Тотчас все разволновались.
— Безобразие! — возгласил новый голос.
— Что же это они делают, сволочи?! — вновь гаркнул бас.
Вдруг все, сидящие по левому борту, стали, как по единой команде, склоняться к иллюминаторам, что-то там высматривая. «Мотор…»— послышалось слово.
— Горим, что ль? — шутейно предположил молодой пьяноватый голос. И тотчас стал, видно, расталкивать соседа-приятеля:
— Эй! Кончай ночевать! Горим!
— Го-орим! — с готовностью, с готовой радостью вскричала какая-то бабенка.
На миг все стихли. И вдруг стало слышно, как, не сдержавшись, зарыдала женщина — тихо, но горестно и на весь салон отчетливо.
Тотчас забубнили во множестве голоса — успокаивая, возмущаясь, совестя, но было уже поздно.
Неизвестно откуда, как пожар, раздуваемый уверенным ветром, уже началось: «А-а-а!..» Возникая на скулящих, нудно ноющих низах, возвышаясь к истерическим слезам, пошел от человека к человеку плохо сдерживаемый (хотя пока еще и сдерживаемый) бессловесный вой: «А-а-а-а!..»
Чашкин плохо соображал, что и из-за чего происходит. Но он почувствовал, что и его вдруг мелко заколотило.
Салон уже голосил вовсю. Как от общей для всех зубной боли. И вот-вот вой этот должен был разрешиться: криками, истериками, вскакиванием с мест, беготней в поисках выхода!
Из-за занавесочки выглянуло насмерть перепуганное личико девочки-бортпроводницы. Тут же спряталось. Чашкин с изумлением страха озирался.
Молодая женщина у окошка из последних, видать, сил сдерживалась от воплей в голос — с закрытыми глазами запрокидывалась затылком к креслу и то хваталась растопыренными пальцами за грязное от слез лицо, то бессильно роняла руки в колени.
Мужик по соседству с Чашкиным сидел набычившись. Упорно, тупо, слепо и зло зрил в спинку кресла перед собой. Казался спокойным, но лицо его крупно дрожало: мышцы под кожей ходили торопливым ходуном.
Паренек лет двадцати все оглядывался из своего, кресла на сидящих в салоне. Будто отыскивал, кто поможет. И такой уж жалобный, насмерть перепуганный мальчишечка выглядывал из этого паренька — беспомощный, готовый вот-вот расплакаться — что Чашкину совсем уж стало не по себе.
Он не успел, правда, вконец перепугаться:
— Граждане пассажиры!
Мужской мужественный и усмешливый голос раздался вдруг из динамика:
— Наш самолет, выполняющий рейс номер… — Он обстоятельно и подробно перечислил и номер, и пункты маршрута, по которому летел самолет, — начал снижение в аэропорт города Н. Просим всех пристегнуть привязные ремни и воздержаться от хождения по салону.
Всем стало заметно легче.
Чашкин огляделся с торжествующим облегчением и встретил точно такие же пылкие взгляды, которыми пассажиры делились с рядом сидящими.
Однако лица то и дело опять поднимались вперед и вверх — к репродуктору. Не все еще было сказано…
В самом деле, после паузы голос с неохотой продолжил, уже как бы и не совсем официально:
— …Посадка в аэропорту города Н. вызвана метеоусловиями порта назначения Домодедова. После регистрации билетов и багажа в аэропорту города Н. наш полет будет продолжен.
И снова все вздохнули с облегчением. Впрочем, ненадолго. Возмущенно затараторил какой-то голос:
— Какая регистрация?! Какая-такая регистрация?! — Голос, как показалось Чашкину, должен был принадлежать человеку маленькому и чернявенькому. — И при чем тут тогда метеоусловия Домодедова?! Если «рейс будет продолжен»?! Какая регистрация?!
— Что делают, сволочи! — бухнул уже знакомый бас. Но все же, что ни говори, не было уже той взволнованности.
— Главное, сесть нормально…
— Подумаешь, регистрация!
— Так мы горели или не горели? Кто скажет?
И вдруг откуда ни возьмись зародилось и поползло расползаться по салону словцо, на разные лады повторяемое:
— Закрыли!
— Как это так «закрыли»?
— А так! Как на Олимпиаду закрывали, так и сейчас закроют!
— То Олимпиада!
— Сказано же: «метеоусловия».
— Во, заразы! Что хотят, то и воротят!
— Так мы горели или не горели?
— Неужели, и правда, закроют?
— А что? Им это пара пустых! Советская власть отдохнуть не даст…
Однако, повторим, не было уже той взволнованности. Главное ведь, и вправду, не горели, не падали, а просто-напросто «начали снижение». Значит, жизнь ни у кого из летящих не отымут, не спросясь. Главное сейчас — правильно мужик сказал — нормально сесть. Подумаешь, пару часов потратить на новую регистрацию (сиживали и сутками!), главное, нормально сесть, а там — все будет путем!
Чашкин с весельем глянул на соседа справа — и вдруг похолодел! Тот сидел, запрокинув голову назад и набок. Лицом был грязно-сер. Вроде и не дышал уже.
Чашкин несмело протянул руку и будяще похлопал соседа по рукаву. «Вот-те раз!» — сосед не шевелился.
Чашкин в беспокойстве огляделся. Кого бы позвать?
Потряс соседа еще раз, уже без надежды, на всякий случай.
И тот вдруг — ожил!
Навзничь отброшенную голову переложил с места на место, обратил на Чашкина заспанный начальственный взор.
— Фу ты! — смешался Чашкин. — Извини! Я думал, что ты — того…