Ну, а пока мы немного ехидничали, на оставленного без присмотра во дворе родного дома Михаила Грачика внезапно снизошло вдохновение, неудачника осенила спасительная идея, он встал, вдохнул, выдохнул и, не теряя более ни минуты на ненужные (глупые) колебания и переживания. направился как есть, в футболке с самодельным трафаретом на груди, тренировочных штанах и кедах "два моста". через арку на улицу имени писателя - героя гражданской войны.
Однако мы не последуем за ним. Умерим законное любопытство, удовлетворение коего все равно неминуемо. но будет действительно глубоким лишь после того. как мы приоткроем завес над еще кое-какими событиями сегодняшнего (и отчасти вчерашнего) дня. На сей раз путь от утра к вечеру мы проделаем в компании Григория Грачика, поскольку именно с его помощью Михаил задумал добыть из родительского дома деньги и документы. Нет, нет, Лысый не ошибается,- как и предполагал протокол. Григорий Сергеевич часа полтора назад прибыл в квартиру девяносто девять на торжества по случаю отцовского юбилея, все верно, все правильно, но помочь младшему братцу, равно как утешить родителей, Григорий в этот вечер окажется неспособным по причинам физического и физиологического свойства.
Кстати, Гриша - отрада отца, первое в жизни серьезное разочарование матери. Именно его, долго и сладко, воображала Вера Константиновна в роли мужа младшей дочери уже изрядно нам надоевшего доктора, профессора, крупного специалиста в области калориферов и холодильников, ради осуществления этой мечты она всячески способствовала реализации планов Сергея Михайловича относительно Гришиного будущего, она проявляла лояльность, надеясь на уступку и от мужа, может быть, и не напрасно, да только Гриша подвел самым неожиданным образом. Вообще Григорий с его флегматичной созерцательностью и фатальной непредсказуемостью, пожалуй, и даже конечно, достоин чего-то более глубокомысленного, нежели наша во всех отношениях скандальная история. Но такова судьба, раз уж он из несостоявшихся "Бесов" попал в наш развеселый бедлам, ему ничего красивее или умнее других ни сказать, ни сделать не придется. Более того, раз уж он пристал к нам не по зову сердца, а по собственному безволию, ему суждено стать нелепее других, отвратительнее и гаже. А жаль.
А впрочем, наплевать. Объяснились, сделали нужный акцент, и будет, пора к делу. Итак, в известный нам вечер, когда адреналин, нитроглицерин и тазепам накатывались волна за волной, когда рушились надежды, планы и мечты, в этот вечер вселенской катастрофы Григорий Сергеевич Грачик нажрался, как свинья, то есть совершенно до скотского состояния.
Причем кирять, используя лексикон того славного времени, Гриша Грачик, Грач, прозванный за исключительную способность отрешаться от мирских сует Флегмой, или даже Великой Флегмой, начал еще в первом часу. Вот какой ужас. А если быть откровенными до конца, до дней последних донца, то не в первом часу, а вчера. Вчера начало всему положил стакан зеленоватого "красного". принятый за обедом в дружном коллективе лаборатории "динамики и прочности приводов горных машин" Института проблем угля. Однако будем стараться по возможности не перескакивать с одного нг другое, сохраним последовательность событий, для чего вернемся в первую главу. Ничего не ведая о прошлом и не рискуя гадать о будущем, мы возвращаемся в пивной зал ресторана "Сибирь", там в туманной дали первой главы мы расстались с Григорием Сергеевичем, сохраняя твердую убежденность в его моральных качествах и волевом настрое. Но разом улетучился весь оптимизм, едва лишь в прокисшее помещение пивного зала, кстати, весьма жалкой забегаловки, меньше всего имевшей право на такое звучное название, как зал, вплыла небритая физиономия Коли Алтухова, художника газеты "Южбасс", соратника (как Грача, так и выпускника Строгановки, автора сварного безобразия - Игоря Клюева) по юношеским выставкам и вернисажам. Счастливая встреча друзей не стала по традиции искусствоведческих монографий часом рождения новой художественной группы или живописного направления. Лично для Григория на первом этапе она завершилась на редкость благополучно,- после третьей бутылки "Кавказа" изрядно ослабевшего Грача все ж великодушно отпустили на день рождения, для двух других участников sudden reunion продолжался почти сутки, правда, начиная где-то с девяти вечера уже на гигиеничных простынках Южносибирского городского вытрезвителя. Впрочем, около одиннадцати, сделав полный круг, к друзьям присоединился потерянный было для общества Григорий.
