грустили черти разгребая
в аду остывшие угли
но мы пришли и по привычке
зажгли
© elena-durak посв. сафо
Взрыв я помню.
Это была высотка, почти небоскреб. Взрыв не разрушил ее полностью, но устроил такой пожар, что все здание сгорело почти целиком меньше, чем за час. Огненные шары расцветали, поднимаясь по этажам, один за другим. Это было похоже на бенгальский огонь.
Пожарным стоило большого труда держать зевак подальше от места происшествия. Наконец это за них сделал нестерпимый жар, накрывший ближайшие окрестности такой мощной волной, что толпа шарахнулась в стороны, а дополнительно прибывшие подразделения пожарных теперь боролись за соседние здания, справедливо опасаясь, что огонь в скором времени перекинется и на них.
Это все, что мне удалось выудить из плавающей в голове мути, когда я пришла в себя на жесткой каталке какого-то лазарета. Почти все мое тело было покрыто ранами и ожогами. Каждое движение причиняло где-нибудь жгучую боль, но серьезных повреждений вроде бы не было. Откинув простыню, я, преодолевая головокружение и шипя сквозь зубы, села, свесив ноги, и огляделась. В помещении было еще несколько передвижных кроватей с раненными людьми, некоторые из которых лежали молча и не двигаясь, а некоторые тихонько стонали и всхлипывали; стояли какие-то приборы, с потолка свисали мониторы.
Я принялась разглядывать себя. Широкая повязка через грудь и живот, трусы и многочисленные пластыри — больше на мне ничего не было. Рядом с моей каталкой на кафельном полу лежала груда тряпья, обожженного, окровавленного и изрезанного чуть не в клочья — видимо, это и была когда-то моя одежда. По уцелевшим кускам такни угадывались джинсы и кожаная куртка.
Я осторожно ощупала лицо. Нос был распухший, почти не дышал и болел в районе переносицы.
Возле моей каталки стоял металлический столик, на котором лежали горкой марлевые тампоны, стоял пузырек, по-видимому, с дезинфицирующим средством и рулончик пластыря.
Я принялась залеплять свои мелкие, но от этого не менее болезненные ранки, ожоги и царапины, отгрызая пластырь зубами. Первым делом залепила широкий и глубокий ровный порез поперек ладони на правой руке. Именно он причинял мне сейчас больше всего неприятностей.
Закончив зализывать раны и почувствовав себя несколько лучше, я обратила внимание на мужчину, лежащего недалеко от меня на соседней каталке. Он тоже, по всей вероятности, только что пришел в себя и пытался, подняв голову и изогнувшись, разглядеть длинную ровную рану, что тянулась по всему боку от подмышки почти до самого солнечного сплетения. Рана была довольно глубокая, края ее постоянно расходились, сочилась кровь.
Мужчина то ли от слабости, то ли от боли, снова обмяк, и его голова со стуком упала обратно на каталку, а рука сползла с края и повисла плетью. Никого из персонала в комнате не было, а из коридора доносился шум, как с вокзала: кто-то кого-то звал, что-то постоянно брякало и гремело. Из открытого окна долетали до меня звуки сирен, шум работающей техники, чей-то голос постоянно зычно отдавал приказы… Наше помещение казалось островком спокойствия.
Я спрыгнула со своего насеста, ощутив горящими босыми ступнями приятную прохладу пола, подошла к своему соседу, стянула края мучившей его раны и залепила пластырем в нескольких местах, чтобы они больше не расходились. Потом подняла за запястье его руку и аккуратно пристроила ее вдоль туловища поверх простыни, которой он был накрыт ниже пояса. Он не двигался и не открывал глаз, и я от нечего делать принялась его разглядывать.
На вид ему можно было дать лет от тридцати до сорока. Был он из тех поджарых мужиков, что делаются чем старше, тем лучше. Его лицо с правильными чертами не портили даже морщинки возле крыльев тонкого прямого носа и хищно изогнутые, сведенные к переносице брови. Голова его была почти наголо острижена, так что судить о его масти можно было только по бровям и по короткой рыжевато-русой бородке. Кожа его была смугла, весь он был мускулист, подтянут и, наверное, привлекателен. Только сейчас он выглядел слегка растерзанным, как будто его кошки драли, весь, как и я, был покрыт царапинами и ожогами, синяками и порезами разной глубины.
