— Какого шайтана ты всё ещё возишься? — радиостанция Вахи ожила голосом Ибрагима. — Добей сукина сына! Попинай его труп, — Ибрагим позволил себе шутку, — и возьми мне, наконец, остальных. — Последние слова Келоев буквально проорал в едва выдержавший такой напор микрофон.
— Сделаем! — Ваха даже самому себе не признался бы, что обрадовался такому приказу. В злобе появившаяся мысль взять русского живьём уже обошлась его моджахедам в три трупа, а спец всё ещё продолжал сопротивляться. Но отмена собственных приказов — это проявление слабости, а проявлять слабость Ваха не собирался. Так что команда Ибрагима поскорее покончить с наглым спецом поступила как нельзя вовремя: — ВОГами огонь!
Из всех криков, раздававшихся в лесу, Сергей смог вычленить и понять только одно слово — «ВОГи». И почти тут же вокруг залопались разрывы, брызнули мелкие осколки и понеслись во все стороны, срубая остатки небольшого кустарника, вминаясь в неподатливую древесину деревьев, впиваясь своими рваными краями в мягкую человеческую плоть. Под прикрытием плотного огня противник подбирался всё ближе. Терять стало нечего…
«Олеся, прости! — прошептали потрескавшиеся губы, перед глазами возник улыбающийся сынишка, а вот навстречу, распахнув ручонки для объятий, бежит дочурка…. Не увидеть… никогда… никогда больше… — нет, так неправильно, так не должно быть!»
А враги всё ближе.
Сергей выдернул кольцо гранаты…
В какой-то момент Ваха понял, что им удалось сломить сопротивление русского. Залповый огонь из подствольников принёс свои плоды. Вот только жаль, что и у его моджахедов почти не осталось этого боеприпаса. Но бой подходил к концу, а потом боекомплект легко можно было пополнить. Благо проблем с поставками оружия пока у их отряда не существовало.
— Ты — туда, ты — туда, ты — обходи оттуда! — кричал Ваха, размахивая руками и заставляя своих воинов охватывать цепью столь удивительно удачливого противника. Сам же Ваха тоже постепенно приближался к уже давно умолкшему спецу. «Может, он уже мёртв?» — с надеждой подумалось боевику, но что-то подсказывало ему, что это не так. И потому он не стал торопиться. Теперь, как ему думалось, лишняя минута не играла никакой роли.
Алексей слышал стрельбу, слышал прорывающиеся сквозь неё крики, слышал, как кто-то спешно оттаскивает раненых и ждал, что каждую последующую секунду придут они. Ствол по-прежнему в подбородок, и палец на спусковом крючке то чуть сжимался, выбирая холостой ход, заставляя внутренне содрогнуться и замереть в ожидании страшного, то снова расслаблялся, словно разрешая выпить ещё один глоток воздуха. Этими движениями Алексей как бы подготавливал себя к тому, что в следующий раз палец должен будет сжаться сильнее. На бледном, обескровленном лице отчётливо проступили сжатые до предела скулы.
— Было бы легче сделать ЭТО, если бы он был не один. Вдвоём проще… Никто не захочет показать своей слабости… Вот бы командир был рядом… Хотя, если бы командир был рядом, этого, может быть, делать и не пришлось?
А там, где мог сейчас находиться командир группы старший прапорщик Ефимов, раздавалась трескотня выстрелов и грохот многочисленных разрывов.
Ефимов выдернул кольцо гранаты… «Так не должно быть, ты сам учил другому!» — не мысль, а всего лишь искра мысли, разжёгшая костёр протеста. — «Так не должно быть!» — уже как клятву повторил Сергей, сразу же вслед за очередными разрывами вскочил на ноги и, размахнувшись, изо всех сил бросил гранату в сторону противника, затем нагнулся, подхватил пулемёт и, начав стрелять, рванулся в направлении ставших уже своими окопов.
«Хрен вам, не дождётесь! — приготовленная для самого себя граната взорвалась, изрешетив осколками спину неудачно спрятавшегося от неё бандита. — Зубами буду… — короткая очередь. — Сволочи! — палец на спуск; очередь, убывающая с неимоверной быстротой лента. — Сколько там? Семь, десять патронов? Две очереди, но чтобы наверняка. А там… там попробуйте взять!» — что-то липкое пропитало горку на спине, стекало по груди, и со лба по лицу тоже тёк пот, только странный — тёмный, оставляющий за собой такие же тёмные полосы. Сергей увидел стреляющего с колен моджахеда — короткий рык пулемёта, и бандит упал. Полыхнувшая со стороны леса очередь, и ногу Сергея пронзила боль. Скорость его бега замедлилась. В ленте — бронзово-матовых цилиндров на одно нажатие пальца. Ещё три долгих шага вперёд, и радующаяся неистовости своего полёта пуля ударила Ефимова в район разгрузки. Острая боль разламывающихся костей, и Сергей, потеряв равновесие, повалился вниз, на сломанные, иссеченные пулями и осколками ветки, на невообразимую мишуру перемолотых войной листьев. Крик и радостные завывания уверовавшего в свою победу врага сопроводили это падение.