Да, не зря сердце екнуло в полдень, когда жаждущий пива Игорек встретил на набережной реки Томи Григория. в этот напряженный субботний час дома и магазина сосредоточенно созерцавшего весеннее течение вод. К столь буддийскому времяпрепровождению у Грачика, по прозванию Флегма, в день сорокавосьмилетия его отца Сергея Михайловича имелся серьезный повод, и о нем мы поведем рассказ сразу, как только Гриша отыщет свой левый ботинок, затерявшийся где-то в недрах художественной мастерской Клюева-старшего, уютные апартаменты которого в отсутствие знаменитого графика земли сибирской (по случаю денежной командировки на БАМ) просто идеально подошли для встречи старых друзей. Кстати, не с этих минут напряженной возни у входа в помпезный витерклозет слуги муз мы считаем Григория потерявшим человеческий облик. Отнюдь, именно он, Великая Флегма, удержал Колю Алтухова от безобразной попытки отлить измучившее организм художника пиво во фруктовое отделение холодильника "Апшерон", в объемистую морозилку которого минут двадцать спустя неблагодарный Коля, предчувствуя расставание, и запихал левый ботинок Грачика. Впрочем, совесть в тот момент у всех троих еще присутствовала, ботинок в конце концов вернулся к хозяину, обняли и самого Григория, поцеловали на дорожку, но шаловливое "прощай", как мы знаем, спустя не так уж много времени обернулось "до свиданием".
Но мы это знаем, а Григорий даже не предчувствует, он вообще полагает себя молодцом, и не проблема удержания равновесия занимает его. Как бы половчее выкрутиться, думает он, каким бы враньем утешить неизбежный родительский интерес: "А где Ира?" Да, в самом деле, где Ира Грачик, наша чудесная сибирская донна, дочь директора разреза им. 50-летия Октября с гордой испанской фамилией Вальдано? Почему под руку с мужем не идет она поздравить свекра? И не здесь ли следует поискать обещанный повод, побудительные мотивы странных сегодняшних поступков старшего сына декана электромеханического факультета?
Что ж, пробил час вспомнить вечер и стакан "красного", выпитый в обеденный перерыв, и еще полстакана, принятые на посошок, вот они, миленькие, выплывают на авансцену на чудном мельхиоровом подносе.
Итак, вчера, yesterday all my troubles seemed so far away, да, вчера стоял такой же ласковый вечер, и почти в то же время аспирант Института проблем угля Григорий Грачик (правда, в другом слегка направлении) вот так же шел, свежий ветер овевал его молодое привлекательное лицо, походка вполне устойчива, рука тверда... и только запах, это теплое колебание воздуха, эта физиологическая неизбежность выделения десяти процентов употребленного алкоголя через рот и нос, ах, если бы не она... Ах, если бы вообще, ах, если бы как самостоятельная смысловая единица. Ведь, ах. если бы пришлось нам изложить с научной последовательностью биографию Григория, она бы вся оказалась в сослагательном наклонении. Если бы да кабы. эта детская считалка с отгадкой - Гриша Грачик. Какой-то очень маленький, едва заметный рычажок-клапан в его голове, который, завершая длинную последовательность сложных и изящных действий, просто должен был открыться или закрыться, еще в раннем детстве оказался поврежденным, регулируемый переезд превратился в нерегулируемый, и автомобиль стал раз за разом попадать под поезд. Но, впрочем, Бог с ней, с философией, скорее, скорее, немного назад и вправо.
Значит, так, в вечер, предшествовавший папиному сорокавосьмилетию, Григорий нарушил торжественную клятву трехмесячной давности. Григорий, аспирант единственного за Уралом института по части комплексного освоения недр, выпил на работе по случаю, по совершенно, скажем, уважительному случаю рождения у старшего лаборанта Моисеенкова двух сыновей-близнецов - Андрея и Арсения, да и выпил-то сущие пустяки, просто из уважения к коллеге. Так-то оно так, но, к сожалению, все приведенные нами резоны никак не тронули сердца Ирины Грачик. Скажем откровенно, она просто не поверила своему мужу и имела на то право, ибо она была, пожалуй, единственным человеком на свете, в то время уже догадывавшимся о том, какую пагубную склонность имеет ее муж, такой обаятельный и ласковый. Как ни симпатизируй приятелям юности, но отрицать невозможно,- Григорий нарушил святой обет, хотя, как выяснилось, не забыл, какие в этом случае обещаны последствия. М-да... Но нет, нет, мы не осуждаем, мы не осуждаем юную особу с миндалевидным разрезом глаз, конечно, никто не рожден спать со свиньей, Ирина Вальдано в том числе. Но пока в чемодан летят шмотки, а на пол хрупкие предметы, поспешим заметить,- любовь, любовь в прекрасной еще паре (тогда) угасла не совсем, и, значит, еще не все, не все было потеряно и в эти трагические минуты, еще не все, если бы, бы, бы, вот оно опять, если бы Гришу не повело. Иначе говоря, если бы наш любезный Григорий не выкинул один из своих необъяснимых фортелей, он бы мог оттянуть назревавшее и неизбежное событие еще на месяц или на два, а может быть, и на целых полгода, но...
