По взаимному согласию мы бросили эти занятия к концу недели.
- Наверное, у тебя внутри не хватает какой-то такой штучки, - утешал я Уэйкэма.
- Мне кажется, что у тебя небо устроено как-то не так! - пришел к заключению Уэйкэм.
Мои успехи в роли рассказчика, комментатора, критика и шутника вновь пробудили во мне мои детские мечты стать писателем. Я не могу сказать точно, когда у меня впервые возникло такое желание. Помню, как-то однажды, еще совсем маленьким, я провалился в мусорную яму, довольно глубокую, куда садовник выбрасывал всякий хлам. При падении я вывихнул ногу и не мог двинуться с места. Между тем уже наступил вечер, а моя западня находилась далеко от дома, так что положение, в которое я попал, представлялось мне в мрачном свете. Но у меня было одно утешение: это приключение окажется весьма ценным для автобиографии, составлением которой я тогда занимался. Ясно помню, как я лежал на спине среди гниющих листьев и битого стекла, сочиняя свой рассказ: "В этот день со мной произошло удивительное приключение. Гуляя по саду и ничего не подозревая, я внезапно..." Но мне не хотелось рассказывать правду - "свалился в мусорную яму шести футов в ширину, не заметить которую мог только идиот!" - и я стал придумывать более достойную ситуацию: мусорная яма превратилась в пещеру, вход в которую был тщательно скрыт, и я пролетел шесть или семь футов, скользя вниз "по бесконечному склону, ведущему в огромный мрачный склеп".
Во мне боролись два противоположных желания: с одной стороны, я жаждал спасения с вытекающими из него ужином и всеобщим сочувствием, а с другой меня соблазняла мысль провести здесь, в яме, тревожную, полную опасностей ночь. Наконец природа взяла верх над романтикой, я заревел, и приключение закончилось весьма прозаически - теплой ванной и примочками из арники. Но этот случай позволяет мне заключить, что уже с малых лет меня влекло к превратностям и горестям писательского труда.
Обо всех своих других мечтах я не таясь рассказывал окружающим и долго обсуждал их с теми, кто проявлял интерес. Но во всем, что касалось моего стремления стать писателем, я был удивительно сдержан. За все время я никому ни слова не сказал об этой тайне, кроме двух человек - моей матери и незнакомца с седой бородой. Я скрывал свою мечту даже от отца, хотя мы были с ним большими друзьями. Мне казалось, что он вытащит мою тайну на всеобщее обозрение и начнет подробно и пространно обсуждать ее. От одной этой мысли я содрогался.
Мой разговор с незнакомцем произошел следующим образом. Однажды вечером я гулял в Виктория-парке - летом это было мое излюбленное место для прогулок. Стоял прекрасный тихий вечер, и я бродил в приятной задумчивости, пока сгущающиеся сумерки не заставили меня подумать о том, который теперь час. Я огляделся вокруг. В парке уже никого не было, только какой-то человек сидел на скамейке у пруда, спиной ко мне. Я подошел ближе. Он не обратил на меня внимания, но я вдруг, сам не знаю почему, заинтересовался им и присел на край его скамейки. Это был красивый человек с запоминающимся лицом, удивительно живыми и ясными глазами и седыми волосами и бородой. Если бы не его руки, скрещенные на набалдашнике трости, белые и тонкие, как у женщины, я принял бы его за капитана, - их тогда часто можно было встретить в этих местах. Он повернулся и посмотрел на меня. Мне показалось, что под его седыми усами шевельнулась улыбка, и я невольно подвинулся чуть ближе.
- Простите, сэр, - сказал я немного погодя, - не скажете ли вы, который час?
- Без двадцати восемь, - ответил он, взглянув на часы. Его голос произвел на меня еще более сильное впечатление, чем его мужественное лицо.
Я поблагодарил его, и мы снова замолчали.
- Где ты живешь? - неожиданно повернулся он ко мне.
- Совсем рядом, вон там, - махнул я рукой в сторону торчавших на горизонте труб, - я могу гулять до половины девятого. Я так люблю этот парк, - добавил я, - я часто прихожу сюда по вечерам!
- А почему тебе здесь нравится? - спросил он. - Расскажи мне.
- Не знаю, - отвечал я, - я здесь, думаю.
Я не мог понять, что со мной. Обычно в присутствии чужих я становился застенчивым и молчаливым, но магическая сила его веселых глаз, казалось, развязала мне язык.