И почти в этот же миг в тыл боевикам ударила подошедшая группа Гуревича.
У Идриса возникло ощущение, что про него все забыли. Время шло, наверху уже давно шёл бой, а до него словно никому не было ни какого дела. Устав лежать, он встал и, схватив автомат, выскочил на улицу. Вначале дневной свет показался ему ослепительно ярким, затем, когда глаза, наконец, привыкли, Идрис понял, что и без того пасмурный день стал ещё пасмурнее; тучи, ползшие по небу, казались совершенно непроницаемыми. А с отрогов начали расползаться пока ещё разрозненные и едва заметные клочья тумана. До ушей донеслась барабанная дробь разрывающихся ВОГов. Зло глянув в направлении разрывов, Идрис выплюнул зелёную жвачку насвая и решительной походкой двинулся к землянке, занимаемой репортёршей.
«Брат сказал охранять, значит, буду охранять», — решил Идрис, хотя только Аллах ведал, зачем на самом деле младший Келоев отправился к отнюдь не жаждущей продолжения общения Барбаре.
Алёшке снова послышались шаги. Он обнял винтовку, крепко притянул её к груди и плотно прижал к подбородку ствол, большой палец правой руки коснулся спускового крючка и потянул его вниз. Всё же сколь ни был длинён холостой ход «Винтореза», он всё равно кончился. Ещё одно маленькое незначительное усилие — и смерть, как избавление от всех страхов. Ещё чуть-чуть, и металл ударит о металл, порождая гнев взбесившейся энергии, рвущейся на волю и толкающей впереди себя девятимиллиметровую вытянутую, тяжёлую и такую смертоносную пулю. Пулю, несущую покой и успокоение. И не станет ничего, ни страха, ни боли, только покой и темнота. Темнота и покой. Нет, не будет даже темноты, ничего не будет, совсем ничего. Ни травы, ни запаха опадающих листьев. Даже этого въевшегося в лёгкие смрада сгоревшей взрывчатки и пороха. Не будет ничего совсем: ни папы, ни мамы, ни маленькой сестрёнки. НИЧЕГО!!! БОЖЕ! И пусть… ведь всё равно… скоро… только, возможно, больнее и страшнее… Возможно… Сознание ухватилось за это сказанное слово. Возможно, значит ещё ничего не решено, где-то там, справа, ещё бьётся командир группы, а здесь неподвижно лежат раненые ребята. Если он умрёт, то это «ещё более страшное» придёт для них. Алексей зажмурил глаза, мышцы пальца напряглись в последнем усилии, и вдруг неожиданно из глубины сознания, словно искры вспыхнувшего костра мелькнули и сложились отчётливой светящейся лентой не раз слышанные слова командира группы: «Последнюю пулю оставь для врага, убей его, завладей его оружием, а там будь что будет! Бей его прикладом, ногами, руками, грызи зубами, но не сдавайся. Последнюю пулю — врагу, а там будь что будет!»
«Будь что будет»… — палец отпустил уже готовый сорваться спусковой крючок. Алексей открыл глаза, заморгал, привыкая к свету и, отстранив от себя вдруг ставшее таким непомерно тяжёлым оружие, встал на колени. Всё тело дрожало. Гаврилюк поднялся, закинул за спину ВСС, поднял и взял в руки прислоненный к стенке окопа автомат и, шатаясь от слабости, побрёл к левому флангу, тщательно обшаривая взглядом каждый сантиметр, каждый закоулок преодолеваемой линии траншей. Наконец ему улыбнулась удача — в серой пыли лежал утерянный кем-то зелёный патрон калибра пять сорок пять. Алексей вставил его в магазин и передёрнул затвор. Теперь его автомат был заряжен. Уже более уверенно он двинулся дальше, и вот ему повезло вновь — в углу одного из окопов, под слоем земляной крошки лежала новая, совершенно ЦЕЛАЯ пачка трассирующих патронов. Алексей плюхнулся на колени, разорвал бумажную упаковку, высыпав содержимое перед собой прямо на землю, стал лихорадочно забивать ими пустой магазин своего автомата. Тридцать патронов — это целая вечность жизни, тридцать прицельных выстрелов… тридцать и ещё два. Лишь бы гады не подошли раньше, лишь бы… Наконец раздался щелчок, и магазин встал на своё место. Уф, успел!
«Всё, теперь живём!» — почти весело подумал Алексей и, преодолевая слабость, встал на ноги. Теперь оставалась самая малость: выглянуть из бойницы и найти цель.
