6
Хлоя
Мои глаза распахиваются, когда я просыпаюсь, тяжело дыша, мое сердце бешено колотится, а больничная рубашка промокла от пота. Только пульсирующая боль в руке и парализующая боль во всем теле не дают мне рефлекторно сесть. Вместо этого я заставляю себя лежать неподвижно и любоваться потрясающим видом на солнце, садящееся за далекие горные вершины, за окном от пола до потолка.
Постепенно я начинаю успокаиваться.
Кошмар.
Это был просто еще один кошмар.
В отличие от ярких снов в стиле фильмов ужасов, которые мучили меня после маминой смерти, этот был скорее мешаниной образов и впечатлений. Свист пули мимо моего уха, ветки, бьющие мне в лицо, когда я бегу по лесу от какого-то чудовищного существа, тяжелая тяжесть, сбивающая меня с ног — не нужно иметь степень психолога, чтобы знать, что мой разум воспроизводит моя встреча с убийцами в попытке справиться с затянувшимся террором.
Тихий стук отвлекает меня от великолепного вида. Прежде чем я успеваю что-то сказать, дверь распахивается, и входит Николай, теплая улыбка изгибает его чувственные губы, когда он видит, что я просыпаюсь.
Мой сердечный ритм снова учащается, но с эмоцией гораздо более сложной, чем страх. Он снова переоделся, на этот раз в один из идеально сшитых костюмов, которые он предпочитает за ужином. Накрахмаленная белая рубашка и узкий черный галстук завершают строгий наряд, подчеркивая его мужскую красоту таким образом, который должен быть незаконным — не то чтобы его волновала такая тривиальная вещь, как законность.
Учитывая то, что я видел, как он делал ранее сегодня, мой похититель не особо разбирается в верховенстве закона.
По крайней мере, я подозреваю, что он мой похититель. Нам еще нужно поговорить об этом.
"Как ты себя чувствуешь?" — мягко спрашивает он, останавливаясь рядом с моей кроватью. Прежде чем я успеваю ответить, он щупает мой лоб тыльной стороной ладони и хмурится, затем вытаскивает термометр из внутреннего кармана пиджака.
Хм. Кажется, меня немного лихорадит.
— Открой, — инструктирует он, поднося термометр к моим губам, и я подчиняюсь, чувствуя себя нелепо ребенком, когда он сует его мне в рот и приказывает держать. Через несколько секунд термометр пищит, и он смотрит на маленький экран сбоку.
«Девяносто девять целых два десятых», — говорит он с облегчением, пряча устройство обратно в карман и садясь на край кровати. «Доктор предупредил, что у вас может быть субфебрильная температура до того, как подействуют антибиотики».
"Действительно? Это вещь? В меня никогда раньше не стреляли».
Его белые зубы сверкают в ослепительной ухмылке. — Да, я знаю по личному опыту.
Мое непослушное сердце снова ускоряет темп, и моя кожа нагревается так, что это не имеет ничего общего с субфебрильной температурой. "Думаю, теперь у каждого из нас есть свои военные истории».
— Думаю, да. Его улыбка исчезает. — Как ты себя чувствуешь, если не считать лихорадки?
«Как будто кто-то использовал меня в качестве теннисного мяча в матче с Сереной Уильямс», — говорю я, не задумываясь, только для того, чтобы пожалеть об этом, когда выражение его лица мрачнеет, а челюсть опасно напрягается.
«Эти ублюдки. Если бы я только добрался туда раньше… Его пальцы угрожающе сжимаются на бедре.
— Нет, не надо. Инстинктивно я тянусь, чтобы накрыть его руку своей. «Если бы не ты, я бы не…» Я сглатываю, беспорядочные образы из кошмара вторгаются в мой разум. — Я бы не справилась.
И это стопроцентная правда. У меня не было возможности по-настоящему подумать об этом, но если бы он не пришел за мной, если бы он не использовал свои страшные «ресурсы», чтобы выследить меня так быстро, как он это сделал, я была бы уже в шести футах. под, после первых страданий в результате жестокого изнасилования.
Николай спас меня.
Какими бы ужасающими ни были его методы, он спас мне жизнь.
Его взгляд на секунду падает на мою руку, и выражение его лица снова меняется, угроза в тигриных глазах уступает место темному жару, который кажется бесконечно более опасным. — Зайчик… — Его голос становится мягче, глубже. "Я.."