Я обратила внимание на один из мониторов над его головой, на котором застыло изображение, похожее на рентгеновский снимок: была показана часть шеи, левой ключицы и плеча. И где-то в мышце над ключицей отчетливо был виден какой-то округлый предмет с четко очерченными краями, напоминающий по форме то ли таблетку, то ли батарейку от часов. Я привстала на цыпочки, чтобы получше его разглядеть. Потом бесцеремонно пощупала то место возле шеи незнакомца, пытаясь найти непонятную штуку под кожей.
Пришла медсестра, держа в руках шприц и набор для штопки живых человеческих тел в маленькой эмалированной ванночке. Увидев результаты моего творчества на боку у пациента, она удивленно подняла брови и взглянула на меня с легкой усмешкой, но промолчала.
Я безразлично пожала плечами и вернулась на свою каталку. Смирно легла, накрылась простыней и, повернув голову, смотрела, как она сначала ввела пациенту в похожую на жгут вену на руке лекарство из шприца, а потом аккуратно отклеила налепленные мной пластыри, обработала края раны йодом, держа тампон зажимом, похожим на ножницы, и ловко наложила швы. Приклеила сверху повязку и так же молча покинула помещение.
Я снова слезла со своего места и приблизилась к мужчине. Он дышал ровно и глубоко, грудь его мерно вздымалась, на шее мощно бился пульс.
Та штука на экране продолжала интриговать меня, я пыталась понять, что это такое и зачем кому-то понадобилось пичкать свое тело подобными штуковинами.
Отлипнув, наконец, от монитора, я вдруг заметила, что мужчина открыл глаза и уже какое-то время изумленно смотрит на меня снизу вверх. Когда я обратила к нему свое лицо, взгляд его приобрел какое-то совершенно дикое выражение.
— Что ты делаешь? — хрипло выговорил он.
— Ничего. Просто смотрю. — Я демонстративно убрала руки за спину.
Он некоторое время молча меня разглядывал, прищурившись. Я спокойно выдержала взгляд его светло-карих глаз. Потом скучающе отвернулась, прошлепала к своей каталке, снова улеглась спиной на прохладную поверхность, накрылась простыней и сложила руки на животе, глядя в потолок. Потом отвернулась спиной к этому странному типу с непонятной штукой над ключицей, подтянула коленки к животу и, почти умудрившись свернуться калачиком на этом предельно узком ложе, заснула.
Когда я проснулась, проспав, по моим ощущениям, всего пару минут, плечо мое затекло и ныло, меня бил озноб, от которого не спасала легкая простыня.
— Очухалась.
Я повернулась на спину и увидела того самого мужчину. Теперь он стоял надо мной, одетый в джинсы и пеструю гавайку, расстегнутую и открывающую плоский мускулистый живот и часть повязки на боку, и усмехался. Я хотела удивиться, где это он так быстро раздобыл одежду, и едва успела подумать, где бы мне тоже достать что-нибудь кроме бинтов и пластырей, но он не дал мне додумать эту мысль, приблизившись совсем уж вплотную и застыв, как мне показалось, в угрожающей позе.
Теперь я смотрела на него снизу вверх и пыталась разгадать причины его странной реакции. Потом я, не помогая себе руками, села, свесив ноги, и прижимая к груди съезжавшую простыню, взглянула ему в лицо.
— У тебя такой вид, как будто ты боишься, что я на тебя брошусь и покусаю.
Его лицо приняло недоверчивое выражение.
Он отогнул полу своей легкомысленной гавайки, заляпанной кровью и с огромной дырой на боку, и продемонстрировал свою повязку:
— А кто, по-твоему, это сделал?
— Медсестра. Я только пластырем заклеила. А она пришла и все зашила.
— Я вообще-то про рану. Ты мне бок распорола.
— Я?
— Ты.
Я удивилась, недоверчиво хмыкнула.
— Чем?
— Стеклом. Осколком.
Я взглянула на свою правую руку, где поперек ладони, заклеенный пластырем, саднил и пульсировал порез.
Резко вскинув на него глаза, я пыталась снова разглядеть его лицо и вспомнить хоть одну знакомую черту.
