И уже в дверях добавила:
- Ты мне нравишься. И даже – очень.
И ушла, оставив меня в девчачьем раздумье: любит – не любит – к чёрту пошлёт – замуж-то уж точно женатого не возьмёт.
Вечером компашка, конечно, сгуртовалась. Да ещё какая – элитная. Пришёл даже мой директор с супругой. Как на приём. А может, просто привёл пожрать, потому что из-за её необъятных размеров дома постоянно кормить накладно. Здесь же – на дармовщинку. Глядя на директоршу, я даже испугался за сома, потому что он ей уж точно был на один зубок. Прибыл или явился, не знаю, как точнее у военных, начальник милиции, не оставили без внимания ещё трое еле знакомых охломонов и, конечно, мой приятель. Присутствовала всё же, держась в тени в обеих смыслах и она в простом голубеньком платьице, которое мне уже до выпивки хотелось смять. Мы совсем не замечали друг друга, поскольку были мало знакомы и принадлежали к разным слоям застольного общества.
Когда соседка, постаравшаяся переплюнуть мою славу, внесла, вернее, втащила на веранду, где стоял наш вечерний стол, громадное блюдище с целым речным зверем, обложенным и украшенным разноцветными овощами, все ахнули, а директорша начала срочно закатывать и без того короткие рукава на своих руках-брёвнышках. Званые и незваные тут же шумно расселись, а ей достался уголок около тётки, да и то сидеть пришлось бочком. После первой и сразу же, по обычаю, нацеженной и вылаканной второй и торопливо вычавканной ухи, когда не захмелевшим ещё и не насытившимся глазам ничто не мешало вожделенно любоваться гвоздём программы, я, задерживая низменные влечения публики, огласил скромненько, как и обещал, настоящую правду о нашей удавшейся путине, и все разом уставились на героиню, а начальник милиции, грозно переведя взгляд на меня, попытался уличить в даче ложных показаний на уличном следствии, но я умоляюще приложил палец к губам, косясь на директоршу, и он понял и амнистировал меня, солидаризуясь в мужской тайне. Толстуха же, не силах сосредоточиться ни на чём, кроме как на нашем запечённом красавце, пропустила не нужную ей рыбацкую травлю мимо ушей, а на именинницу даже не взглянула, поскольку та в её глазах из-за своих хилых размеров не представляла никакой ценности и уж никак не могла представлять какую-нибудь опасность для приличной семьи.
После оглашения никому не нужной правды начался настоящий жор и лакание без меры с рыбацкими байками, которые никто не дослушивал, и производственными обсуждениями, от которых морщились и отворачивались. Компашка пошла вразнос. Директорша укрепила локти-тумбы на столе, вытеснив соседей, и быстро работала двумя масляными руками и хищным ротиком со щучьими зубами. Скоро, однако, все, кроме неё, утомились и выбрались из-за стола покурить, помочиться, размять ноги и живот, потрепаться тет-а-тет, не слыша друг друга, и вообще осознать, как хороша жизнь. Я тоже вышел, но тут же был утащен в тень.
- Мне обрыдли, - говорит, - ваши пьяные рожи, ваша первая посудная леди, ваши рыбацкие и заводские трёпы. Я ухожу спать. Имей в виду – терпеть не могу, когда от мужика прёт сивушным перегаром, - поцеловала в губы и растворилась в темноте, как и не была.
Я даже не успел успокоить, что это была последняя. Но вот беда! Почему-то каждая последняя оказывалась предпоследней, и я, так и не добравшийся до последней, был сведён верным приятелем, обрётшим бодрость после моего развенчания, в так и не убранную постель, и, сражённый наповал не столько самогонкой, сколько сверх-эмоциональными событиями дня, отключился напрочь.
