— Да что ты?! — с деланным изумлением сказал Лоб и тоже стал выбираться из кабины. — Да не может такого быть!
— Он так говорит.
— А я одного бензина сколько на него пожег… — посетовал Лоб.
— Да-а, — огорченно протянул Серый. — Что ж делать-то? Подержи меня, Лоб.
— Вы что, ребятки? — сказал Чашкин.
Лоб зашел за спину Серого, просунул ему в подмышки руки, и тот, высоко вдруг подпрыгнув, резко дрыгнув ногами вперед, ударил Чашкина, норовя попасть каблуками в лицо.
Он попал ему в грудь. Чашкин упал.
— Ах ты, гад! — вскричал припадочным голосом Серый и стал бить упавшего Чашкина ногами, как футбольный мяч.
Чашкин скрючился, поджал колени к груди, зажал голову руками.
Он очень удачно примостился: близко к машине, спиной к ней, — так что когда они норовили попасть ему по почкам, ничего не получалось у гаденышей.
Вдруг удары прекратились. Чашкин услышал:
— Ты что, Буба?! — Серый пыхтел, кем-то оттаскиваемый.
— Ну и подонок же ты!
— Хочешь, чтобы и тебя так?
— Только попробуй! — В голосе Бубы слышно было полное отсутствие страха.
«Молодец мальчик. Спасибо», — подумал Чашкин, все еще ожидая ударов и сжимаясь в комок.
— А-а! — бессильно и злобно провыл Серый. — На брательника надеешься?
Тут раздался из машины безмятежный, с капризниками голосок девочки:
— Ну, вы поедете когда-нибудь или нет? (Девочке, видите ли, надоело ждать. «Ах, какая сучонка!» — с отчаянием подумал Чашкин.)
— Правда, Серый, — примиряюще сказал Лоб, — уже и машину надо на место ставить. Того и гляди хозяин прочхнется.
— Ладно! — сказал Серый. — Но только ты, Буба, еще попомнишь этот день!
«Переедут еще…»— обеспокоился Чашкин. Он лежал чуть впереди и чуть правее переднего бампера. Когда гаденыши пошли рассаживаться по местам он быстро-быстро, как перекати-поле, перекувырнулся несколько раз и стал лежать рядом с кюветом.
Он так и лежал, в комочек скрюченный, пока не загудел мотор, пока машина не уехала, пока вонь от ее выхлопов не развеялась в чистом воздухе.
Только после этого он позволил себе расслабиться и глубоко вздохнуть.
Вздох отозвался острой болью в груди. Чашкин закашлялся. Дышать после этого стал осторожнее.
В общем-то неплохо отделался, определил Чашкин, пройдя несколько шагов. Кроме боли в груди — от того, первого каблуками удара, — всерьез больно было только ногам, поскольку именно голени в основном-то и принимали все удары. Кисти рук тоже были сплошь в ссадинах и синяках, напоминали пухлые скрюченные клешни, но они не очень-то и беспокоили.
Хорошо хоть спину спрятал, подумал Чашкин, это прямо-таки счастье, что я так ловко приспособился.
Однако через пять минут ходьбы он услышал, что не так уж все ладно обошлось. На разные лады, то тут, то там, стали подвывать все ссадины, ушибы, а может, и переломы, которыми наградили его эти трудные подростки. Особенно стало досаждать то, что он не мог нормально вздохнуть. Каждый более или менее глубокий вдох отзывался болью, от которой Чашкин невольно скрючивался и руки прижимал к горлу.
Но боль, самая острая, с каждым шагом все более свирепеющая, была все же в ногах, где все кости ниже колен были избиты особенно жестоко.
Теперь он шел как на подламывающихся ходулях. И после каждого шага, отдающего ослепительно черной вспышкой боли, все замирало у него внутри — в отчаянии страха перед новым шагом.
Его все время так и тянуло: встать на четвереньки и попробовать передвигаться так, чтобы только не испытывать этой пытки ходьбой.
О тех, кто его бил, ему неохота было думать. Несколько раз со смутным «спасибо» уважительно вспомнил мальчика по кличке Буба. Но в общем-то недосуг ему было думать об этом: боль, ожидание боли, претерпевание боли — вот это занимало его по-настоящему.
Он даже не заметил свет фар, вспыхнувших сзади. Шел себе и шел, как на разболтанных протезах, внимал увечьям.
Машина поравнялась с ним и поехала самым малым ходом.
Передняя дверца распахнулась, и человек в милицейской форме молча и изучающе стал рассматривать Чашкина, преодолевающего дорогу.
— Далеко путь держишь? — бодрым, дневным голосом спросил наконец сидящий в «газике», наглядевшись на Чашкина.
Чашкин прохрипел что-то неопределенное, махнув рукой вперед. Он даже не взглянул на говорящего.
Машина еще немного проехала рядом, потом отстала, и вдруг резким светом озарилось все вокруг Чашкина!
Он словно бы проснулся. Оглянулся. На крыше «газика», слепя глаза, светил маленький прожектор.
Чашкин поспешно отвернулся. Тут перед ним уже стоял милицейский.
— Документы есть?
Чашкин промычал отрицательное.
— Почему?
— Ограбили, — с клекотом сказал Чашкин. — Избили.
— Кто ограбил? Кто избил?
— Пацаны ваши. На машине.
— Описать можешь? Какие они из себя?
— Сволочи, — сказал с усилием Чашкин и закашлялся.
— Где живешь? Адрес?