Я сказал ему, как меня зовут, и рассказал, что мы живем на улице, где вечно царит страшный шум и где совсем нельзя сосредоточиться и подумать даже по вечерам, когда в голове начинают бродить всякие мысли.
- Мама не любит сумерки, - сообщил я, - в сумерках ей всегда хочется плакать. Но, знаете, мама, она... она уже не очень молода, и у нее много забот. Наверно, поэтому так и получается!
Он положил свою руку на мою. Теперь мы сидели совсем рядом.
- Бог создал женщин слабыми, чтобы научить нас, мужчин, нежности, сказал он. - Ну, а ты, Поль, ты любишь сумерки?
- Да, - отвечал я, - очень! А вы?
- А почему тебе нравятся сумерки? - спросил он.
- О, - ответил я, - ко мне приходят всякие мысли!
- Какие же мысли?
- О, я сочиняю! - признался я. - Когда я вырасту, я хочу стать писателем и писать книги.
Он взял мою руку и крепко пожал, а затем сказал:
- Я тоже пишу книги.
И тогда я понял, почему меня потянуло к нему.
Так я впервые в жизни узнал, как радостно обсуждать профессиональные вопросы со своим собратом по ремеслу. Я назвал ему своих любимых писателей - Скотта, Дюма и Виктора Гюго, и к своему удовольствию узнал, что это и его любимые писатели; он согласился со мной и в том, что лучше всего рассказы о настоящей жизни, где люди не говорят, а действуют.
- Вы знаете, когда-то я читал разные глупости, - сознался я, - рассказы об индейцах, и все в таком роде, но мама сказала, что я никогда не смогу стать писателем, если буду читать такую ерунду.
- То же самое будет открываться во всех случаях жизни, Поль, - ответил он. - Приятные вещи редко оказываются для нас полезными. А что ты читаешь теперь?
- Сейчас я читаю пьесы Марло и "Признания" де Квинси, - сообщил я ему.
- К ты их понимаешь?
- Да, как будто, - ответил я. - Мама говорит, что когда я вчитаюсь, они мне еще больше понравятся. Я очень, очень хочу научиться писать, доверился я ему, - тогда я смогу заработать кучу денег.
Он улыбнулся.
- Так ты не веришь в искусство ради искусства, Поль?
Я был удивлен.
- А что это значит? - спросил я.
- У нас, писателей, Поль, это значит, - ответил он, - писать книги ради самого удовольствия их писать, не думая о вознаграждении, не мечтая ни о деньгах, ни о славе.
Для меня это было новостью.
- И многие писатели так делают? - спросил я.
Он откровенно рассмеялся. Смех у него был громкий и веселый. Он разбудил эхо в тихом парке, и, не удержавшись, я засмеялся тоже.
- Ш-ш! - сказал он, оглянувшись с притворным страхом, что нас могут подслушать. - Говоря между нами, Поль, - прошептал он, придвинувшись ко мне ближе, - я думаю, что никто так не делает, мы только говорим об этом. Но вот что я тебе скажу, Поль, это профессиональная тайна, и ты ее хорошенько запомни: еще ни один писатель не заработал ни денег, ни славы, если он не старался писать как можно лучше. Пусть это будет не так хорошо, как у других, но всегда надо стремиться дать лучшее, что ты можешь, Запомни это, Поль.
Я обещал запомнить.
- И нельзя думать только о деньгах и славе, Поль, - прибавил он через минуту, говоря уже серьезно. - Конечно, деньги и слава - вещи хорошие, и только лицемеры могут говорить, что это их не интересует. Но, если ты будешь писать, думая только о деньгах, Поль, тебя ждет разочарование. Их гораздо легче заработать другими способами. Скажи, ведь ты хочешь быть писателем не только из-за денег?
Я задумался.
- Мама говорит, что быть писателем - это благородное призвание, припомнил я, - она говорит, что каждый, кто может писать книги, должен гордиться этим и радоваться, потому что он дает людям счастье и заставляет их забывать все неприятности. И еще она говорит, что, если собираешься стать писателем, нужно быть очень хорошим человеком, чтобы быть достойным помогать другим, учить их.
- И ты стараешься быть хорошим, Поль? - спросил меня незнакомец.
- Да, - отвечал я, - но очень трудно быть совсем хорошим, - конечно, пока не вырастешь!
Он улыбнулся, но скорее своим мыслям, чем моим словам.