— Так что спасибо, — выпаливаю я, отдергивая руку. Спаситель я или нет, но я не могу позволить себе снова попасть под его чары, не могу позволить себе забыть, кто он такой и что он сделал. — Прости, что не сказала этого раньше, но я так, так благодарен. Я знаю, что обязана тебе жизнью и даже больше. Тебе не нужно было приходить за мной, но ты это сделал, и я очень ценю это. Если бы тебя там не было, я…
Он прижимает два пальца к моим губам, останавливая мою бессвязную речь. — Тебе не нужно меня благодарить. Он наклоняется надо мной, кладя одну ладонь на подушку рядом со мной, а другую сгибая на моей щеке. Взгляд у него мрачный, сосредоточенный, тон серьезный. «Я всегда буду защищать тебя, зайчик. Всегда."
Я смотрю на него, моя грудь наполняется противоречивой смесью эмоций. Облегчение и тревога, благодарность и страх, радость и боль — это как маятник внутри меня, качающийся туда-сюда между двумя крайностями, двумя версиями Николая, существующими в моем сознании.
Тот, что до рассказа Алины, и тот, что после.
Заботливый любовник и жестокий убийца.
Какой из них настоящий?
С усилием я останавливаю кружащиеся мысли и моргаю, чтобы разрушить гипнотическое притяжение этого золотого взгляда. Самое главное сейчас — понять, где мы находимся.
— Тебе не обязательно меня защищать, — говорю я, придавая своему тону уверенность, которой я и близко не ощущаю. — Убийцы мамы мертвы, и даже если Брансфорд пришлет других, нет никакой гарантии, что они меня найдут. Я могу просто покинуть страну, исчезнуть и…
"Нет." Слово наполнено резкой завершенностью, когда он выпрямляется и отдергивает руку. Его красивое лицо имеет жесткие, бескомпромиссные линии. — Ты никуда не пойдешь.
— Но ты в опасности со мной здесь. Твоя семья в опасности».
Я приводил этот аргумент раньше, и сейчас он так же неэффективен, как и тогда. Выражение лица Николая становится еще жестче, в его взгляде появляется дикая напряженность. «Ты не уйдешь. Охранники остановят тебя, если ты попытаешься.
Тогда это правда. Я правильно понял его отказ выпустить меня из машины. Я его пленница .
Это знание наполняет меня в равной степени страхом и облегчением. Теперь это открыто; мы закончили притворяться. Конечно, он меня не отпустит. Я знаю страшную тайну его семьи. Я своими глазами видел, как он убивал. Совершенные им преступления посадили бы обычного человека на электрический стул, но Николай Молотов слишком богат, слишком могущественен и, что более важно, слишком безжалостен, чтобы когда-либо расплачиваться за то, что он сделал.
Какими бы ни были его намерения по отношению ко мне до откровений Алины, сейчас он может сделать только одно.
Задержите меня. Держи меня там, где я никогда не смогу раскрыть то, что знаю.
По крайней мере, я надеюсь, что это единственный план действий, который он рассматривает. Потому что есть гораздо более эффективный способ заставить меня молчать, тот, который, похоже, выбрал мой биологический отец.
Но нет. Может быть, это наивно с моей стороны, но я не могу заставить себя поверить, что Николай убьет меня. Не с мощной, эмоционально заряженной связью, которая шипит между нами. Не тогда, когда он приложил столько усилий, чтобы спасти мою жизнь.
И в том-то и дело, понимаю я, глядя на его безжалостное выражение лица. Вот почему, в извращенном смысле, это облегчение знать, что я не могу уйти. Я должен хотеть уйти. Мне хотелось бы бежать как можно дальше от этого опасного человека и от того, что он, кажется, зациклился на мне. Но я не хочу. Не глубоко внутри, там, где это имеет значение, — и это не только из-за того, что я влюбилась в него по-дурацки.
Правда в том, что я не храбрая и сильная. Я узнала это сегодня, когда столкнулся лицом к лицу со смертью, когда почувствовал, как пуля пронзила мою плоть, и посмотрел в пустые глаза убийцы. Я была близка к смерти и раньше — когда я прятался в мамином шкафу после того, как нашел ее тело, ночью, когда я проснулся от царапающих звуков в дверь моего Airbnb, пару раз убийцы чуть не сбежали. меня на их машине, и то время, когда они стреляли в меня в Бойсе, но я никогда не знала такого продолжительного, тошнотворного ужаса, как когда я вела свою расшатанную Тойоту по этой изрытой выбоинами грунтовой дороге, когда пули свистели мимо моих ушей.
Я не хочу умирать. Я далеко не готова умереть — и я знаю, что, каким бы безжалостным ни был Николай, он не желает моей смерти. На самом деле наоборот.
Он обещает защитить меня.
Чтобы держать меня в плену и защищать меня.
