- Бог весть... - Избитый и не глянул в Саввину сторону. - Но я не ожидал вас увидеть. Приятно удивлен, приятно.
- Кто же вас так? - продолжал настаивать Савва.
- Не знаю и, не поверите, даже узнавать нет никакого желания, Кокошкин приложил левую руку к сердцу.
Лизавета была удивлена - здоровый и целый имиджмейкер походил на печального Пьеро, а больной и несчастный веселился, как расшалившийся Буратино. Его веселье словно освещало больничную палату, играло солнечными зайчиками на белых стенах. Хозяин фирмы "Перигор" лежал в отдельной палате, вполне, по нынешним временам, комфортабельной - высокая хирургическая кровать, стойка для капельниц, раковина, столик с лекарствами, еще один для цветов и гостинцев. Напротив кровати два кресла, для посетителей. Видимо, больше двух посетителей к раненому психологу не пускали.
- Я хотела спросить...
- Вот вы и испортили мне все удовольствие. Я-то думал, что вы просто навестили страждущего, уже и друзьям собирался хвастаться, что меня у одра болезни посещают звезды экрана, а вы...
- А мы можем вступить в сговор... - улыбнулась Лизавета. - Вы ответите на мои вопросы, но об этом мы никому не скажем, а потому вы имеете право говорить, что я приходила без задней мысли!
Кокошкин с видимым усилием повернулся на бок.
- Я должен был догадаться, что посещение больных - не ваше амплуа. Что ж, чем могу - помогу!
- Не беспокойтесь, ничего сверхординарного. Всего одно имя - как зовут эту учительницу хороших манер...
- Все-таки догадались...
- О чем? Просто я решила спросить...
- Догадались, чем все же занимается мой друг Целуев. - Психолог облизал разбитые губы. Потом приподнялся и попробовал вскарабкаться повыше, но застонал и опустился на подушку.
- Вам помочь? - бросилась к нему Лизавета. - Давайте я поправлю подушку!
- Ох, спасибо! Здесь вполне квалифицированные и миловидные сестры, однако ваши лилейные ручки...
Лизаветины красивые, но тренированные руки (тут и теннис, и работа на пишущей машинке, и хозяйство) можно было назвать лилейными только в шутку. Она поправила сбившуюся подушку и вернулась в кресло.
- Раз шутите, значит, вы не так уж плохи. А Людмила кудахтала - "при смерти, при смерти".
- Иногда полезно подлечиться, - опять улыбнулся Кокошкин. - Ну что, вам нужна фамилия преподавателя сценодвижения? Хотите выяснить, кого она обучала? А, журналисты-расследователи?
- Возможно, - посуровела Лизавета. Веселье психолога вдруг показалось искусственным, будто он нанюхался какой-то дряни и смеется натужно, по обязанности.
- Тогда записывайте. Калерия Матвеевна Огуркова, Садовая, сто двадцать шесть, квартира восемь. Телефон отсутствует. Дерзайте! Она почти всегда дома, даже в магазины не выходит. Уроков у нее сейчас нет, насколько я знаю... Вперед, дерзайте!
- Мы подумаем. - Лизавете все меньше нравился глумливый тон психолога. - Желаю вам скорейшего выздоровления.
- Сердечно благодарю, давайте я буду всем говорить, что вы мне не яблочки принесли, а пластырь никотинел.
- Это еще зачем? - ошалело переспросила Лизавета, тут же забыв о неподобающем поведении больного.
- Курить страсть хочется, а мне не разрешают. Я слышал, пластырь может утолить никотиновый голод.
- Хорошо, договорились!
- Удачи вам! - С этим напутствием журналисты удалились.
Отыскать квартиру Калерии Матвеевны Огурковой было непросто. Огромный дом на Садовой представлял собой лабиринт дворов и лестниц, утративших какие бы то ни было опознавательные знаки не то в ходе приватизации, не то во время капитального ремонта без выселения жильцов, вошедшего в моду в конце восьмидесятых.
Савва и Лизавета терпеливо бродили по темным лестницам и внимательно всматривались в цифры на дверях - другого способа отыскать восьмую квартиру не было. Терпение репортеров, закаленное на долгих пресс-конференциях, многим показалось бы безграничным. Только однажды Савва, наступивший на экскременты, оставленные, вероятно, лицом без определенного места жительства, тихим словом помянул местную власть, которая должна не только бороться за избрание и переизбрание, но и следить за мелочами вроде наличия бомжей и отсутствия лампочек в домах, принадлежащих муниципалитету.
И вот - эврика! Они оказались перед рыжей, многократно окрашенной дверью: на косяке - цепочка кнопок, возле одной из них металлическая пластина, долженствующая, судя по рулончикам на краях, изображать пергаментный свиток, на пластинке высокими псевдоготическими буквами выгравировано: "Профессор Театрального Института К. М. Огурков".