- 5 -
Невыносимо душным утром следующего дня меня вывел из состояния похмельного коматоза громкий стук в дверь, отдающийся в распухшей голове ударами молотка, исправляющего вечные огрехи в нашей жестяной продукции. Кое-как пересилив себя, я поднялся и, натыкаясь на не на месте поставленную мебель, побрёл на звук, не в силах полностью открыть заплывшие от вчерашнего удовольствия глаза, с трёх попыток открыл дверь и увидел её. Не раздумывая, уже как своё приобретение, попытался облапить, но тут же схлопотал по физике. От неожиданности, обиды и боли глаза мои раскрылись и уставились на ту, которая почему-то так грубо отказалась от моего добра.
- Ты чё?
- А ты забыл, что я вчера тебе говорила, о чём предупреждала? – отвечает запальчиво и караулит моё следующее движение, не доверяя джентльменскому воспитанию.
Я и вправду забыл, а потому зла на мордобитие не таю, всё готов простить, отвечаю убито, потому что понимаю, что сам украл у себя целый день.
- Прости, забыл.
- Ладно, - смилостивилась, видя моё отчаянное состояние, и поднимает из-за стола трёхлитровку с пивом. У меня аж глаза повлажнели. Если б моя жена хоть раз так похмелила, я простил бы ей даже нашу женитьбу. Тут же дрожащими руками перехватил холодную отпотевшую тару и присосался к широкому горлу, проливая нектар себе на грудь и измазавшись до носа пеной, пока не ополовинил. Тогда отдулся и снова, забывшись, в благодарности качнулся к ней и был остановлен упреждающим окриком, как хлыстом:
- Опять?!
Помедлила, чтобы я осознал, что не шутит, и миролюбиво предлагает:
- Иди к колодцу и хорошенько умойся – смотреть противно.
- Есть, мой комиссар, - отвечаю, ожив, и потопал в указанном направлении.
У колодца стояла полная ванна воды, но я вытащил ведро похолоднее и вылил, стоя, на голову, чуть не заорав от холодного ожога и мгновенного выздоровления. И заорал бы, да дыхание спёрло. Только отпустило, как сзади обдало холодным душем, я снова набрал воздуха, повернулся и встретился с озорными и выжидающими глазами лекаря, наклонившегося над ванной, чтобы отпустить очередную порцию водолекарства. «Ах, ты! – думаю. – Ну, погоди у меня!» Подскакиваю к ванне и, запустив руки поглубже, даю понять и ей, как здорово обмываться утром холодной водой. Другая бы отскочила, завопила: «Идиот!» или ещё похлеще, а эта только сузила глаза и, не защищаясь, хлобысть опять по мне. Тут и пошло у нас взаимное водоухаживание по принципу, кто первый уступит. До дна почти дошли, оба мокрые, как курицы, смотрим друг на друга, криво улыбаясь и злясь, что противник не сдаётся, а и брызгать-то уж нечем. Собрала она последнюю пригоршню, хлоп мне на макушку, всем видом своим намякивает: «Хватит, сдавайся!», я и сдался.
- Всё, - говорю с мокрыми спазмами, - вылечился: промок до самых костей. Сдаюсь.
Она, довольная, смеётся:
- Иди, - говорит заботливо, - быстренько переодевайся и – в постель, спать. Только не вытирайся. Через час будешь совсем здоровеньким.
- А ты придёшь? – надеюсь на невозможное.
- Когда проспишься, - осаживает нахала. – Дверь-то не запирай: приберу немного.
- Тогда я и спать не буду. Буду на тебя смотреть.
- Смотри, - разрешает, - мне это приятно.
Довольный достигнутым соглашением, я тут же умчался в дом, залёг мокрым голяком, как велено, в постельку, накрылся одеялом до подбородка, постучал зубами минуты две-три и … заснул.
Не знаю, сколько потерял времени на сон, но только проснулся с таким ощущением лёгкости в голове и во всём теле, словно и не было вчерашнего загула. Видно, пока спал, мозг, подчинившись её команде, изгнал весь алкоголь из крови, и я стал как новенький, только мокрый, но не от колодезной воды, а от пота.