Но он покорно выслушал предъявленные упреки, безропотно принял эпитеты и синонимы, он молчал, молчал и только покачивал головой даже тогда, когда следовал прямой вопрос или оный подразумевался, Гриша оказался непоколебимой скалой, если бы... если бы в конце концов неожиданно не расплакался, впрочем, все Грачики народ слезливый, и мы в этом скоро убедимся, но на глазах у Ирины чудо произошло впервые в жизни, и если бы, может быть, да, конечно, в порыве милосердия, она... но Гриша не дал любимой на это время, залившись слезами, он вскочил со стула и, с неожиданной горячностью пробормотав: "Я сейчас, я приду" стремительно покинул двухкомнатную квартиру, некогда пристанище тещи Алексея Михайловича Вальдано (Альфонсо Мигуэльевича, если проявить совершенно неуместную осведомленность). Кстати, ни сам Альфонсо Мигуэльевич, ни его дети - Ирина и Игорь, ни жена, урожденная Екатерина Самсоновна Медунцова, их слова по-испански не знали, отличались похвальной и редкой по нынешний временам прямотой и простотой, гордились Александром Невским и Павликом Морозовым, а Дон Кихота и по-русски не читали. Так что, само собой разумеется, психоаналитической изощренности в оценке своей выходки Григорий от супруги не дождался, он просто привел бедную девочку в состояние крайнего замешательства, прождав родного томительных полтора часа, Ирина сама разрыдалась и, лишившись от всего пережитого остатков душевных и физических сил, уснула, уткнувшись в зареванную подушку и не погасив свет.
Спустя примерно три часа уснул и Григорий, но в куда менее комфортабельных условиях. Между прочим, его выходка не столь уж бессмысленна, как, возможно, представляется с первого взгляда. Гриша в самом деле хотел "счас прийти", он в самом деле кое-что забыл. Ну, не забыл, а просто решил раньше времени продемонстрировать жене неоспоримое доказательство своей любви.
Тут мы должны сделать небольшой и поневоле иронический комментарий. Увлечение металлом не миновало и Гришину творческую личность. Волею трусливого, стоп, стоп, волею директора Института проблем угля, озабоченного качеством подготовки научных кадров в стенах вверенного ему учреждения, все аспиранты института (эти вольные во всех прочих местах дети науки) должны были ежедневно с 8.30 до 17.30 пребывать на рабочих местах. И вот, коротая скучные, частенько ничем и никем не занятые служебные часы в свой первый аспирантский год, совпавший, кстати, с девятимесячной командировкой шефа в Иран, Григорий увлекся чеканкой и заметно преуспел в этом весьма тонком, требующем терпения и усидчивости виде искусства. Так вот, очень обидно стало Григорию от несправедливых слов и упреков, поскольку последние недели две он с утра до вечера выделывал на работе подарок жене - индийского божка любви. Именно в утро, предшествовавшее его ужасному клятвопреступлению, Григорий закончил в закутке испытательного зала стучать по железке, осталось чудную композицию обрамить и отлакировать. Потеряв от обиды, а может быть, еще кое от чего способность соображать, Григорий вздумал принести почти готовую работу домой прямо сейчас, прямо немедленно. Внезапный порыв к справедливости превратил нашего героя в совершенного идиота, в сильном возбуждении он дошел до самого института и только там, на площади Пушкина при виде величественных колонн фасада, в этом совершенно не подходящем для глупых прозрений месте, Гриша неожиданно вспомнил, который сейчас час. Тщетно уговаривал он вохра на проходной.
- Сначала пропуск покажи,- требовал строгий часовой преклонных лет, сверкал петлицами и не желал вести бесед о забытых документах и деньгах.
