Слегка опешив, и не веря своим ушам, я всматривался в ее смеющееся лицо и видел в нем, кажется, удивление. Потом догадывался опустить взгляд. И брал у нее из рук кассету с дешевой и глупой комедией «Импотент». Брал в третий раз. И, понимая, какую чушь несу, объяснял, что очень уж кино смешное.
И снова повисало молчание. Она стояла в дверном проеме, улыбалась, показывая ровные белые зубки. И в синем взгляде светилась насмешка и, кажется, ожидание.
И я первый говорил:
— Пока.
На крыльце меня ждала поскуливающая от нетерпения Вега. Она подскакивала и, смешно приседая на задние лапы, принималась виться вокруг меня. Ей было весело оттого, что я с ней. А я ощущал себя жалким комбинатором. Который, вроде бы, все сделал, как и собирался, но ничего не получил. Как, впрочем, и планировал.
Я подносил кассету к лицу и вдыхал с холодом задержавшийся на полиэтиленовой обертке запах духов. Духи у нее всегда были дешевыми.
Куда деваться, когда, сидя в классе, ты вдруг обнаруживаешь, что часто и глубоко дышишь. А когда пытаешься сдержать дыхание, начинает кружиться голова и появляется ощущение давления в груди, будто легкие не могут выдохнуть мертвый душный воздух. И ворот рубашки начинает сдавливать горло, не сильно, но так, что не можешь не замечать. И в ответ на пошлую шутку соседа по парте, хочется выпрыгнуть в окно.
Класс работает. Согнутые спины. Шуршание шариковых ручек по бумаге, и подрагивающие в такт косички, хвостики, обесцвеченные перекисью водорода.
Голос учителя. В кирпиче больше жизни, чем в этом голосе. Вот она смотрит на меня и не видит меня. И говорит не мне. Воспроизводит:
— …тогда я в первый раз узнал про знаменитого Фа-ра-де-я. Его портрет в газете…
Я пишу про знаменитого Фарадея. Я не знаю, кто он и когда жил, чем занимался и почему был знаменит. Я вожу ручкой по бумаге, и остается след. Который ничего не значит.
— я решил стать похожим на Фа-ра-де-я. Я…
Сухой, как меловая пыль, воздух не лезет в ноздри, встает в горле ватным комком. Приходится глубоко вздыхать. Но до того, как я выдохну, хочется вздохнуть еще раз. Дышу ртом. Но это не помогает.
Скосив глаза в сторону, смотрю на Пашу. Его лицо бледно-желто, серьезно, и видно, как напряжены мышцы, сжимающие челюсти. Он часто поправляет ворот рубашки, оттягивает его. На лбу, под линией коротко стриженных волос, проступают морщины. Он дышит с трудом и ерзает по скользкому сиденью стула.
Смотрю в другую сторону — отличница Саманбетова выводит буквы, прикусив от усердия кончик языка. Замирает, вслушиваясь в голос — улавливает запятые.
Смотрю вперед, через несколько парт, в темные, невидящие меня глаза. Голос заканчивает фразу, глаза опускаются вниз:
— Подобно Фа-ра-де-ю…
Воздух становится пустотой. Сердце притихает и вдруг пускается в дрожащий неуверенный галоп. Дергаю ворот — с щелчком отскакивает пуговица. Рубашка сухой скорлупой сжимает тело.
— Фарадей — английская фамилия? — мой вопрос звучит глухо и беспомощно.
Голос прерывается на середине фразы. Темные глаза оживают и останавливаются на мне. Лицо учительницы принимает выражение недовольства и раздражения.
— Не знаю, — отвечает она после паузы.
— А кто он такой?
— Ивлев, у нас диктант.
— А кто такой Фарадей?
— Какая разница? — подает голос отличница Саманбетова.
— Н-ну, где он жил? — я нервничаю и запинаюсь.
— Батон, ты чего? — шепчет Паша, — Успокойся.
Учительница смотрит на меня. Она не понимает, что мне нужно.
— Можно выйти? — спрашиваю я.
— Куда выйти? У нас диктант! — раздражение учительницы прорывается и она взмахивает перед собой книжкой.
— В туалет!
— Ты что, как маленький? — опять Саманбетова.
Я вопросительно и нервно смотрю в лицо учительницы. Ее глаза округлились, а короткий носик покраснел.
— Ты согласен на двойку? Я тебе двойку поставлю, если этот диктант не напишешь!
И после паузы:
— Иди.
Быстрыми широкими шагами выхожу в коридор. За спиной:
— Фа-ра-дей…
Быстрее, на улицу, из сухой невыносимой пустоты. Ступеньки мелькают под ногами. За спиной хлопает одна дверь, другая. Скользкое крыльцо. Скрипящий снег под ногами. Сквозь рубашку кожу обдает ледяным ветром. Хватаю его ртом, вдыхаю носом, чувствую его вкус в горле. Дышу. Глубоко. С наслаждением. Тело впитывает свежесть и становится легким и живым.
Успокоился. Стою — мерзну. Нужно набрать побольше холода, свежего живого мороза. Дышать — вкусно. Сердце — неощутимо, будто остановилось, цедит морозную свежесть сквозь капилляры.
Когда начинает пощипывать уши, захожу обратно. Теперь тут не пустой воздух. Теплый. Почти родной. В тепле холодная рубашка так странно ощущается. На урок не иду. Стою в туалете и смотрю в зеркало.
— Батон, пошли на дискотеку.
— Зачем?
Кеша вопросительно смотрит на меня.
— А с кем?
— Ну, пока со мной. А там видно будет.
Мы стоим в подъезде, возле моей двери. Изо рта вырываются облачка пара. И в футболке мне холодно. Я сидел дома, на диване, у настольной лампы — я люблю так сидеть — и читал книгу. Когда блумкнул дверной звонок, я даже расстроился, что меня отрывают от чтения. А сейчас вот стою в подъезде, мерзну и думаю, что, наверное, стоит сходить на дискотеку. Кеша уже поддатый. От него явственно пахнет вином. Что странно. Обычно он пьет водку. Он стоит, радостно улыбаясь, и поеживается в слишком свободной дубленой куртке.
— А сколько вход стоит?
— Тридцать.