Смуглый, лысый. Без усов, но с короткой бородкой. Хищные брови, прищур, светло-карие глаза… Нет, вне всяких сомнений, я первый раз увидела его здесь, пока он валялся на каталке.
— Да ладно. А за что?
— Давай не придуривайся, а? — раздраженно фыркнул он, но тень сомнения все же промелькнула в его глазах, все так же недоверчиво сощуренных. Он отступил, сложил руки на груди, потом стал задумчиво теребить подбородок.
Я тоже фыркнула в ответ.
— Я не так уж часто бросаюсь на незнакомцев. — Он поднял бровь.
Лицо его приняло странное выражение — смесь недоверия, удивления и непонимания. Я совершенно не имела представления о том, что он там бубнил насчет осколка, хотя порез на моей руке мог служить достаточно правдоподобным подтверждением его слов. Я пожала плечами и, чувствуя, что озноб еще усилился, закуталась в свою простыню, как в плащ, и нахохлилась.
Он снова подошел ко мне вплотную, оперся руками о край каталки, на которой я сидела, и оказался ко мне нос к носу, так, что мне стало видно в его зрачках собственное искаженное отражение. Я не пошевелилась и рассматривала с близкого расстояния царапины на его лице, морщинки вокруг прищуренных глаз…
Он изучал мою реакцию на его явно агрессивное поведение, потом скептически покачал головой и с усмешкой произнес:
— Ты или потрясающая актриса, или у тебя крыша поехала.
— Других вариантов нет? — осведомилась я.
— Другие маловероятны, — сухо отрезал он, не поведя и бровью.
Я немного поерзала, пододвигаясь к нему поближе и давая понять, что его угрожающий вид совершенно не произвел на меня впечатления, высунула из-под простыни руку и провела по его щеке костяшками пальцев. Он замер, и тогда я, подцепив кончиками пальцев его подбородок, притянула к себе его лицо и легонько прикоснулась губами к его губам. Он закрыл глаза и мужественно выдержал еще один мой легкий поцелуй. Потом открыл глаза и спросил едва слышно:
— Что ты делаешь?
— То, что мне хочется, — ответила я и собралась поцеловать его в третий раз, но он резко отшатнулся, глядя на меня почти с ужасом.
— Ты что, правда не помнишь меня?
— Ты, конечно, парень незабываемый и вообще, наверное, неотразимый. Но что-то мне подсказывает, что я тебя не помню. Или не знаю.
Он задумчиво склонил голову набок, упер руки в бока, осматривая меня с головы до босых ног, которыми я, не доставая до пола, начала бултыхать.
— А что ты помнишь?
Я честно задумалась, покопалась в ошметках памяти, помотала головой.
— Мало что. Взрыв, пожар.
— Как тебя зовут?
— Не знаю.
— Откуда ты?
— Не знаю я!
— Как ты сюда попала?
— Я помню взрыв и пожар, больше ничего.
— И все?
— Все.
— Что было до взрыва? Что ты делала? Где была?
— Я не знаю, — сказала я раздельно.
— Ты умеешь читать?
Я пошарила глазами по помещению, нашла несколько табличек с надписями. Шрифт был мелкий, мне не разглядеть. О, на стеклянной двери была надпись с той стороны: «Приемный покой», буквы были перевернутые. Я кивнула в сторону двери и прочитала надпись вслух. Мужчина кивнул.
— У тебя есть документы?
— Не знаю. Вон, кажется, мои вещи, — я кивнула на груду тряпья, которая все еще лежала на кафельном полу. Он кивнул, подошел поближе, поднял и ощупал каждую растерзанную тряпочку. Документов не было, но он почему-то остался доволен.
Он снова подошел ко мне, распахнул на мне простыню, бегло осмотрел мою забинтованную на манер мумии фигуру. Я безучастно наблюдала за его действиями. Он аккуратно прикрыл меня снова, отошел и уже от двери сказал:
— Я сейчас принесу тебе одежду, и мы уйдем. Поняла?
Я кивнула.
Он вышел, напоследок кинув на меня свой пронзительный взгляд с прищуром. Его не было довольно долго. Продолжая сидеть на краю каталки и покачивать ногами, я уже начала подумывать, не уйти ли мне отсюда как есть, босиком и в простыне. И без провожатых.