И вот, уже стыдясь нелепого возвращения с пустыми руками и жалким лицом, Григорий проследовал на автобусную остановку и с последним рейсом отбыл в Журавли, старинное дачное место в четырнадцати километрах от города на другом берегу Томи. Вот, собственно, и все, добавить лишь разве одно,- в синей сибирской ночи в щели у крыльца Григорий не смог нащупать ключи, хотя довольно долго водил ладонью по холодной земле, едва ли не в нескольких миллиметрах от связки. И без того подавленный столь тяжко отлившимся ему прибавлением семейства старшего лаборанта Моисеенкова, Гриша в конце концов бросил тщетные попытки, залез в летнюю кухню и уснул на голой скамейке. Проснулся он в половине седьмого от холода и с больной от непривычной ночной позы головой, позавтракал водичкой из колонки и пешим ходом около одиннадцати часов дня с пасмурной неопределенностью в душе прибыл в родной город. Таков пролог.
Остальное читателю известно, Григорий направляется домой, на щеках его играет легкий румянец, а из полуоткрытого рта выплывает и растворяется в весеннем воздухе приторное облачко, stinky smell, вчерашний день грозит повториться в новых декорациях. Но мы, умудренные учебой и книгами, знаем,тождественности не будет, в соответствии с законом спирали на следующем витке произойдет не то же самое, нечто во много раз худшее. Да, мы знаем, а Гриша еще нет. он шагает по бульвару и, не в меру напрягая свои изрядно утомленные нелепостями бытия мозги, придумывает объяснение для своего холостого состояния на текущий момент. И, кстати, ничего не придумает. кроме нелепой чепухи... Ирина, видите ли, свалилась, неожиданно, вчера, с температурой...
Но, знаете, даже это, не выдерживающее самой простой проверки вранье ему сегодня не понадобится. Не до того будет, ведь в этот самый момент его мама, Вера Константиновна Грачик, стоя на сквозняке лестничной клетки, созерцает одинокую бутылку постного масла у порога. Под аккомпанемент каблуков убегающего Мишки Вера Константиновна никак не может обрести дар речи, в то время как ее муж, именинник Сергей Михайлович Грачик, уже начал роковое движение от третьего корпуса горного института в сторону дома.
Что ж, петляя, делая непредвиденные обходы, обследуя тупички и боковые пути, мы, хотелось нам этого или нет, тем не менее приближаемся к точке, где до того несвязанные, независимые, казалось бы, нити сойдутся и стянутся намертво в узел. Вот уже Григорий входит в подъезд, затхлый, без окон, без дверей первый этаж, вечно уписанный ночными гостями второй и, наконец, разрисованный гвоздем по известке третий,
Указательный палец ложится на кнопку звонка, но неуместное "тирлим-бом, тирлим-бом, три веселых гуся" не успевает раздаться, дверь открывается словно сама собой, и на грудь нашему изрядно перетрусившему герою упадает старушка (сорока пяти лет) мама: - Гришенька, сыночек, я как чувствовала... И, слава Богу, не ужасы прошедшего дня протелепатировала ей невестка, не мерзости завтрашнего отдались в ее женском сердце, нет, слава Богу, всего лишь приход старшего сына предчувствовала Вера Константиновна и вот, как видим, не обманулась.
- Гришенька, ты должен его найти, найти немедленно, до прихода отца...
"Кого, чего?" - ошалело думает Григорий, и капельки холодного пота выступают у него на лбу.
- Он где-то здесь, негодник. Сбежал, ты только представь себе, сбежал, как пятилетний мальчишка, а еще собирается куда-то поехать. Боже мой, Гришенька, найди его, он где-то здесь, скорее всего, возле школы или в садике детского сада. Найди его, отведи в парикмахерскую и домой, и скорее, отец вот-вот будет дома.
- Мишку, что ли? - наконец соображает Григорий, и волна облегчения прокатывается по его утомленному телу, и холодные капельки на лбу мгновенно прогреваются до тридцати шести и шести. Уф. кто бы знал, как ему надоела эта война брата с родителями, но сегодня, какая удача, как это кстати.- Ладно, сейчас посмотрю.- говорит Григорий, ласково отстраняя мать на безопасное расстояние.
- Только поторопись, сейчас придет отец, а стол еще не накрыт,успевает сказать вослед сыну Вера Константиновна и ловит себя то ли на недоумении, то ли на подозрении,- походка Григория кажется не вполне обычной и что-то еще, что именно, неясно (может быть, аромат вконец запущенного подъезда), смущает обоняние, но секунда, и голова аспиранта Института проблем угля скрывается за лестничным маршем,- Поторопись,- механически повторяет Вера Константиновна.
Ах, вот и ее стало жалко, так ведь и не будет сегодня накрыт стол, не ляжет на полировку новая скатерть и не зазвенит счастливо хрусталь. Увы и ах. Ну, а пока Григорий вновь оказывается на улице. Конечно же, он и не думает искать семнадцатилетнего оболтуса, он вообще ничего не думает, после беспокойной ночи на голодный желудок тяжелый хмель обволакивает, укачивает.