Последнего бандитского снайпера, засевшего в глубине обороны и не слишком маскировавшегося со стороны тыла, удалось снять выстрелами из ВССа. А бандитов Ильяза, сидевших в окопах на правом вражеском фланге, Игорь со своими разведчиками смял в течение минуты — набежал сзади и буквально расстрелял их в спины, совершенно не заморачиваясь этичностью подобного способа ведения боевых действий. Крайних трёх Ильязовских боевиков, тех, что сидели в дальнем окопе, выцепили прямым попаданием реактивной противотанковой гранаты.
— Работаем! — Гуревич заменил магазин и, увлекая за собой бойцов, поспешил дальше в готовности атаковать основные силы противника.
Вспыхнувшая сзади перестрелка, нет, даже не перестрелка — просто стрельба (как игра в одни ворота) застала Ваху врасплох. Он ещё бежал вперёд, когда сзади послышались крики боли и истошное:
— Окружили-и-и-и! — на дикой завывающей ноте. Ваха дёрнулся, секунду колебался между желанием увидеть тело ненавистного, ставшего уже личным врагом русского и необходимостью встретить навалившегося на спину противника.
— Забери его Шайтан! — из двух зол выбирают меньшее, Ваха выбрал и выбрал правильно — следовало остановить и уничтожить внезапно появившегося врага. А уже потом можно было бы вернуться и к трупу. Вернуться затем, чтобы выколоть ему глаза и отрезать голову. Можно и повременить, никуда он не денется. Трупы не ходят. Здравая мысль и отданная голосом команда:
— Противник сзади! — крик, призванный организовать, воодушевить смешавшихся от непонимания происходящего воинов. — За мной! — а это уже призыв к действию. Ваха развернулся и побежал навстречу гремящей канонаде и доносящимся воплям умирающих моджахедов.
— Спецы!!! — заорал выскочивший навстречу Вахе боевик с широко раскрытыми, обезумевшими от страха глазами.
— Стоять! — взревел на него Ваха, но тот, не обратив на этот окрик никакого внимания, понёсся дальше. — Ваха дёрнул в его сторону стволом автомата, повёл, но на полпути остановил, плюнул на землю и, отвернувшись, побежал дальше. Следующего драпающего с такими же расширившимися в панике глазами он схватил за шиворот и резким рывком развернул в обратную сторону.
— Ты, жалкий сын шакала! У тебя оружие, ты воин! — выкрикивал Ваха, стыдя боевика, почти потерявшего от страха разум. — Соберись! — кричал Ваха вновь, едва ли не пинками гоня его перед собой навстречу противнику. Боевик сжимался, дрожал, но, всё же, повинуясь окрикам, продвигался вперёд. За это время мимо них пробежало ещё двое боевиков, но Ваха уже не пытался их остановить. Ему хватало и этого одного, ни в какую не желающего встречаться с русскими, труса. Как говорится, грудь в грудь, глаза в глаза. Но этот трус так и не встретился с атакующими грудь в грудь — ему досталась одна из сотен гуляющих по лесу, совершенно случайных, летевших неизвестно куда, но от того не менее смертоносных пуль. Почти уже на излёте, потеряв среди листьев и тонких веток свою силу, она тукнула боевика в висок, проломила податливую кость и ушла далеко в мозг.
— Собака! — выругался Ваха, обходя бездыханное тело. В душе помощника командира боевиков, кроме презрения, никаких других эмоций не было.
Игорь скользнул за дерево и, поведя стволом, словно веером, охватил скучившуюся группку из трёх чехов. Один упал; второй, прижав раненую руку к груди, метнулся в сторону; третий отпрыгнул назад и полоснул ответной очередью.
— У, с-сука! — взревел Гуревич и, откатившись, не пожалел для своего противника всех остававшихся в магазине патронов. Тот притих. Ещё не было окончательной ясности — убит боевик или ещё жив, а Игорь уже вслушивался, выискивал глазами следующего и одновременно оценивал складывающуюся обстановку.
— Третий, скажи Косому, — Игорь назвал шутливое прозвище своего снайпера рядового Аверина, — слева — пулемёт, путь займётся.
— Работаем! — отозвался рядовой Данилкин, старший второй тройки ядра, и Игорь снова переключился на ближайшие подступы — его поняли. Чуть позже, когда он рванулся вперёд, громкоголосое тявканье вражеского пулемёта уже стихло.
— Максим, слева! — крик, выстрел, откат в сторону. Гуревич тоже выстрелил, но промахнулся. Внявший его предостережению Максим Мельников прянул влево, и выпущенная моджахедом очередь прошила оказавшийся на её пути бук. Противники сблизились. Игорь размахнулся и бросил гранату РГД-5. Грохнул взрыв. Воспользовавшись замешательством бандита, он прыгнул вперёд. Очередь, и ещё один боевик сполз по стволу дерева, пачкая его тёмную кору красными полосами крови.
