10
Хлоя
За несколько минут до официального обеда в половине двенадцатого приходит Людмила, чтобы проводить Славу вниз.
«Николай, скоро приходи с едой», — говорит она на своем английском с сильным акцентом, правильно догадываясь, что урчащие звуки в моем животе говорят о голоде. Я застенчиво улыбаюсь ей, но она уже выталкивает Славу за дверь, говоря с ним на скорострельном русском языке.
И действительно, Николай появляется с подносом ровно в двенадцать тридцать.
«Что за приверженность к определенному времени приема пищи в стиле милитари?» — спрашиваю я, когда он садится рядом со мной и ставит поднос на тумбочку, прежде чем открыть вкусно пахнущие блюда.
Это то, о чем я думал в течение нескольких дней, но не имел возможности задать, и я полагаю, что на этот вопрос намного легче ответить, чем на другие, которые я подготовила.
Кривая улыбка приподнимает уголок чувственных губ Николая. — Ты сказал: это остатки армии. Точнее, время Павла в армии. Он ведет наше хозяйство с тех пор, как ушел из армии около тридцати лет назад, и это одно из его правил. Я не против. Я вырос таким, поэтому я нахожу это утешительным ритуалом».
«Как насчет официальной одежды на ужин? Это тоже дело Павла? Это было бы странно, учитывая, что я никогда не видела медвежьего русского в чем-то похожем на костюм или смокинг, но в этом доме много странностей.
Крошечные мышцы вокруг глаз Николая напрягаются, хотя улыбка остается на его губах. "Не совсем. Это то, на чем настаивала моя мать. Она сказала, что нам нужно что-то красивое в нашей жизни, чтобы скрыть все уродство».
"Ага, понятно." Мой пульс ускоряется от предвкушения. Это первый раз, когда он говорит мне о своей матери — на самом деле, о любом из своих родителей. Все, что я знал до ужасающих откровений Алины, это то, что оба их родителя мертвы.
— Вот, — говорит Николай, поднося к моим губам кусок французского хлеба, намазанный маслом и икрой. "Открыть."
Я послушно откусываю лакомство, как инвалид, которым мы оба притворяемся. Однако я не думаю о нашей странной маленькой игре; это бурлит со всеми вопросами. Я еще так много не знаю о своем опасном защитнике, и мне нужно знать.
Мне нужно знать все, потому что какая-то маленькая, иррациональная часть меня все еще надеется, что тьма в нем не такая кромешная, как кажется.
Я позволила ему накормить меня другими закусками на подносе, а также слоеной белой рыбой с лимонным соусом и гребешком из картофеля, которое является основным блюдом, а когда он переключился на десерт — вареные груши с черной смородиной и грецкими орехами в меду… Я напрягаюсь и приступаю к запланированному допросу.
— Итак, — говорю я как можно небрежнее, — вы, ребята, мафия?
Я почти уверена, что уже знаю ответ на этот вопрос, но с тем же успехом мог бы услышать его из великолепного рта лошади.
К моему удивлению, вместо того, чтобы сжаться от обиды или гнева, его рот дернулся от удовольствия. — Нет, зайчик. По крайней мере, не так, как ты себе это представляешь. Мы не занимаемся нелегальными наркотиками, оружием или чем-то подобным — это больше прерогатива Леоновых. Подавляющее большинство наших бизнесов законны и честны, а небольшая часть не входит в компетенцию Константина — даркнет, хакерство, боты в социальных сетях и весь этот высокотехнологичный джаз».
Я недоверчиво моргаю, образ пистолета в его руке четок и ясен в моем сознании. Не может быть, чтобы обычный богатый бизнесмен, даже с военной подготовкой, мог убивать и пытать так небрежно, как он. — Но я видела тебя… И твоих людей… И…
— Я не говорил, что это мы ангелы. Открывай." Он подносит к моим губам вилку груши со смородиной и ждет, пока я начну жевать, прежде чем продолжить. «В России, чтобы получить и удержать власть, нужно быть безжалостным. Вы должны быть готовы сделать все, что потребуется. Так было всегда, с незапамятных времен».
Я открываю рот, чтобы заговорить, но он просто дает мне еще один кусочек груши и продолжает легким, ровным тоном, как будто читает сказку на ночь.
«Моя семья всегда это понимала, — говорит он, — поэтому мы процветаем со времен монгольского правления. На самом деле, наш первый известный предок был одним из правых рук Чингисхана — милым, добрым парнем, который грабил, сжигал и насиловал всю Сибирь и Подмосковье еще в тринадцатом веке. Его дети пошли по его стопам, и к тому времени, когда Петр Великий строил свой город, Молотовы — или Небелевские, как нас тогда называли, — были неотъемлемой частью царского двора, направляя и направляя национальную политику из-за кулис. Мы также были неприлично богаты и владели тысячами и тысячами крепостных, что придает дополнительную иронию тому, что во время революции мой прадед был одним из тех, кто судил «презренных дворян» и «злых буржуа» за преступления против народа. люди. Он даже сменил фамилию на Молотов, корень которой по-русски означает «молот» — гораздо более дружественная к коммунистам фамилия, чем Небелевский. Но это то, как мы катимся». Губы Николая скривились от горечи. «Мы делаем все возможное, чтобы оставаться на вершине: будь то управление лагерями ГУЛАГа в сталинские времена, возглавление пропагандистской машины Коммунистической партии в 50-х и диверсификации, чтобы сохранить полученное миллиардное богатство. Мы как тараканы, кроме тех, которые умеют не только выживать, но и править своим уголком мира».