"Пройдет,- однако, верит Гриша,- сейчас выветрится", Он выходит на бульвар, идет от скамейки к скамейке, но смесь пива с "Кавказом", мутная маслянистая смесь растекается по жилам неудавшегося художника, впитывается, всасывается, процесс, увы, необратим.
"Пройдет",- повторяет Гриша. Ошибается, ох как ошибается Григорий Сергеевич, и так противен автору его нелепый оптимизм, и так хочется слабеющего Грача встряхнуть, пощечиной наградить, но и это уже не поможет. Следует принять холодный душ и лечь баиньки, и самое ужасное, именно это, по крайней мере вторую половину необходимых процедур. Григорий вот-вот и сделает. Через полчаса он уснет в "зале" на тахте перед журнальным столиком, для тепла завернувшись в праздничную, выданную для украшения стола скатерть. Он приляжет на полчаса вздремнуть и проснется через два часа в пустой и темной квартире. И уже после этого своего пробуждения откроет в румынской "стенке" бар и напьется как сапожник, о чем мы предупреждали с самого начала. А пока он сходил до ближайшего таксофона на улице Кирова, занял у прохожего монетки, долго вертел в руках, постукивал звонким металлом о стекло, но позвонить своей жене Ирине не решился, выпил в автомате рядом стакан шипучей воды за копейку и пошел врать матери о бесплодных поисках.
Каков подлец, впрочем, ему сегодня еще достанется, пусть поспит, сил наберется. Право, лучше подивимся престранному состоянию Веры Константиновны, ведь одного взгляда на Гришкину, быстро соловеющую физиономию должно было хватить для гневного недоумения, но нет, сегодня, охваченная тревожными подозрениями, она совершенно не похожа на себя. Вот что значит сделать глупость, не сдержаться. Ну, хоть бы мельком теперь, краем глаза посмотреть на Мишку, в чем дело, понять, снять напряжение. Вновь она открывает дверь, прислушивается к далеким уличным шумам, выходит на лестничную площадку и сквозь желтоватое, с позапрошлогоднего субботника не мытое окно пристально вглядывается в унылую пустоту двора. Ах, чувствует женское сердце беду, Вера Константиновна переступает с ноги на ногу, что-то мешает ей сдвинуться с места, она ждет чего-то, и это нечто в самом деле происходит. Печально ухает дверная пружина, и, шарк-стук, шарк-стук, Сергей Михайлович начинает свой нерадостный подъем на третий этаж.
Вот так, совершив еще один вороний круг над полем брани, мы опять наткнулись на декана электромеханического факультета. Побережем нервы, опустим театральные подробности встречи супругов (не может быть, не может быть!), не станем также описывать волнующую сцену свидания именинника со старшим сыном, почивающим в позе усталого воина ("Гриша! Господи, ты заболел?"). Оставим все эти детали прошлому, все туда, в ящичек с биркой 197... Все - подробности, переживания, все туда, займем себя чем-нибудь поинтереснее, в общем, поступим так, как привыкли делать юные герои нашей истории. Закругляясь же, заметим,- потрясенные "предки" (к месту ввернув словечко) не смогли в четырех стенах, да еще по соседству с невинно всхрапывающим осквернителем вынести свалившееся на них несчастье. Примерно через полчаса после того, как Лысый покинул двор, под старыми тополями украдкой прошли Сергей Михайлович и Вера Константиновна. Да, да, настал их черед заночевать на даче. И не только заночевать, а провести три печальных дня в глуши, во мраке... Но что посеешь, то со всей неизбежностью категорического императива и пожнешь, другого пока не дано.
Ну и хорошо, а теперь попрощаемся с Сергеем Михайловичем и Верой Константиновной, больше они нам не встретятся на пути приключения, поклонимся и Зинаиде Васильевне. Good Night. Sleep Tight, по капле ее валокардин мы тоже считать не будем. Всего хорошего! Привет. привет!
