — И в тот же день услал егоза город на заготовку гравия.
Стояла ранняя весна. Широко, куда ни глянь, раскинулась приуральская лесостепь. Она только что проснулась от зимнего сна и с каждым днем становилась все наряднее. Временами над степью проносились грозы с ливнями, но от этого она только хорошела. На полях с утра до поздней ночи трудились крестьяне. Появились первые всходы пшеницы, зеленела рожь, всюду сеяли овес, садили овощи. По вечерам в степи горели костры, слышались песни.
Алеша любил слушать эти песни. Протяжные, заунывные, они хватали за сердце, навевали грусть. Сегодня песня слышалась почему-то в необычное время. Солнце еще не село, крестьяне работали. Да и песня была какая-то необыкновенная. Ее пели несколько сильных мужских голосов, — доносилась она с тракта. Следом за Алешей, побросав ломы и кувалды, слушать песню вышли все рабочие карьера. Вскоре из-за пригорка показался тонкий блестящий штык, а затем голова солдата.
Колодников звонкие цепи Вздымают дорожную пыль, — услышал Алеша. Он побежал к тракту. На пригорок вышло еще двое солдат, а за ними группа одетых в серое людей.
— Арестантов ведут! — крикнул кто-то. — Каторжников…
Идут он-и в знойную пору, Ив снежную вьюгу идут, И лучшие думы народа В сознании гордом несут.
Это была дышащая горькой правдой песня политкаторжан. Когда песня замирала, становился слышней тягостный звон кандалов.
Алеша подбежал к дороге. Солдат крикнул:
— Ближе чем на десять шагов не подходи — стрелять буду.
В первый раз видел Алеша осужденных на каторгу. Все они казались ему одинаковыми: в серой одежде и высоких колпаках, с обветренными задумчивыми лицами. Когда кандальники подошли ближе, двое передних сняли колпаки и помахали ими стоящим около кювета рабочим, обнажив наполовину выбритые головы. Всмотревшись в их лица, Алеша от неожиданности застонал. Он узнал Ершова и Папахина.
— Захар Михайлович! Трофим Трофимович! — закричал Алеша. — Привет вам от нас. От рабочих. Не тужите! Мы все равно вас выручим…
Старший конвойный обнажил саблю:
— Марш отсюда! С каторжниками разговаривать не разрешается. Отойдите. Иначе велю стрелять.
Алеша отбежал от дороги, сложил ладони рупором и снова закричал:
— Выручим! Не тужите, вы-ы-ру-у-у-чим!
В ответ еще несколько раз взметнулись колпаки, и арестанты скрылись за поворотом дороги, но до слуха оставшихся долго еще доносился замирающий кандальный звон.
Когда рабочие вернулись в каменоломни, никто не хотел приниматься за работу; стояли угрюмые, подавленные, все думали об одном и том же.
— И лучшие думы народа в сознании гордом несут, — вслух повторил Алеша.
— Отбить бы, — вздохнув, сказал кто-то из рабочих. — Броситься бы невзначай, обезоружить и кандалы долой…
— Хватился. Задний ум хорош, да толку-то в нем сколь ко? Не по силам нам это дело.
Алеша укоризненно посмотрел на говорившего:
— Неверно толкуешь. По-твоему, что же, им теперь на вечно в Сибири пропадать? А рабочим, значит, и думать больше не о чем? Нет, теперь наша очередь пришла на их место становиться. Стеной подняться надо, а буржуев за ставить вернуть каторжан обратно. Там ведь таких тысячи, и все ждут, когда мы освободим их. Кто же о них еще по заботится, как не мы, рабочие…
Это было первое выступление Алеши. Произошло оно под впечатлением встречи с каторжниками.
Вернувшись на стройку, Алеша неожиданно встретил там Володю Луганского. Он тоже нанялся к немцу работать по монтажу электрооборудования. Друзья проговорили целый вечер. Алеша рассказал обо всем, что произошло с ним за эти семь лет. О ссылке Ершова Луганский, оказывается, знал. Выслушав рассказ о взрыве в шахте, Володя сказал:
— Одним словом, чужаки — захватчики. Все гребут под свою лапу. А нас, рабочих, за скот считают…
Через несколько дней на строительстве появилась листовка, озаглавленная: «Заговор чужаков». В ней рассказывалось, как хозяева соседнего завода, англичане, произвели в шахте умышленный взрыв, отчего погибла большая группа рабочих.
Выбрав подходящий момент, Алеша подошел к Луганскому.
— Одному тебе трудно. Поручи мне. Я во все дыры растолкаю. Не беспокойся, у меня опыт есть. Я этим делом в своем селе занимался.
Луганский пытливо посмотрел на Алешу и вдруг спросил:. — Ты Маркина знаешь?
— Маркина, Данилу Ивановича? Знаю. А что?
— Как стемнеет, приходи на Выгонную, четырнадцать. Алеша с нетерпением ждал/вечера. Он был уверен, что произойдет что-то очень важное. Недаром Володя был так сосредоточен.
Подпольщики собрались в подвале. Два огарка сальных свечей освещали только часть небольшого помещения. В числе собравшихся, кроме Маркина и Луганского, Алеша узнал железнодорожника. Говорили шепотом. Поздоровавшись с Алешей, железнодорожник подвел его к свету:
— Ну, Аника-воин, опять, значит, с нами?