Вошла давешняя медсестра, неся в руках ворох какой-то одежды. Молча протянула его мне, с сомнением глянула на моего недавнего знакомца, неторопливо шедшего за ней следом. Хотя почему знакомца? Он мне так и не представился.
Он молчал.
Я взяла одежду. Это оказались драные джинсовые шорты, немного свободные мне в талии, но не спадали, и то ладно. И футболка, довольно просторная, что меня тоже вполне устраивало.
— Расскажите, пожалуйста, как нас доставили, — попросил мужчина медсестру.
Она неуверенно улыбнулась, посмотрела на нас обоих и сказала, обращаясь к нему:
— Вас нашли возле горящего здания после взрыва, вы лежали, обнявшись. Мы поэтому вас и поместили тут рядышком.
Я молча надевала слегка оплавленные на подошвах кроссовки на босу ногу. Обувь была, возможно, моя: наделась как влитая.
Когда я выпрямилась, мужчина протянул руку, жестко взял меня за запястье и, кивнув ошарашенной медсестре, потянул меня к выходу.
— Подождите, — сказала нам вслед медсестра, — надо же оформить документы.
Он обернулся, полоснул по ней своим колючим взглядом, решительно вышел, таща меня на буксире, провел по больничным коридорам, прекрасно в них ориентируясь, и вывел из здания больницы.
На улице было солнечно, но горько пахло дымом, и теплый ветерок не приносил свежести.
Мы молча прошагали пару кварталов, прежде чем я поняла, что гарью стало вонять сильнее, а мы явно приближались к месту взрыва.
Мы остановились в нескольких сотнях метров от пострадавшего здания. Квартал был перегорожен лентами, возле которых, как и положено, толпилась куча народа: кто просто смотрел, кто снимал происходящее на смартфон; в зоне ЧП копошились люди в огнеупорных комбинезонах, стояли машины с включенными мигалками.
Огонь погас, но дым, пар и вонь заволокли все вокруг, и от обгорелого скелета здания, которое так и не рухнуло, все еще веяло горячим.
Мы стояли и молча смотрели издалека на суету и возню возле места взрыва. Вокруг нас перетаптывалась толпа таких же зевак, как и мы, деловито шныряли и вели свои прямые репортажи многочисленные съемочные группы.
— Погибших много? — спросил мой спутник у патрульного полицейского, ходившего вдоль ограждения с хмурым видом. Он остановился, оценил наш растерзанный вид, смягчил выражение лица и ответил:
— Погибших нет, к счастью. Только несколько десятков раненных. Вы тоже оттуда? — он указал большим пальцем себе через плечо.
— Нет, мы попали в аварию, — ответил мой незнакомец, снова взял меня за запястье, и когда полицейский неторопливо двинулся дальше, повел меня прочь от этого места, шарахаясь от телекамер.
Мы шли вдоль набережной, одетой в гранит, и я рассматривала здания на другом берегу реки, по которой плавно двигались прогулочные катера и лодки.
По пути нам попалась уличная кафешка. Ни о чем меня не спрашивая, этот тип купил мне мороженое, кофе в бумажном стаканчике и гамбургер. Себе взял тоже гамбургер и банку пива.
Сдержанно поблагодарив, я откусила от своего мороженого пару кусочков, потом бесцеремонно вынула из его руки жестянку с пивом и всучила ему надкусанное лакомство. Он сделал большие глаза и едва не поперхнулся тем глотком пива, который успел сделать.
Я вылакала залпом полбанки ледяного пива и вернула остатки ему. Он хмыкнул и взял банку, демонстративно доедая мое мороженое. Я принялась за гамбургер.
— А как тебя жовут-то? — прошамкала я с набитым ртом.
— Конштантин, — тоже с набитым ртом ответил он мне.
— А меня как?
— Ну, я тебя знаю как Евгению, — ответил он мне, прожевав.
— А на самом деле?
— Это еще надо выяснить.
Я какое-то время ела молча, переваривая услышанное и съеденное и созерцая речку.
Я доела свой гамбургер и отхлебнула последний глоток пива из его банки.
— А где мы с тобой познакомились?
— Здесь.
— Как же мы очутились вместе в той больнице?
— Долгая история, — ответил он, вытирая рот салфеткой.
— А мы спешим?
— Да.
— Куда?
— Сам еще не знаю.