- Буква "А" куда-то потерялась... - многозначительно произнес Савва и, посмотрев на запыхавшуюся Лизавету, нажал на кнопку звонка.
Ждать пришлось довольно долго. Он уже собрался позвонить еще раз мало ли как там со слухом у почтенной преподавательницы, - но не успел. За дверью прошелестели шаги, вовсе не старческие, и ломкий, с басовитыми нотками голос задал классический вопрос:
- Кто там?
- Добрый день, - отозвалась Лизавета и сразу взяла Савву за руку, призывая к молчанию. Он и сам сообразил, что, учитывая напряженную криминогенную ситуацию, разумнее вести переговоры женским голосом. - Мы журналисты с Петербургского телевидения, мы хотели бы поговорить с Калерией Матвеевной.
Лизавета была готова к долгим уговорам и объяснениям, но лязгнул тяжелый замок, и дверь немедленно распахнулась - никаких цепочек, крюков, капканов, полная открытость и доверчивость. И совершенно неожиданное приветствие:
- Проходите, проходите, Елизавета, не знаю, как ваше отчество, здравствуйте.
Обалдевшие Савва и Лизавета, даже не разглядев толком хозяйку, вошли в полутемный коридор.
- Прямо, прямо, - пригласила их Калерия Матвеевна, - идите за мной, и осторожно, тут у нас нагромождения.
Словечко "нагромождения" она произнесла с неповторимой интонацией человека, выросшего в просторных апартаментах и знавшего, что такое мамина спальня, что такое буфетная, кабинет отца и девичья, в которой живут горничная и кухарка. Лизавете эти интонации были знакомы - временами ее родная бабушка, ученица, но не выпускница Смольного, говорила точно так же, чуть нараспев: "У нас в имении..."
- Вот моя комната. - Калерия Матвеевна распахнула двери, и они оказались в просторной, старомодной комнате.
Старомодной комната выглядела не из-за старинной мебели. Антиквариат сейчас в моде, и за павловскими стульями и александровскими ломберными столиками охотятся толстосумы. Мебель была расставлена на особый манер, стол - обязательно в центре, вокруг него толпятся стулья и кресла с высокими спинками. В стороне горка, в другом углу высоченное трюмо с двумя тумбами по бокам. Напротив широкого окна - диван с резными подлокотниками и ножками, обитый узорчатой тафтой. Так выглядят комнаты, в которых живут люди, привыкшие к простору и комфорту.
- Раздевайтесь и располагайтесь, - гостеприимно улыбнулась Калерия Матвеевна, - я полагаю, от чая никто не откажется?
Гости кивнули. Калерия Матвеевна включила электросамовар, стоящий на приставном столике у дальнего края овального обеденного стола, постелила поверх бордовой скатерти из тяжелого плюша клетчатые салфетки, достала из горки нарядные, все в красно-золотых маках чашки (Лизавета ни секунды не сомневалась, что на донышке каждого блюдца и каждой чашечки есть клеймо фабрики Попова), разложила серебряные ложечки, поставила сухарницу с печеньем - печенье, правда, обыкновенное, польское ванильное, конфетницу, сахарницу, тарелочку с тончайшими ломтиками лимона.
- Варенье мы уже, к сожалению, съели. Буквально на прошлой неделе отправила племяннице последнюю баночку вишневого, - словно извиняясь, сказала Калерия Матвеевна. - Да. Я так рада, так рада видеть вас, Елизавета...
- ...Алексеевна, только можно без отчества, я почему-то не привыкла, - откликнулась Лизавета.
- Да, это мы, педагоги, с младых ногтей привыкаем к обращению по имени-отчеству, - вздохнула Калерия Матвеевна.
Савва, еще не пришедший в себя после странного узнавания у входных дверей, был совсем раздавлен: вот оно, крыло птицы славы, - звонишь в дверь совершенно незнакомому человеку, он тут же тебя впускает да еще и очень рад видеть! Савва внимательно посмотрел на хозяйку дома, Калерия Матвеевна была похожа прежде всего на деву, а уж потом на старую - свежее, румяное, несмотря на морщины, лицо, яркие, живые серые глаза, чуть навыкате, полные выразительные губы, аккуратные седые, вполне стародевические букольки скреплены затейливым черепаховым гребнем. Вполне возможно, она побывала замужем, но в представлении юного Саввы выглядела как старая дева: черней черного длинная узкая юбка, белей белого блузка с кружевной мережкой и жабо, подколотое брошью-камеей.
- Тогда я буду называть вас Елизаветой, - продолжала преподавательница сценодвижения. - Я вас сразу по голосу узнала, такой приметный голос, такой необычный и в то же время приятный тембр... Угощайтесь, угощайтесь...
- Калерия Матвеевна, мы к вам по делу.
- Понимаю, что не просто чайку попить, - ответила хозяйка, - и все же не забывайте, вот печенье, вот конфеты... - Она пододвинула сухарницу и конфетницу поближе к гостям.