Глава 14
тут скачет конь искрятся избы
а ты зовёшь на сеновал
тебя я видно слишком изба
ловал
© ab & clone
В первое мгновение мы оба замерли, потом Костя развернулся и, больше нигде не задерживаясь, повел меня прочь от этого места. Я было заартачилась:
— Костя! Подпол не выгорел, там остались наши следы! Твоя кровь!
Он скользнул по мне мимолетным взглядом, но движения не замедлил и руки моей не выпустил.
— Мы с этим уже ничего не поделаем, — проговорил он сквозь зубы, — надо убираться отсюда.
Однако бдительности он не терял. Повел меня вдоль дороги, по которой уехал микроавтобус. В пыли четко пропечатались следы шин, и мы шагали по густой траве вдоль обочины под сенью деревьев.
— Почему пожар не заметили с воздуха? — спросила я его, припомнив, как над нами то и дело кружил вертолет, пока мы топали до землянки.
Он сощурил глаз и взглянул на небо.
— Дожди прошли, вылетов стало поменьше. Но они еще прилетят…
— А если бы пожар пошел дальше?
— Тогда нам пришлось бы жарко, и мы бы отсиживались в озере по самые ноздри, — усмехнулся мужчина, снова уверенно вышагивая передо мной. Он нес свой рюкзак на здоровом правом плече. Левую руку по-прежнему берег и размахивал ею поменьше. Со стороны этого почти не было заметно, просто я успела изучить его походку.
В лесу быстро темнело, и мы опять были в пути. В животе урчало, и я вновь начала вспоминать приютившую нас на несколько ночей землянку. Возможность разжечь огонь, приготовить еду, лечь и вытянуть ноги, хотя бы и на жесткие бревна… Однако молча следовала за Константином, стараясь не отставать. Я все прислушивалась, не раздастся ли звук мотора, но ничего, кроме наших шагов и уже привычных звуков леса, не слышала.
Через пару часов пути мой спутник, наконец, решил, что уже можно двигаться по дороге, и идти стало легче.
Мы делали небольшие привалы, переводили дух, экономя, пили по чуть-чуть, по глоточку, сырую озерную воду, отдающую тиной, поднимались и шли дальше.
Я уже не чуяла ног, голова кружилась, перед глазами колыхалась мутная тьма, в которой маячила неясная молчаливая фигура. Стоило мне замедлиться или приостановиться, как меня начинало штормить, как после водки. Костя, заметив мое состояние, вернулся ко мне, попытался заглянуть в лицо, но я видела только мутные тени с размытыми краями.
Расплывчатое пятно передо мной приблизилось и приобрело человеческие очертания, что-то говорило, но я слышала лишь какие-то тревожные раздражающие отзвуки. Как будто я погрузилась в воду, и уши залило водой, сквозь которую до меня доходило только невнятное кваканье. Потом и пятно, и звуки куда-то отодвинулись, и я почувствовала, что спине стало холодно и жестко, зато ногам и голове — легко и приятно. Было темно, а стало еще темнее.
Потом на меня полилась вода, и я подумала, что погрузилась уже слишком глубоко, и чуть не захлебнулась, изо всех сил попытавшись вдохнуть.
Я кашляла, и в голове постепенно прояснялось. Прокравшиеся в лес предрассветные сумерки сделали очертания всего, что меня окружало, более четкими, и я увидела встревоженное лицо Константина, который, стоя на коленях посреди дороги, удерживал меня в сидячем положении и поил водой из бутылки, прижимая мою голову своей больной рукой к больному же плечу.
— Ну, Женька! Ну ты чего, напугала меня, — шептал он, ставя бутылку на землю и вытирая жесткой ладонью мое залитое водой лицо и шею, — загнал я тебя совсем, да? Ну потерпи до станции, немножко осталось. Там поедим по-человечески, отдохнем. — Он прислонился лбом к моему виску, шумно выдохнул.
В голосе его слышалось облегчение, и он, видя, что я пришла в себя, снова подал мне бутылку с водой. Я сделала еще пару глотков и, борясь с дурнотой, попыталась подняться на ноги. Он помог мне встать и, не выпуская меня из рук, подождал, пока я смогу твердо стоять на ногах.
— Это что было? — спросила я слабым голосом и слегка заплетающимся языком. Я отошла от него на шаг, но меня все еще пошатывало, в глазах было темно и непонятно: то ли ночь отступала так медленно, то ли дурнота.
Он шагнул ко мне, снова обнял, погладил здоровой рукой по голове.
— Голодный обморок, Жень, давай еще посидим чуток, отдохнем. — Он подвел меня к обочине и усадил на траву, продолжая поддерживать за плечи.
Когда в глазах у меня совсем прояснилось, мы продолжили путь, только теперь он не позволял мне отставать. Мы с ним вышагивали чинно, как пожилая пара на прогулке, я держалась за его локоть.
До станции и впрямь оставалось немного. До нас вскоре донеслись звуки прошедшего без остановки товарняка, а подойдя к путям совсем близко, мы услышали еще и шум автотрассы.
Перед тем как выйти к людям, мы умылись остатками озерной воды из полторашки, я как могла почистила свои джинсы от земли, которая въелась в самом низу штанин прямо в ткань, Костя заправил полы своей драной рубахи за пояс и, застегнув куртку до самого подбородка, стал выглядеть почти прилично. В таком виде мы вышли из леса, изучили на станции расписание пригородных поездов и, пока было время, дошли до дешевой забегаловки при автозаправке и наконец-то наелись нормальной еды, разогретой в микроволновке. А после двух пластиковых стаканчиков горячего сладкого чая я почувствовала, что совсем оживаю. Костя тоже приободрился, поглядывал на меня со странным выражением, определить которое мне не удалось. Возможно, так иногда выглядел Довольный-Жизнью-Константин, которого за время наших скитаний мне еще не приходилось видеть.