— Давай, Серёга, давай!
— Прижми их, Гриша!
— Дерьмо! — у кого-то из бойцов заклинило затвор.
— С-сыте, гандоны! — и длинная — длинная пулемётная очередь.
— Мочи гадов… — крики слышались со всех сторон. Накопившееся нервное напряжение, злость и страх за своих попавших в беду друзей с первой удачей вдруг вылились в непонятный, опьяняющий коктейль боевого задора. Кричали и орали почти все, подбадривая и направляя друг друга. Ругань, мат, почти шутки. Разве что не хватало боевого «Ура», но как-то не принято было на этой войне применять боевой клич предков…
— Ты? — в её голосе было столько презрения, что превратись он в холод, его хватило бы, что бы заморозить десятки таких как Идрис. И если бы страх, начавший терзать Барбару с тех пор, когда она вдруг поняла, что скоротечный бой «с жалкими русскими собаками» (как обещали сильные, самоуверенные моджахеды), вдруг начал превращаться в нескончаемую бойню. Она слышала, как кричали умирающие боевики, видела, как одного такого с бессильно болтающейся головой и обвисшими руками протащили куда-то в сторону ручья. Как потом тащившие вернулись, чтобы несколькими минутами спустя возвратиться снова. Но потом ушли и больше не возвращались. А бой гремел. И Барбаре стало страшно. Хотя одержи победу русские, что ей стоило прикинуться захваченной в плен заложницей? Что же касается остальных членов телевизионной группы, так от них всегда можно было временно откреститься. Главное, чтобы поверили сразу, и помогли выбраться на «большую землю». А там добраться до корпункта, и ищи — свищи. Барбара рассуждала и так и сяк, всё складывалось вроде бы ровно, но единожды появившийся страх не уходил. Он множился, постепенно заставляя дрожать руки и холодеть спину. И вот теперь пришёл этот дикарь.
В нём не было той мужественности и силы, что излучал его старший брат и которого Барбаре так и не удалось заполучить в свои сети, но всё же присутствие рядом человека с оружием придавало хоть какую-то дополнительную уверенность в собственной безопасности.
— Позволишь? — Идрис всё ещё пытался быть джентльменом.
— Хм, — хмыкнула Барбара, поспешно отодвигаясь в угол своего топчана и подбирая под себя ноги. — Садись.
Воспользовавшись разрешением, младший Келоев сел и глупо улыбнулся. От этой его улыбки Барбара дёрнулась и отвернулась, она вдруг снова почувствовала себя беззащитной теперь уже перед вооруженным дикарём. Хотя что ей мог сделать этот… этот… — она не находила слов, чтобы высказать своё отношение к сидящему сейчас перед ней мужчине. Мужчине? Неандертальцу, туземцу из прошлого, нежданно въехавшему на своём вонючем осле в двадцать первый век. Они думают, что Европе нужна свободная Ичкерия. Как бы ни так! Европе нужна вечная война в несвободной Чечне. Война как средство давления на Россию, как способ ослабить и унизить её народ. Унизить за все те унижения, что испытывала Европа последние десятилетия — побеждённая и освобождённая. Унизительно чувствовать обязанным своей свободой кому-то, особенно если это подсознательное чувство умело подогревать и направлять в нужное русло. А Барбара гораздо лучше разбиралась в хитросплетениях политики, чем многие известные политиканы. Она знала, почему Европа всегда ненавидела и ненавидит Россию, нет, не за её возможную агрессию, а именно за чувство своей обязанности ей за обретение собственной свободы от великих тиранов. Барбара это знала, но поведай она об этом миру как репортёр, люди бы ей не поверили, и может быть, так год спустя полицейские нашли бы труп репортёрши в холодной пустой квартире. Она даже видела снимки и широкие надписи на первых полосах бульварных газет: «Известный репортёр, Барбара… покончила жизнь самоубийством». Нет, возможно, всё было бы не так, возможно, вначале её бы без лишнего шума уволили, а лишь потом… и не было бы никаких газет и снимков… — особо близко раздавшийся разрыв заставил Барбару вздрогнуть и выйти из оцепенения, порождённого потоками собственных мыслей.
— Скоро? — сиплый голос, мятущийся взгляд.
— Боишься? — прищурился Идрис и наклонился вперёд, всем видом пытаясь показать своё равнодушие ко всему происходящему.
— А ты? — Барбара не отвела взгляда, не отстранилась.
— Ха-ха-ха, — попробовал рассмеяться младший Келоев, но быстро умолк, поперхнувшись собственным смехом. — Мужчина не должен бояться.
— А ты боишься?! — Барбара не собиралась отступать, сама себя раззадоривая желанием получить ответ.