И пока еще рановато веселым "доброе утро" приветствовать Григория Сергеевича, пока Григорий вздыхает и отворачивается от света, поговорим о Михаиле. Ведь сегодня он, Лысый, отчасти разделит чувства родителей, ибо пожнет бурю от ветра, посеянного братом. Итак, какой же блистательный план родился в голове выпускника физматшколы номер один? В то чудное мгновение, когда из окна второго этажа явился Штучка, как мимолетное поэтическое виденне, вернее, мимут десять спустя, в голову Мишки неожиданно пришла блистательная идея, план вызволения бумаг, в случае удачи которого на горизонте светлым солнышком маячила прекрасная возможность сегодня же вечером с поездом N 193 в двадцать два часа пятьдесят минут покинуть индустриальный, лишенный романтики Южносибирск и отбыть в столицу сибирской науки. Итак, Лысый предполагает, а располагает, конечно же, автор, который и рад бы сузить generation gap, да муза пальчиком грозит.
Нет, нет, раз уж правда, то пусть приходит нагая, со всеми неизбежными в этом случае анатомическими подробностями. Впрочем, согласимся в одном, спора нет, за все сегодняшние свои подвиги, исходя из простой логики закона сохранения энергии, Мишке-идеалисту никак не миновать хорошей порки. Поскольку, однако, за последние лет сто ввиду разных социальных катаклизмов вышли из обихода изысканные виды рукоприкладства, там, розги, шомпола, шпицрутены, то сегодняшним вечером, через каких-нибудь полчаса Мишке Грачику без особого эстетства (флагов, барабанов и моральных переживаний) просто расквасят физиономию. Причем в мгновение ока, покуда в его юных мозгах будет формироваться вопрос "за что?", губы окажутся разбитыми, бровь рассеченной и под глазом набрякнет синяк. А когда же запоздалый вопрос наконец прозвучит, в виде занавеса явится откровенный ответ: "За все!"
Такой у нас сегодня, товарищи, именинный пирог. Ну, а что поделать, если Лысый сам направляет стопы в логово зверя, он идет. полный дурацких надежд, беспечно помахивая болоньевой сумкой, в которой польские джинсы и клетчатая рубаха румынского производства, снятые и аккуратно сложенные перед злополучным футболом, топает прямо в зудящие с самого утра лапы Игоря Альфонсовича Вальдано. Да, вот и еще одно разочарование в художественном методе, ведь, вглядываясь в магический кристалл, созерцая еще в самом начале смутные тени персонажей, автор надеялся встретиться там, на свободных просторах повествования, лишь с милыми его сердцу людьми. Но не тут-то было, тяжелый взгляд Игоря Альфонсовича требует своей доли бессмертия. Вот так, начали с порывистой, немного сумасбродной девушки с чудными глазами по имени Ирина Вальдано, а кончили ее братцем, студентом третьего курса Южносибирского филиала Омского института физической культуры. Бр-р-рр. Но иначе и быть не могло, Инь обуславливает Янь, inscription Seth Imperator immortalis требует фигуру прогресса с аэропланом в руке на обратной стороне медали.
Итак, была у человека, у Игоря Вальдано, борца-вольника, была давняя (заветная) мечта "настучать в бубен" кому-нибудь из Грачиков и вот наконец исполнилась. А зародилась мечта в коротконогом, но широкоплечем Игоре Альфонсовиче еще в пору хрустальной (заимствуя эпитет) юности, когда ему, тогда тринадцатилетнему, в порыве нежности и восторга шестнадцатилетняя сестра открылась, на кого похож наш Григорий. Знаете, если были в роду благородные рыцари и прекрасные дамы, то никаким воспитанием не помочь, где-то это непременно проявится. Ну, и на кого, вы думаете, походил Григорий? На птицу, смуглый Грач, будущий алкоголик, в семнадцать лет. представьте себе, казался донне Ирине птицей, жаворонком.
- А я на кого похож? - тут же спросил уже в те годы злонамеренный Игорек.
И сестра замялась, и в глазах ее мелькнула растерянность и жалость, и скрыть это чувство стыда от настырного взгляда не удалось. - Ты Винни-Пух.
- Потому что толстый? -обнаружив мазохистские наклонности, уточнил Игорек. - Потому что добрый,- нашлась гуманная сестра. Впрочем, куда-то нас повело не туда. Стоп машина, право руля. Значит, так, хоть и собирала вчера вечером Ирина Алексеевна вещи,. хоть и обещала уйти, но идти ей, по правде говоря, было некуда. Ее семья, включая папу. маму и брата Винни-Пуха, всегда скептически относилась к Иришиному браку и в желанном утешении с неизбежным злорадством бы отказала. Да и отец убеждал: "Он тебе не пара", и мать обещала: "Пожалеешь". И тем не менее, пока братик рос, совмещая занятия культуризмом с занятием другим, не менее интересным оздоровительным измом, девочка Ирина влюбилась в мальчика с соседней дачи, имевшего глупость в детстве катать ее на раме велосипеда, а в более зрелые годы (лет в двадцать) поить "жигулевским" пивом и целовать под соснами до изнеможения, не произнося ни слова, ломая руки, запрокидывая голову, ах ты, Боже мой, со счастливыми блестящими глазами.