Я сглатываю, чтобы смочить пересохшее горло. «Можно, пожалуйста, глоток воды? Я испытываю жажду."
Свирепое выражение лица Николая смягчается. «Конечно, зайчик. И ты, должна быть, тоже голодна. Я сейчас приготовлю тебе ужин. Наклонившись надо мной, он складывает подушки в горку и осторожно упирает меня в нее.
У меня перехватывает дыхание от его близости, хотя моя рука сильнее пульсирует от этого движения, и я рада, что не пыталась сделать это сама.
Должно быть, я все равно скривилась, потому что он убирает волосы с моего лица, выглядя обеспокоенным. — Хочешь обезболивающее? — спрашивает он, и я качаю головой, когда он подносит чашку с водой через соломинку к моим губам.
Боль не невыносима, и я хочу пока не думать о себе.
Я выпиваю всю чашку, а когда заканчиваю, осознаю еще одну насущную потребность. — Эм… Мое лицо горит, когда я заставляю себя сесть, не обращая внимания на всплеск боли, сопровождающий движение. «На самом деле мне нужно…»
"Ванная комната? Конечно." Он подхватывает меня и несет в соседнюю ванную, где осторожно ставит на ноги перед унитазом. — Тебе здесь помочь?
— Я поняла, спасибо. Я могла бы дойти сюда и сам — или, по крайней мере, прихрамывать, — но, вероятно, лучше дать отдохнуть моей раненой лодыжке. Кроме того, какая-то слабая, нуждающаяся часть меня наслаждается его нежной заботой, упивается его близостью, его силой, его явным беспокойством за меня.
Он не может быть законченным психопатом, если так заботится обо мне, не так ли?
— Хорошо, — говорит он, хотя его взгляд все еще полон беспокойства. — Не запирай дверь и зови меня, если что-нибудь понадобится, ладно?
В ответ на мое пробормотанное согласие он легко целует меня в лоб и уходит, закрыв за собой дверь.
Я делаю свои дела так быстро, как только могу — что совсем не быстро, так как у меня только одна рука, — затем я хромаю к раковине, чтобы вымыть руки. Отражение в зеркале заставляет меня вздрогнуть. Не могу поверить, что Николай хотел поцеловать меня раньше. Я выгляжу как беспорядок, весь в царапинах и синяках, мои волосы вялые и спутанные. И… это ветка у моего уха?
Я смотрю на душевую кабину, затем на перевязь, удерживающую мою правую руку, неподвижно прижатую к боку. Могу я принять душ? Может быть, не полноценное мытье головы, но хотя бы быстрое ополаскивание…
Стук в дверь заканчивает мои размышления. «Зайчик, ты закончила? Могу ли я войти?"
— Да, хорошо. Я стараюсь не съеживаться от смущения, когда он приближается ко мне, чистый, хорошо одетый и потрясающе красивый. Для сравнения, я в больничной рубашке, через которую я вспотела во время кошмара, выгляжу — и, возможно, пахну — так, будто не принимала душ несколько недель.
Приходится снова жадно глядеть на стойло, потому что Николай спрашивает: «Хочешь в ванну?»
Ванна? Это звучит даже более божественно, чем душ. Одна только мысль о том, чтобы окунуть свои синяки и ноющие мышцы в горячую воду, вызывает у меня желание громко стонать.
Николай читает ответ на моем лице. «Я приготовлю это для тебя, пока ты ешь», — говорит он с улыбкой и подхватывает меня, чтобы отнести обратно в постель, где на тумбочке уже стоит поднос с накрытой посудой.
Осторожно уложив меня на матрац, он укладывает меня на груду подушек и открывает одну из тарелок. Богатый, пикантный аромат наполняет комнату, вызывая у меня слюноотделение. Это чесночная картошка с грибами по-русски, которой я бы с удовольствием намазывала лицо каждый день, если бы могла.
Пока я пускаю слюни в предвкушении, он открывает остальные предложения на подносе, в том числе греческий салат с хрустящим салатом и пухлыми маслинами, тарелку жареной утки с вареными грушами и ломтики багета с черной икрой.
Официально: Павел снова на кухне. Готовит его жена далеко не так изысканно или хорошо.
Что меня поражает, так это то, что Николай успел все собрать и поднять сюда, пока я был в ванной. Должно быть, он пролетел вниз и обратно, в стиле Супермена.
«Об этом заговорил Павел», — говорит он, снова подхватывая мои мысли. Удивительно, как он это делает — как он всегда мог это делать. С того момента, как мы встретились, у меня было тревожное ощущение, что он может заглянуть прямо в мой мозг, увидев мои самые сокровенные страхи и желания.
