Савва секунду подумал, пришел к выводу, что лучше быть подлецом, чем дураком, и решился на полупризнание:
- Ты сама говорила, что понимаешь тех, кто подхалтуривает, что нам так мало платят... И...
- Говорила и еще раз повторю. Только я не говорила, что надо выпуск поганить.
- Да у нас таких сюжетов выходит по две штуки в день!
- Не в мою смену, Савва. А ведь я тебе доверяла. Не думала, что семена журналистского цинизма, брошенные в твою душу не очень давно, попадут на такую унавоженную почву...
Савва - вероятно, по молодости - слегка балдел от красиво составленных фраз. Было видно, что он судорожно ищет достойный ответ Чемберлену в юбке.
- Как излагает, как излагает! - Саша Маневич всегда выбирал простоту и не боялся избитых слов и оборотов, поэтому изящные фразы его не травмировали.
- А ты-то... Катастрофа-неизбежна! Играешь - и играй, - огрызнулся Савва.
Он вспомнил старое Сашино прозвище. Его несколько лет называли "Катастрофа-неизбежна", потому что каждый второй репортаж Маневича заканчивался именно этим словосочетанием. Саша, хотя и улыбался в ответ, не любил прозвище, полученное на заре журналистской карьеры. Особенно сейчас, когда он успешно переболел детской болезнью репортерского максимализма.
- Ах, вот как ты заговорил! То лепил мне горбатого про сотрудничество, про то, что вместе мы быстрее сделаем спецрепортаж, хотел выведать, что я снимаю про Зотова... - Саша поглядел на Лизавету. - Змей коварный! Еще и соблазнял, мол, у него тоже материал имеется. "Джинсовые" сюжеты у тебя имеются! - "Джинсой" на телевидении называют левые оплаченные сюжеты. - А кроме тухлой "джинсы" - ни шиша...
Зазвенел телефон. Саша тут же забыл о вероломном приятеле и метнулся к аппарату.
- А-а-а, вот ты где, мне сказали, что ты меня искала... - В кабинет Маневича заглянула гримерша Марина. - А я тебе названиваю по местному. Если уж попросила позвонить - сиди на месте.
Лизавета заметила два хищных взгляда - Сашин и Cаввин, - схватила гримершу и поволокла в соседнюю комнату, к себе, от греха подальше. Закрыла на ключ дверь и затолкала гримершу в гостевое кресло:
- Садись, садись...
Марина несколько ошалела от такого резкого обращения и даже несколько раз порывалась встать, потом поняла, что со спортивной Лизаветой ей не сладить, смирилась и даже расслабилась в мягком цветастом кресле. Это было самое удобное кресло в Лизаветином кабинете, и стояло оно в дальнем углу. Рядом висел привезенный из Берлина плакат "Ревность" - репродукция великого творения Босха. Когда Лизавета приспособила его к стенке, Саша Маневич одобрительно сказал: "Ты стала мастером всевозможных знаков. Ревность - это как раз то особое чувство, которое обуревает многих приходящих в эту комнату". - "Ревность - вообще двигатель прогресса", - предпочла тогда не понять странный намек Лизавета.
Марина тоже обратила внимание на плакат, она с минуту рассматривала его, а потом спросила:
- Хорошая полиграфия и репродукция редкая, где нашла?
Старые студийные гримеры и парикмахеры, многие с высшим художественным образованием, зачастую разбирались в искусстве - будь то музыка или живопись - куда лучше, чем молодая журналистская поросль, прорвавшаяся к микрофону чуть не со школьной скамьи и благополучно путающая инцидент с инцестом. Об одном таком молодом эстете Лизавете совсем недавно рассказывала именно Марина: "Представляешь, сидит, я его пудрю, а он свысока бросает мол, сегодня в автобусе видел инцест! У меня чуть пуховка из рук не выпала! А он ничего, дальше рассказывает, как пассажир с контролером поссорились..."
- Это немецкая работа, - ответила Лизавета.
- Сразу видно. - Марина вздохнула и поерзала, устраиваясь поудобнее. - Мне рассказали, ты вчера чуть ли не ночью звонила, меня разыскивала. Наша старшая от неожиданности аршинными буквами записку написала, чтобы я непременно тебя нашла. И днем звонила. Ты даешь, мать! Что стряслось-то?
Лизавета хотела было задать вопрос о Леночке Кац, но тут не ко времени вспомнила о клятве, вырванной у нее Сашей Байковым. "Ладно, сначала спрошу, а потом все перескажу Маневичу, пусть он раскручивает дальше", - мысленно утешила себя Лизавета, села на диван и посмотрела на притихшую в кресле гримершу.
Марина была типичным мастером тона, пудры и кисточки. Невысокая, довольно плотная брюнетка, с короткой, очень хорошей стрижкой - видно, что работает и дружит с парикмахерами, косметики почти никакой и отлично выглядит, сильно моложе своих реальных сорока. Одета просто и удобно джинсы, длинный яркий свитер, кроссовки.
- Успокойся, ничего особенного. Просто вот какое дело... Ты с Леночкой Кац у Новоситцева работала?
- Работала... - удивленно согласилась Марина.
- До конца?
- Нет, ее забрал продюсер. - Гримерша криво усмехнулась; вероятно, ее не очень радовали шеренги людей в белом, которых надо было все время подпудривать и подмазывать. - Это ведь он дурь с клипом придумал. Он Леночку и в город взялся подвезти.
