— Он уже мертвый, — крикнул есаул, взмахивая шашкой.
Алексей вскочил в испуге. Перед глазами оскаленная морда зверя. Испугавшись, волчица неуклюже повернулась и, взвыв, наметом пошла на бугор. Алексей схватился за наган, но стрелять не стал. Погрозив кулаком убегающему зверю, радостно крикнул:
— Дура! Жив я, жив! Дура!
Гроза прошла. Наступило ясное летнее утро. Щебетали птицы, хлопотливо постукивали дятлы. Тихо шелестел обмытый дождем лес. Алексей встал, внимательно осмотрелся и только потом подошел к ручью умыться. Затем пошел едва заметной тропинкой.
К самому обеду в Гавриловку приехало пятеро вооруженных людей. Кликнув ребятишек, игравших в бабки около церковной ограды, один из приезжих спросил:
— А ну, огольцы, покажите, где у вас тут Совдеп.
Самый старший, мазнув пальцем под носом и оттолкнув подбежавших товарищей, крикнул:
— А вон, дяденька, там. В поповом дому.
Подводчик свернул за угол и, не выезжая на дорогу, стороной подъехал к большому, крытому железом дому.
Тот же из приехавших, кто спрашивал про Совдеп, вытащил из голенища блокнот и, пососав огрызок карандаша, написал подводчику расписку. Потом прибывшие взяли из телеги оружие и, громко переговариваясь, ватагой пошли в ворота.
В Совете кроме председателя Никиты Мальцева, попыхивая самосадом, сидели постоянные обитатели его — Михаил Редькин и Семен Пронин. Завидя идущих по двору людей, Редькин качнул растрепанной рыжей головой и, обращаясь к рассматривающему небольшую серую бумагу председателю, скороговоркой выпалил:
— Гляди! Микита! С ружьями к нам кто-то. Уж не из коммунии ли? Вот бы хорошо.
Никита торопливо сунул бумажку в стол, спрятал в карман лежащий среди стола холщовый кисет и, отодвинув черепок с чернилами, одернул длинную рубаху.
— Далась тебе эта коммуния, Михаил, как попу обедня.
— А ты слышал, как вчерась аратель из города баял про коммунию-то. Это, брат, не жизнь, а масленица…
Мальцев отмахнулся.
— Хватит, хватит, Михаил, потом, — и снова одернул рубаху.
Поздоровавшись с председателем, старший группы приехавших важно оправил висевший на ремне наган и, подавая ему небольшую бумажку, отрекомендовался:
— Командир пятой группы продотряда Харин. За хлебцем к вам, товарищ председатель, приехали! Городу хлеб нужен. Продразверстку будем проводить…
Мальцев скосил прищуренные глаза на гостей, скользнул пальцем по пушистым усам и, не торопясь, ответил:
— Ну что ж? Милости просим. Мы вас давненько поджидаем. Толковали даже не раз об этом. Да не так это просто. Мужики товаров просят, за деньги продавать не хотят хлеб.
— Керосинчику бы, соли, ситчику, если можно, — вставил Семен.
Харин согласно качнул головой.
— Оно, конечно, не плохо бы товарообмен. Да сами понимаете, где их взять, товаров-то, если заводы стоят. Не хотят рабочие без хлеба работать. Хоть убей, не хотят. На голодуху, говорят, заводы не пустишь.
Пронин поскреб щетинистую щеку.
— Хм! Не хотят? А мужик, значит, давай и давай. Как дойная корова…
— Что же делать, надо, — хмуро ответил Харин.
— Оно, может, и надо, — не унимался Семен, — да мужики-то тоже себе на уме. Без ситца, скажут, и зерна не дадим.
Харин резко повернулся к Семену, взмахнув кулаком, отрезал:
— Хватит болтать! Ишь чего захотел! Я не шутить при ехал. Вот он, ситец, — показал он на поставленные в угол продотрядниками винтовки, — если кто больно заупрямится, этим ситцем наделять будем. Контрреволюцию разводить не позволим…
Узнав, кто приехал, Редькин поднялся и хотел было пойти. Он вспомнил, что забыл напоить Савраску, но когда Харин заговорил с Семеном о продразверстке и контрреволюции, решил, что Савраску вполне может напоить Лукерья. Послушать от незнакомых людей замысловатые слова для Редькина было настоящим наслаждением. Пододвинувшись к столу, он вступил с Хариным в разговор.
— А мы, дорогой товарищ из городу, эту самую контру с Микитой давно всю порешили. Я даже хоромы ее самолично Тоське косой под медики сдал. Ей-богу…
— Не вмешивайся, гражданин, не в свое дело, — зыкнул на Редькина Харин. — Иди-ка лучше домой. Нам делом заниматься нужно.
Но Редькин и не подумал уходить. Он только отодвинулся и как ни в чем не бывало полез в карман за кисетом.
Между тем Харин вытащил записную книжку и, пододвинув к себе черепок с чернилами, попросил, чтобы председатель сказал, у кого в Гавриловке есть излишки хлеба.
Не задумываясь Мальцев назвал фамилии двенадцати гавриловских кулаков во главе с Егором Матвеевичем Сумкиным. Лучший из двух домов Сумкина недавно был конфискован вместе с мельницей и передан под аптеку. Об этом только что и упомянул Михаил Редькин.
Ни с кем не посоветовавшись, Харин предложил обложить каждого кулака по 50 пудов пшеницы и завтра же заставить их свезти ее в город.
— Да это им раз плюнуть, — усмехнувшись, сказал Мальцев. — Уж если брать, так брать, чтобы было из-за чего связываться. — И он предложил обложить всех по двести пудов, а с Сумкина взять четыреста, но Харин с этим предложением не согласился.
— Пока хватит, — как-то неопределенно заявил он, — а потом посмотрим.
На следующий день обоз в двадцать подвод был отправлен под охраной продотрядников в город. Но через три дня Харин снова вернулся в Гавриловку. В этот же день он вызвал в Совет всех кулаков и предложил им добровольно сдать еще по двести пудов хлеба.
Выслушав предложение продотрядника, Егор Матвеевич с ехидной улыбочкой подошел поближе к столу и, показывая на односельчан, развязно заявил:
— Не знаю, как у остальных, а у меня был хлебец-то, да теперь весь вышел. И то опять надо сказать: с одного вола семь шкур не дерут. Надо бы, дорогие товарищи, и к другим в амбары заглянуть. Нужен советской власти хлеб, нужен, кто будет спорить? Поэтому-то, товарищ Мальцев, и непонятно ваше укрывательство от городских товарищей тех, у кого большие излишки хлеба есть. Вот ты на меня все пальцем тычешь, а у меня и сеять нечем. Выходит, что ты за Советскую власть вроде, а дело с хлебом нарошно впустую ведешь.
Мальцев рванулся было со стула, но сдержался, сказал спокойно:
— А где у тебя хлеб, который мы видели при конфискации мельницы? Его ведь не меньше двух тысяч пудов было. Думаешь, мы забыли?
— Эва! Хватил! А чем я тебе за прошлый год налоги платил? Ты на меня столько навалил их, пришлось весь хлеб продать.
— Врешь! Хлеба ты не продавал.
— Иди поищи, тогда увидишь сам, продавал или нет.
— Не беспокойся, — когда потребуется, поищем и заставим все излишки сдать.
— Излишки, — рассмеялся Сумкин, — жрать нечего, а он излишки. Иди, иди, ищи.