Итак, любовь, вива, ура, банзай, именно она, ломая строгую логику поступательного движения, еще не раз на наших глазах будет превращать скуку порядка в безумие приключения. Но в данном случае особой веселости и бесшабашности ждать не приходится. Увы, мы не в опьяняющем надеждой начале, а в суховатом от сдержанного покашливания конце. На промежуточном финише. Через несколько часов Гриша попадет в вытрезвитель, Игорек спустя какую-то неделю с персональным делом под мышкой - на заседание комитета комсомола, у его сестры Ирины случится первый в жизни нервный срыв, а отделавшийся легче всего Михаил, Мишка, Лысый на дорожку получит в ухо.
М-да, кстати, похвальная честность неудавшегося журналиста заставляет автора заметить,- добряк Вальдано "начистил" Лысому "репу", движимый не только и не столько простоватыми мотивами провинциальной вендетты. Кроме жалости к сестре, чего он особенно и не испытывал (скорее уж презрение), при случайной встрече во дворе кукольного театра с Мишкой Грачиком Игорек имел персональный повод сорвать злость не просто на отпрыске гнусного клана Монтекки, а на представителе одной столько лет старательно, но безуспешно ассимилирующейся народности, к коей Мишка Грачик и, кстати, автор имеют честь принадлежать. (Но если последний, в жилах имея три четверти древней крови, благодаря настойчивости матери и благосклонности Провидения причислен к расе коренных обитателей сей бескрайней земли, то Грачик с невинной, простительной половинкой, увы, жертва папашиных предрассудков и упрямства, имеет в главной графе анкеты краткую запись с преобладанием гласных. Да, да, о чем, к сожалению, в его доме говорить не принято, а жаль, возможно, и не казался бы родитель уж совсем безнадежным занудой и тупицей.)
Ну, ладно, а теперь, когда все мотивы ясны и побуждения понятны, осталось лишь выяснить, как два молодых человека в какой-то момент времени оказались одновременно в отдаленном от ареалов их обитания и постоянных путей перемещения, но идеально приспособленном для антиобщественных поступков темном дворе кукольного театра.
В траурный день сорокавосьмилетия декана электромеханического факультета Игорь Альфонсович получил третий неуд по историческому материализму у безжалостной старушки Фаины Ефимовны Голод. (Папа Фаины Ефимовны, кстати, назвавший свою дочь не Фаей, а Руфью, герой Перекопа Хаим Бен Гольд, покуда был способен удивляться, а способен он был до последних дней сентября тысяча девятьсот шестьдесят второго, никак не мог взять в толк смысл сего абсурдного (нелепого) превращения мягкого знака в букву "о". "Послушайте, гольд - это же золото, а что такое голод? Такого слова вообще нет, если вас интересует мое мнение". Увы, его мнение никого не интересовало, семантическое тождество нарушилось, в результате чего все лингвистические сложности для потомства Хаима Гольда снялись сами собой. Половина его правнуков стала Карпухиными, а вторая Янушевскими.) Итак, лишенный одним росчерком пера радостей отъезда в спортивный лагерь на живописных берегах Томи, Игорек Вальдано решает в виде компенсации предаться буйному загулу. Наличность, необходимую для должной широты и размаха, наш уездный атлет справедливо надеялся выпросить у своей жалостливой сестры. Возможно, если бы он ограничился лишь добычей червонца, все бы обошлось для наших героев, но Игорек не мог упустить случай проявить родственную заботу и интерес, чем довел и без того совершенно потерявшую голову девочку до слез, результатом же расстройства чувств явилось неосторожное и абсолютно не предназначенное для ушей братца признание. Получив, таким образом, искомый отрицательный заряд в дополнение к уже имеющемуся, Игорек с червонцем в кармане отправился в расслабленный весенним солнышком мир разряжаться.
Презрев необычное обилие игристых вин в магазинах областного центра. Игорек со своим приятелем, тоже Игорьком, но Шубиным, самбистом, уже отчисленным из Южносибирского филиала год назад за аморальное поведение, выраженное нежеланием грех искупить венцом, грех сожительства с секретаршей деканата (впрочем, автор, борясь за справедливость, повода для осуждения в этом случае не усматривает, ибо грешил, прямо скажем, Шубин не один. а вот в жертву должен был по, возможно, просто не слишком современным представлениям загса принести себя лично), так или иначе, презрев огнетушители Абрау-Дюрсо с черными этикетками, два Игорька раздобыли пару бутылок "Кавказа" (ave, цезарь, знакомое начало), забрались в уютный темный двор театра кукол и расположились на облупленных скамейках у щербатого стола.