Я одновременно встревожена и очарована, настолько, что забываю прожевать следующий кусочек десерта, прежде чем спросить: «Значит, ты не настоящая мафия?»
Мой рот так набит, что слова вылетают беспорядочно, но Николай понимает и улыбается. — Нет, но это не значит, что мы избегаем пачкать руки. Оставаться на вершине в России — все равно, что строить дом на песчаном берегу океана: землю под ним смывает каждый прилив, а на горизонте всегда назревает буря. Мой покойный дедушка, например, отец моего отца, чуть не был казнен еще в пятидесятые годы, когда высокопоставленный партийный соперник ложно обвинил его в нелояльности коммунистическому режиму. Он провел два года в одном из сибирских ГУЛАГов, которым руководил, а когда выбрался оттуда, первым делом подкинул улики на своего соперника и отправил его в ГУЛАГ, в то время как правительство передало все свою собственность себе. Потом, позже, мой отец… — Он замолкает, выражение его лица мрачнеет.
Я сажусь прямее. — Твой отец что?
Лицо Николая становится бесстрастным. "Ничего такого. Девяностые годы в России были просто особенно коррумпированным и нестабильным временем, поэтому моя семья должна была быть особенно бдительной и безжалостной».
— Точнее, твой отец. Я не позволю ему бросить эту тему, не тогда, когда я наконец получу ответы.
— А его брат Вячеслав — мой дядя. Его сын Роман теперь почти так же богат, как и мы.
"Ага." В любое другое время я бы ухватилась за возможность узнать больше о большой семье Николая, но сейчас я сосредоточена исключительно на его отце. Я позволяю ему накормить меня еще парой порций десерта и, проглотив, осторожно спрашиваю: — Так что же приходилось делать вашему отцу, чтобы оставаться на вершине в девяностых?
Глаза Николая приобретают более зеленый оттенок янтаря. «Ничем не хуже любого другого олигарха его поколения: много подкупа, немного шантажа и рэкета, немного физического принуждения и — когда требуется — насильственное устранение препятствий. Тактика, которую вы могли бы отнести к области организованной преступности, за исключением того, что в то время это была стандартная бизнес-стратегия в России. И дело было не только в олигархах — правительство использовало тот же набор инструментов. В какой-то степени это все еще так; законность и преступность — очень гибкие, постоянно развивающиеся понятия в моей стране, каждое из которых имеет много возможностей для интерпретации».
Я изо всех сил стараюсь сохранять нейтральное выражение лица, даже когда мои руки покалывают от холода. Физическое принуждение и насильственное устранение — это очевидные эвфемизмы пыток и убийств. И это то, что он считал стандартной бизнес-стратегией?
Молотовы могут и не быть мафией в формальном смысле этого слова, но в некотором смысле они даже более опасны.
— Ты поэтому привел сюда Славу? Потому что Россия такое беззаконное место?» — спрашиваю я, не в силах помочь себе. Это еще одна загадка, которая гложет меня, и хотя я намеревался сосредоточить этот допрос на его отце, я не могу упустить шанс получить некоторые ответы на этот счет.
После того, что он только что рассказал мне о своем доме, я не могу винить его за то, что он хочет вырастить своего сына как можно дальше от России.
— Нет, зайчик. Его красивый рот приобретает циничный изгиб, который он так часто носит. — Боюсь, я не очень хороший отец.
«Так почему ты здесь ? Ты обещал, что расскажешь мне. На самом деле он ничего подобного не обещал. Все, что он сказал во время видеозвонка, когда я расспрашивал его об этом, было то, что это долгая история.
Он должен помнить и об этом, потому что его глаза весело блестят. «Хорошая попытка». Он смотрит на почти пустой поднос. — Ты сыт или хочешь еще чего-нибудь?
Я так наелся, что мой желудок вот-вот взорвется, но я пока не хочу, чтобы он ушел. Не тогда, когда мы только подходим к вещам, о которых мне не терпится узнать. — Я бы хотела немного фруктов, — говорю я с надеждой. «Может быть, ягоды, если они у тебя есть? И кофе. Я бы хотела кофе.
Он выглядит еще более удивленным, но поднимается на ноги, не споря. "Хорошо. Я скоро вернусь."
Поцеловав меня в лоб, он берет поднос и уходит.