Начальник станции встретил Ершова предупредительной улыбкой.
— Чем могу служить вам, товарищ комиссар?..
— Я хочу узнать, когда вы отправите наш поезд?
— Пассажирский? Думаю, что к вечеру отправим.
— А вагоны со снарядами и с патронами?
— Не понимаю, о чем вы изволите говорить. Какие вагоны?
— Не понимаешь? А вон те, что в тупике стоят, как негодные, десять дней…
— Этого не может быть. Я… Я… ничего об этом не знаю.
— Врешь! — вынимая наган, вскипел Ершов. — Говори, подлец, или я тебя сейчас же пристрелю.
— Товарищ комиссар! Товарищ комиссар, — поднимая в испуге руки, залепетал начальник. — Я ничего не знаю. Это, наверное, мой заместитель.
— Заместитель? Покажи, где он?..
— Вот напротив, в кабинете.
Ершов мотнул головой чекисту.
— Ведите его в вагон, — обращаясь к побледневшему начальнику, приказал он:
— А вы пойдете со мной.
— Нет, как же, что вы? Я не могу, я на службе, товарищ комиссар…
Ершов хлопнул свободной рукой по столу.
— На службе. Вот там о служебных делах и поговорим.
Стиснув зубы и еще больше побледнев, начальник поднялся и, как пьяный, пошел в дверь.
В этот же вечер по решению местного ревтрибунала были расстреляны начальник станции, его заместитель и еще два человека. За связь и прямую помощь колчаковщине.
Захар Михайлович передал решение трибунала всем начальникам прифронтовых станций, дорпрофсожам, уполномоченным ВЧК и председателем трибуналов. От себя написал, что требует применять такие меры немедленно ко всем засевшим в учреждениях железных дорог контрреволюционерам, саботажникам и не спускать просто нерадивым работникам.
Через несколько дней Ершов собрал железнодорожный актив, пригласил работников ВЧК и дорпрофсожей. Первым был вопрос о том, что больше всего мешает работе транспорта.
Выступающие говорили о том, что общая разруха серьезно влияет на работу железных дорог, но главное не это, а работа врагов.
— Я ему говорю, начальнику своему, — жаловался с трибуны один из участников совещания, — надо пушки от править. Их на фронте ждут. А он говорит: нет шпал. Не отправим шпалы — поезда не пойдут совсем, и отвечать за это будешь ты. Вот поди и разберись тут. А потом я решил проверить. И что вы думаете? Этот участок просил не шпалы, а рельсы.
— Ну и что вы сделали?;-перебив выступающего, спросил Ершов.
— Да что? Как получили вашу телеграмму, сразу его в трибунал. А пушки отправили.
Заканчивая совещание, Ершов сказал:
— Врагов нужно уничтожать и немедленно. Нужно всеми мерами пресечь разгильдяйство и пьянство. Нужно внушить рабочим, что без хорошей работы железных дорог победы на фронте не будет. Железнодорожники — это те же фронтовики. Мы пошлем вам в помощь несколько десятков товарищей. Но спросим в первую очередь с вас, не забудьте этого.
Прошло немного времени, и военные грузы стали доставляться в несколько раз быстрее, чем это было раньше. Армия вздохнула свободнее.
Через несколько дней после приезда на место, к Ершову зашел знакомый чекист. Разговорившись, он сказал, что не знает, что делать с прибывшей из оставленных врагу районов партией арестованных, с которыми нет никаких документов.
— Вот делай теперь с ними что хочешь, — вздыхая, жаловался чекист. — Правда, начальник конвоя говорит, что при передачи ему арестованных кто-то сказал, что это заядлые контрреволюционеры, убийцы многих советских людей.
Но ведь слова к делу не пришьешь. — И он снова повторил: — Вот теперь и делай с ними что хочешь!
Выслушав чекиста, Ершов решил лично познакомиться с арестованными.
Ершов приехал к ним вместе с чекистом и начальником караула. Осмотревшись, прошел на середину барака и, поздоровавшись, сказал, что хочет выяснить, за что арестованы находящиеся здесь люди.
— А ты кто? Что за птица? — послышалось сзади.
Ершов объяснил, кто он и с какой целью пришел.
Раздвинув столпившихся людей, к нему подошел Мальцев. Да, это был Никита Мальцев, отец Машутки. Здесь же, у самой двери, понурив голову, сидела и ее мать. В тот момент, когда она, добившись свидания, разговаривала с мужем, в тюрьму прибыл конвой. Советские войска поспешно оставляли город, конвой должен был сопровождать арестованных в тыл. При выходе из тюрьмы мать и задержали. У ней не оказалось при себе никаких документов.
Начальник конвоя решил, что разобраться можно будет и потом, и приказал включить ее в состав арестованных.
Так отец и мать Машутки были увезены в глубь страны, как враги Советской власти.
Чтобы показать Ершову, с кем он имеет дело, Никита вынул из нагрудного кармана газету, развернул ее и подал Ершову удостоверение председателя сельского Совета. Он считал, что это удостоверение дает ему право говорить с представителем власти как выборному лицу.
— Вы можете мне верить или нет, это ваше дело, — косясь на чекиста, но обращаясь только к Ершову, сказал Мальцев. — Я знаю многих из этих людей, все они жертвы пробравшихся к власти преступников.
Ершов нахмурился.
— Сказать можно что угодно. Вы это лучше докажите.
— Доказывать можно тому, кто понимает. Мы доказывали, за это нас и тиранят. Кулаками рассуждают начальники наши, а не разумом. Вот беда…
— Не спорю. Может быть, и так, — согласился Ершов, садясь на подставленную ему кем-то скамейку. — Что ж, если начальники ошиблись, давайте разберемся.
Со всех сторон послышались одобряющие возгласы:
— Дело говорит!
— Знамо, самим лучше разобраться.
— Эсеры, сволочи, мутят все…