Как будто мы действительно связаны теми нитями судьбы, о которых он говорил, связаны на уровне, который намного глубже, чем может позволить короткая продолжительность наших отношений.
Но нет. Я не куплюсь на это, особенно теперь, когда я знаю, что он за человек. Достаточно того, что я не могу погасить сексуальную химию, которая горит между нами, как лесной пожар, и забыть ту влюбленность, в которую я влюбилась в него до того, как узнала правду. Верить, что мы каким-то образом созданы друг для друга, что это может быть что-то прочное и настоящее, было бы запредельной глупостью.
Нет такой вещи, как судьба, и даже если бы она была, мне не суждено полюбить монстра.
— Вот, зайчик, — говорит упомянутый монстр, ставя мне на колени тарелку, наполненную всего понемногу, и протягивая мне вилку. Его великолепный рот изгибается в теплой улыбке. — Начинай есть, пока я намою тебе ванну.
Моя грудь сжимается, когда он нежно проводит пальцами по моему уху, извлекая веточку, которую я заметила ранее, и выходит из комнаты — предположительно, чтобы налить мне ванну в своей ванной, где есть огромная ванна. Мы приняли ванну с пеной прошлой ночью после того, как он измотал меня самым горячим, самым интенсивным сексом в моей жизни.
Волна обжигающего жара проходит сквозь меня при воспоминании, усиливая ноющее стеснение в груди. Я закрываю глаза, желая избавиться от этого чувства, но это бесполезно.
Возбуждение, которое электризует мое тело, ничто по сравнению с отчаянной жаждой в моем сердце.
К тому времени, как через несколько минут возвращается Николай, я взяла себя в руки и работаю над тем, чтобы съесть всю еду на своей тарелке. Немного неудобно есть левой рукой, но я так голодна, что ела бы ногами, если бы пришлось.
— Вот, зайчик, давай я тебе помогу, — говорит Николай, забирая у меня вилку после того, как я роняю на грудь кусочек гриба. Не обращая внимания на мои возражения, он кормит меня так, как будто я неуклюжий малыш (которым, по правде говоря, я мог бы быть и сейчас), а когда я так наелась, что не могу проглотить ни кусочка, он ласково похлопывает меня по губам. салфетку, уносит поднос и через пару минут возвращается с сообщением, что ванна готова.
К моему удивлению, Людмила входит в мою комнату позади него, ее лицо тщательно нейтрально, когда Николай поднимает меня и несет мимо нее. «Она сменит простыни, пока ты будешь купаться», — объясняет он, шагая по коридору широкими легкими шагами, как будто мой вес в его руках ничего не значит.
Он сильный, этот мой похититель.
Такой сильный, что я должен быть в гораздо большем ужасе, чем я есть на самом деле.
Толкнув дверь своей спальни спиной, он несет меня мимо огромной кровати, на которую он брал меня столько раз прошлой ночью. По крайней мере, часть боли в моем теле должна быть от этого, я понимаю, краснея. Николай был ненасытен, и я тоже.
Я потеряла счет тому, сколько оргазмов он мне подарил.
Воспоминания все еще крутятся в моей голове в ролике с рейтингом X, когда он ставит меня на ноги перед ванной и тянется к галстуку моего больничного халата. Должно быть, именно из-за этих воспоминаний я стою здесь, как послушный ребенок, позволяя ему стянуть с меня платье, обнажая свое тело перед его взглядом из-под капюшона, и почему я не высказываю ни единого возражения, когда он снова поднимает меня и бросает в горячей, покрытой пузырями водой, осторожно перекинув забинтованную руку через край ванны, чтобы она не промокла.
Я чувствую его напряжение, когда его руки касаются моей обнаженной кожи, то же самое напряжение, которое скручивается внутри меня, заставляя мою кожу гореть, а пульс гулко стучать в ушах.
Убийца. Мучитель. Монстр. Проклятые слова всплывают в моей голове, но они не могут охладить бушующий в моей крови огонь. Испытав опустошительное, захватывающее удовольствие от его обладания, мое тело жаждет большего, нуждается в большем. Его не волнует, что руки, водившие намыленной губкой по моей груди и плечам, всего несколько часов назад унесли две жизни, что я не его любовница, а его пленница.
— Погрузись немного глубже, — бормочет он низким, чувственным хрипловатым голосом, и я бездумно подчиняюсь, наслаждаясь ощущением его сильных пальцев на моем черепе, когда он баюкает мой затылок, удерживая мое лицо над водой. при замачивании волос.