- В какой город и с чего вдруг?
- А почему ты спрашиваешь? - неожиданно побледнела Маринка и запричитала: - Ой, да что ты, да не может быть! А я-то, дура, не подумала. Так ты думаешь, она именно тогда исчезла? Этот тип мне сразу не понравился, скользкий такой, глазки бегают, болтает ерунду всякую. Все время в гримерке отирался, то к столу подойдет, то пуховки начнет трогать. Я терпеть не могу, когда над душой стоят. И вообще, он на маньяка похож. Значит, ты думаешь, это он Леночку...
- Погоди, я еще ничего не знаю, - перепугалась Лизавета, ей только слухов на студии не хватало, что Леночку похитил этот чертов продюсер.
Скорость распространения слухов вообще, а телевизионных - в особенности, значительно превосходит скорость звука. А раз продюсер, заказавший клип, тусуется на телевидении, он узнает о том, что его записали в маньяки-убийцы, задолго до того, как Лизавета или Маневич сумеют его отыскать.
- Да, он мне сразу не понравился, главное, Ленку увез непонятно зачем... - не унималась Марина.
- Что значит - непонятно? Он ее в ресторан пригласил, за коленки трогал или что? Глазки ей строил? - Лизавета поняла, что остановить поток подозрений сможет только конкретный вопрос.
- Да Бог с тобой, какой ресторан! Какие глазки! Ленка бы и не пошла. У нее один свет в окошке, ее Валерочка. Вполне, между прочим, бесполезное существо. Уже год как не работает, лежит на диване, размышляет о вечном. А она все время: "Валерочка, Валерочка..." Котлетки на пару, творожок - у него язва, что ли, застарелая...
- И почему она поехала с этим продюсером? - осторожно поторопила гримера Лизавета.
- Да работать, конечно, что еще. Мы в тот день гримировали этого... кандидата в президенты. У него кожа - кошмар, красная, шершавая, с пятнами какими-то, мешки под глазами, шея морщинистая, лысина, взгляд мышиный. А Витька хотел, чтобы он был гладенький, как Рональд Рейган... Пришлось повозиться, особенно пока шею шпаклевали. А этот - он все время рядом с кандидатом болтался. Даже с нами не резвился, как обычно. Ясное дело - тот заказчик, вот этот и проверял, нравится - не нравится. И заодно демонстрировал свою солидность. Потом, когда кандидата загримировали, начал расхваливать: мол, на десять лет помолодел, мол, на это всегда надо внимание обращать! Клиент, конечно, растаял. Потом продюсер уволок его на съемочную площадку. Мы только собрались покурить, этот возвращается и...
- Кто "этот"? - Лизавета с трудом продиралась через "тех" и "этих" в Маринином рассказе.
- Продюсер. - Марина скорчила очаровательную гримаску, призванную показать, каким противным был "этот" продюсер. - Я думала, он при хозяине будет, хоть часок от него отдохнем. Нет, явился!
- И что?
- Опять начал говорить комплименты - какой коричневый и гладкий получился его патрон. Он так и сказал - патрон! Причем без него-то не особо церемонился. Так прямо и говорит: вы из нашего ворона - орла сделали! А потом подсел на подлокотник кресла рядом с Ленкой и опять о том же самом: "Как вы его отполировали! Блеск! А на шею что положили?" Сам улыбается нежно-нежно... У меня даже скулы свело. Ленка отвечает - мол, это косметический воск, используется при создании портретного грима или для маскировки явных дефектов. Тот аж взвизгнул от радости. Как будто всю жизнь мечтал гримером стать. И опять расспрашивать начал... - Марина поискала глазами пачку с сигаретами.
- О чем? - Лизавета, сидевшая ближе к столу, протянула ей коробочку и зажигалку. - О чем он ее расспрашивал?
- О работе. - Марина держала сигарету очень по-дамски, элегантно и непринужденно. - О том, что такое портретный грим. Как его делают. Про накладки. Когда узнал, опять затрясся. Значит, внешнее сходство не обязательно? Леночка ему все объяснила - про тип лица, про губы, про то, что сходство, вообще говоря, не обязательно. Я тогда еще вспомнила, как она сделала из Ролана Быкова толстяка Хрущева и как это классно получилось.
- А он что?
- Совсем приторный стал, за плечи Леночку приобнял, говорит: "Это вы занимались гримом на этом фильме! Я восхищен!" - Марина так произнесла последнюю фразу, что Лизавете сразу вспомнился большой бал у Воланда и крики Бегемота: "Я восхищен, я восхищен!" Ей подумалось, что и продюсер, должно быть, похож на кота - жирного, ласкового и несимпатичного.
- А зачем ему был нужен этот портретный грим?
- Бес его знает, - пожала плечами Марина. - Но он несколько раз переспросил: "Вы и портретный грим можете? Любого двойника сделать умеете?"
- Двойника? - машинально переспросила Лизавета. Это редкое в общем-то слово она слышала слишком часто. И слово теперь казалось ей зловещим. От него веяло замогильным холодом. Лизавета почувствовала, что у нее леденеют ладони. - Он так и сказал - "двойника"?
- Вот, вот... Ленка молчит, а я и ляпни, что Ленка лучший мастер по портретному гриму в городе, кого хочешь "сделает". Тут продюсер как крыльями захлопает, как закричит, что Леночка - именно тот человек, которого он всю жизнь ищет...
Марина замолчала, часто моргая глазами. Потом спросила:
- Значит, это он...