Выскакиваю из-под одеяла и чуть опять не прячусь: чисто прибрано, сияет всё блеском, как в прошловековой хате наших предков, что в местном краеведческом музее. Неужели проспал возвращение благоверной? Аж сердце закололо и уши заледенели. Нет, слава богу, вспомнил, к счастью, всё, отлегло так, что снова вспотел уже на воздухе, а не под одеялом. Пока я, охломон, дрых, испаряясь сивухой, она, бедняга, вкалывала, выскребая грязь и возвращая моему жилью человеческий вид. Да вот же: сидит у дальнего окна в другой комнате, которую у нас зовут почему-то залой, хотя там столько всего понаставлено, что правильнее назвать большим чуланом. Сидит, значит, у окна и читает что-то, будто и не видит, и не слышит моего встрёпа. Только когда я окончательно развесил уши, губы, руки и всё, что торчало из несуразного тела, спокойно отложила книгу на подоконник и подошла, мягко улыбаясь и глядя на меня не как на врага народа, к чему я уже привык в семейной жизни после пьянок, а как к выздоравливающему после тяжёлой психической травмы.
- С добрым утром. Как настроение?
- О-кей! – хриплю и руки поднимаю, чтобы дотронуться – живая или снится.
Она слегка отступает и говорит укоризненно, всё так же улыбаясь и давая понять, что не держит камня за пазухой:
- Дожил до старости, а не знаешь, что женщина не любит, когда к ней пристают неухоженные мужики. Каждое прикосновение любимого мужчины для нас праздник, а ты, не задумываясь, хочешь его испортить.
Подошла, легко поцеловала в губы и командует:
- Давай, приводи себя в божеский вид, и пойдем куда-нибудь искупаемся. День сегодня жаркий, и очень хочется побыть с хорошим человеком на природе.
Хороший человек не заставил себя ждать. Для меня её просьбы стали, что команды хозяина для собаки. Выполнять – одно удовольствие. Особенно после сытной кормёжки. А мне перепали обильные останки вчерашнего пира и остатки утрешнего пива, которым я, честно скажу, без сожаления поделился. Потом инициатива перешла в мои руки. Хорошо-то как, когда каждый в своём деле – лидер, а вместе – дружный тандем. Вывел из сарая свой «Турист» и соседский дорожник, спрашиваю:
- Ты как? Не против?
- С тобой, - отвечает моими словами и мыслями, - хоть в кругосветку.
Закамуфлировал я её на всякий случай под парнишку, одев в спортбрюки, клетчатую ковбойку и матерчатую кепочку с длинным пластмассовым козырём, дал тёмные очки, и сам не признал в маскараде девицу. Оседлали мы велики и покатили в сторону от города к далёкой тёмной громаде хвойника.
- Куда же ты? – кричит сзади, недоумевая. – Я ж тебя не на пыльные ванны звала.
- Давай, давай, - храню я тайну экспедиции, - жми на педали, будут тебе всякие ванны.
Полчаса мылились в зное. Я уж её вперёд пропустил, приноравливаясь к девичьей энергии, а она не жалуется, пыхтит стоически, предчувствуя по рыбалке, что предстоит что-то необыкновенное. Наконец, въехали в темень бора, и сразу полегчало. Ощущаю, как кожа, впитывая потерянную влагу, стала отлипать от усталых мышц, а участница велопробега так и совсем скисла. Остановились передохнуть. Присел я под громадную сосну на игольчатый диван, а она рухнула на спину рядом и голову положила мне на колени.
- Посмотри, - говорит, - облака движутся или это у меня в глазах плывёт от твоей прогулки?
- Движутся, - успокаиваю, перебирая её густые волосы и открывая прохладе лицо и уши. До чего ж они маленькие и ладненькие! Не то, что мои лопухи, размокшие от пота.
- Ты очень красивая, - говорю, - даже страшно.
Она глаза закрыла, шепчет:
- Говори ещё.
А я сразу и выдохся: ни бе, ни ме. С непривычки и без опыта всякая мура лезет на язык, а нужных слов, чтобы под стать высоким стройным соснам, упоительно-свежему воздуху и синему-пресинему небу, подобрать не могу.