Должно быть, я до сих пор нахожусь под воздействием каких-то препаратов, которые использовались для анестезии, потому что это кажется не совсем реальным, особенно когда я закрываю глаза, чтобы защитить их от случайных капель воды. Как будто я во сне, в котором ничего не имеет значения, кроме теплого удовольствия от его прикосновения, успокаивающего утешения от его нежности. Все в этом должно казаться неправильным, отталкивающим, но вместо этого я чувствую себя избалованным домашним животным, когда он поднимает мою голову из воды и наносит шампунь на мои влажные пряди, затем втирает пену в корни, его пальцы нажимают как раз нужное количество. давления, когда его короткие ногти нежно царапают мой череп.
Это лучшее растирание головы, которое я когда-либо получал, и все, что я могу сделать, это не умолять о большем, когда, после нескольких блаженных минут, он считает, что мои волосы достаточно намылены, и направляет мою голову обратно в воду.
К счастью, это еще не конец. Затем он наносит кондиционер на мои волосы и втирает его в корни. Я бы сказала ему, что это неправильный способ, но я слишком наслаждаюсь процессом, чтобы волноваться о том, что завтра мои волосы будут лежать ровно и быстрее станут жирными. Последнее может быть даже плюсом, если оно побуждает его сделать это снова в ближайшее время.
— Опусти голову обратно, — хрипло приказывает он, и я подчиняюсь, пока он проводит пальцами по моим прядям, смывая кондиционер и распутывая их.
Он хорош в этом, настолько хорош, что он либо прирожденный, либо у него была некоторая практика.
Резкий укол ревности застает меня врасплох. Я открываю глаза, теплая усталость, поглощающая меня, исчезает, когда я смотрю на него, моя голова все еще наполовину погружена в воду.
Со сколькими женщинами он сделал это?
Многие ли познали плавящее кости удовольствие от его служения?
— Что случилось, зайчик? Его темные брови сходятся вместе, когда он помогает мне сесть. "Я сделал тебе больно?"
"Нет." Я знаю, что не должен ничего говорить, но ничего не могу с собой поделать. — Ты делал это для многих женщин, не так ли?
Он выглядит ошеломленным на секунду. Затем на его лице расплывается злобно-чувственная улыбка. «Не так много, нет. Ты единственная, на самом деле.
"Ой." Теперь я чувствую себя идиоткой. "Тогда не беспокойся. Я только…"
Я собираюсь закрыть глаза и сползти обратно в воду, чтобы скрыть свое огорчение, когда он нежно хватает меня за подбородок, заставляя встретиться с ним взглядом.
— Но даже если бы это было не так, — мягко говорит он, — каждая вторая женщина осталась в прошлом. Ты единственная для меня, чтобы идти вперед. Только имей в виду, зайчик, — он наклоняется так близко, что я вижу лесно-зеленые крапинки в богатом янтаре его радужных оболочек, — я и для тебя теперь один. Ни один другой мужчина никогда не тронет тебя. Ты моя так же, как я твой».
Я смотрю в эти гипнотические глаза, очарованные и напуганные их собственнической интенсивностью. Он имеет в виду это, я могу сказать. По какой-то причине он решил, что мы принадлежим друг другу, и я ничего не могу сказать или сделать, чтобы изменить это убеждение — убеждение, которое было бы опасным, даже если бы сам этот человек не был воплощением тьмы.
Он как будто одержим мной… и не совсем здоровым образом.
Он задерживает мой взгляд еще на несколько ударов, затем наклоняется и целует меня в лоб. Жест должен быть нежным, даже отцовским, но вместо этого это отпечаток, клеймо. Его губы задерживаются на моей коже на пару секунд слишком долго, его хватка на моем подбородке сжимается, чтобы удержать меня на месте. Ты моя , говорит этот поцелуй, и когда он, наконец, отстраняется, то же самое сообщение повторяется в его глазах, а затем отражается в его прикосновениях, когда он берет губку и продолжает мыть меня, его руки путешествуют по моему телу с платоническим движением. сдержанность, которая только подчеркивает голод, который он так тщательно держит на поводке.
Я понимаю, что он думает, что голод опасен. Слишком опасно поддаваться, пока я слаба и ранена.
С усилием я отталкиваю эту мысль и закрываю глаза, позволяя себе просто наслаждаться моментом. Завтра я буду беспокоиться о будущем и о том, что означает одержимость Николая мной — какой может оказаться цена его заботы и защиты. Сегодня вечером я просто буду наслаждаться тем фактом, что я его драгоценная собственность.
Что я в безопасности в руках дьявола, как и любой другой.