Когда последний сосуд емкостью (0.5 литра был опустошен и мерцал под столом зеркальной зеленью, в этот критический момент рука Творца ввела в сырой кошачий двор Мишку Грачика. Надеюсь, читатель помнит, где мы находимся, мы не на Садовом кольце в столице нашей Родины, где каждый полдень у театра Образцова справляется музыкальный парад. Мы на улице Весенней в городе Южносибирске. Местный кукольный театр, фронтон которого еще лишь в воображении молодого гения обварен и окован, занимает всего-навсего, как заурядный гастроном, первый этаж обыкновенного (построенного еще до времен волюнтаризма) пятиэтажного дома. В третьем подъезде которого, в пяти минутах ходьбы от Южносибирского горного, проживал с мамой и сестрой уже знакомый нам ассистент кафедры общей электротехники, бывший руководитель ансамбля "Темп" приятель Григория Грачика Алеша Бессонов. Вот кого Миша, опасаясь позвонить и нарваться на родителей, определил на роль посредника, на роль связиста-телеграфиста, да только непредвиденное вмешательство Игорька Вальдано сделало сей отличный план неисполнимым. Потеряв в мгновение ока лицо. Мишка не решился пойти в чужой дом.
Вообще Лысый повел себя очень мужественно,- когда два бравых молодца сбежали, оставив его "жевать сопли", он открыл пальцами лишенный вентиля дворницкий кран и стал приводить себя в порядок без слез и причитаний, предчувствуя, должно быть,- куда более подходящий случай разрыдаться сегодня еще представится. Умывшись и слегка придя в себя, Мишка уже не смог (израсходовав адреналиновый НЗ) закрыть кран, поэтому, оставив прозрачную струйку растекаться в грязную лужу, бедняга, растерявший за каких-то полдня половину того, что в человеке должно быть прекрасно, вышел на улицу Весенняя и попытался из автомата узнать телефон Алеши Бессонова, проживающего по ул. Весенняя, д. 18. Он старательно пытался, минут двадцать набирал 09 длинные гудки менялись на короткие, шум прибоя на сухое пощелкивание далеких контактов, когда ж наконец где-то между небом и землей трубку подняли, прозвучало не угрюмое "тридцать шестая", а полился бодрый позывной "Маяка". Потеряв надежду, наш герой, не решаясь при этом явить миру свидетельство своего унижения на юном лице, зашел в близлежащий, столь же мрачный, как и двор кукольного двор кафе "Весеннее" (ныне ресторана имени венгерского города-побратима, ресторана '"Шалготарьян"), уселся на скамейку и принялся созерцать пустые ящики, вдыхать аромат прелой картошки и думать о будущем.
Пока он думает, мы поинтересуемся, как дела у его брата Григория. Проспав примерно полтора часа, Гриша около девяти вечера был разбужеи телефонным звонком. Пять раз веселой капелью раскатилась по дому трель. Григорий вскинулся, повел головой, вскочил, разом перепугавшись, "сколько времени прошло? пять минут, десять, видел ли меня кто-нибудь?" - уронил на пол праздничную скатерть, выбежал в коридор, ушибся о дверь... Прости, Господи...
- Ма...- тихо произнес этот, еще плохо соображающий Робинзон Крузо.Это...- добавил он, озираясь.
Ничто не отозвалось в ответ, квартира безмолвствовала, душа Григория на миг отделилась от тела, метнулась по опустевшим покоям и, ужаснувшись, вернулась на место холодным кусочком льда.
И в этот в высшей степени иррациональный, мистический миг веселое "зз-зз-ззз-ззз" неожиданно снова ожившего телефона превратило высокую поэзию откровения в судорожные детские мурашки. Да кто же это, спросим мы, пока Григорий снимает трубку, так настойчиво и бесцеремонно окунает его в холод неприглядной реальности? Это жена Ирина Алексеевна. Бедная девочка, не перестаем мы восклицать. В чем же, кстати, призналась она своему несимпатичному братцу? А в том, что у них с Гришей не получается ребенок, в самом деле, год совместной жизни не оказался у молодых плодотворным, но если до сего дня при этом можно было предполагать у супругов понятное нежелание обременять себя, то после Иркиной глупости утешить себя уже было нечем.
- Ну, и кто ж виноват? - спросил, не без умысла, гнусный братец.