Потом мы клевали носами, усевшись в скользкие пластиковые кресла в прохладном пустом зале ожидания, и чуть не проспали свой поезд.
Еще сутки мы кочевали из одного пригородного поезда в другой, урывая по паре часов беспокойного сна друг у друга на плече.
Мне казалось, Костя сам не знает, куда нам ехать. Когда я спросила его об этом, он не сразу ответил, глядя затуманенными глазами куда-то мимо меня:
— Да, нам везде пока опасно. Не могу придумать такого места, где нас точно не будет поджидать засада.
В итоге мы, прибыв в какой-то городок, изучили грязные лохматые объявления, расклеенные на столбах, и сняли квартиру, которая сдавалась посуточно.
Хорошенько отмывшись в душе и перекусив купленными в ближайшем супермаркете полуфабрикатами, мы завалились в постель и дрыхли почти сутки, не имея сил ни на что, кроме еды и туалета.
В квартире, обставленной старенькой, но добротной и ухоженной мебелью, было чисто. И имелось все необходимое для обычной городской жизни: газ, вода, холодильник, стиральная машина. Я успела отвыкнуть от благ цивилизации и теперь удивлялась каждой мелочи: что можно умываться не ледяной, а теплой водичкой, спать на мягкой чистой постели, есть теплую еду столько раз в сутки, сколько захочется.
Он сводил меня в магазин, откуда я вышла в новой одежде и обуви и с запасом нижнего белья в красивом бумажном пакете; а потом в салон, где я провела несколько часов. В итоге я покинула его всего лишь чуть менее похожая на ту, что туда вошла: волосы остались почти той же длины и в таком же беспорядке, но почему-то выглядели ухоженно, а не так, как будто я подметала ими асфальт. Неброский маникюр на руках…
Зато Костю, который встречал меня в фойе и ждал у стойки администратора, чтобы заплатить, я едва узнала: выбритые ультрамодные полоски на висках, никакой растительности на лице — ни усов, ни бороды, ни даже щетины. Черты лица как будто заострились: натянувшаяся на скулах, покрытая загаром кожа, жесткий рисунок рта, складки возле губ, которые придавали ему насмешливое выражение. Только глаза были по-прежнему сощурены и смотрели с тем же настороженным выражением из-под изогнутых с надломом бровей. Сейчас на нем красовалась новенькая рубашка с закатанными ниже локтя рукавами, приличные штаны взамен изгвазданных джинсов, новенькие мокасины. Он тоже не терял зря времени.
Мы несколько секунд изумленно смотрели друг на друга, пытаясь увидеть прежние знакомые черты и принять, привыкнуть к новым. Потом мужчина улыбнулся и, оставив деньги, продолжая изучать меня с ног до головы, подошел ко мне, взял под руку и как ни в чем не бывало поцеловал в щеку. Ни дать ни взять — кавалер встречает свою даму, обычное дело.
— Потрясающе выглядишь, — звучало вполне искренне.
Я тоже сделала вид, что так и надо, постаралась улыбнуться как можно непринужденнее и, кинув прощальный взгляд в огромное зеркало во всю стену на женщину, идущую под ручку с щеголеватым незнакомцем, вышла на улицу городка.
Вдохнув свежего воздуха, свободного от удушающих ароматов одеколонов и лаков для волос, я украдкой разглядывала неспешно шагающего рядом со мной Константина.
— Что теперь? — несколько напряженно спросила я, увидев, что он тоже время от времени искоса посматривает на меня, как будто пытается себя убедить в том, что рядом с ним действительно я.
Он отвернулся, потом, тщательно подбирая слова, ответил, глядя перед собой:
— Мне нужно уладить здесь дела, сделать кое-какие приготовления. А потом я намерен вернуться в тот город, откуда начались мои проблемы.
— Что будет со мной?
— Тебе лучше оставаться здесь.
— Лучше для тебя?
— И для тебя. — Он говорил жестко, с нажимом, давая мне понять, что не потерпит от меня никаких возражений. Но мне было плевать.
— Ты же сказал, что я сама буду решать, оставаться мне с тобой или уйти.
— То, что мне предстоит, опасно. Меня могут поймать и отдать под суд. Или убить.
— А что мне делать здесь одной, без тебя?
— Ты можешь начать здесь новую жизнь. Я сделаю для тебя новые документы, тебя никто не знает…
— Я и сама себя не знаю! Ту мою прежнюю жизнь уже не вернуть, я даже не знаю, стоила ли она того, чтобы ее возвращать.
Он с удивлением покосился на меня, но ничего не сказал.
— И я не знаю никакой другой жизни, кроме жизни с тобой!
— Ну так узнай. Женька, ты молодая, красивая, ты можешь начать все с нуля и стать тем, кем хочешь и с тем, с кем захочешь. Смотри, вон на тебя мужики оборачиваются.
Я покосилась по сторонам, но что-то не заметила толпы мужиков, провожающих меня восхищенными взглядами.
— Пусть оборачиваются. Пусть хоть на месте волчком вертятся. Мне все равно. Мне не нужен никто из них. — Я остановилась, и он, почувствовав это, тоже остановился и развернулся ко мне лицом. Мы стояли на тротуаре, прохожие, недовольно косясь, молча обходили нас.
Он, стоя неподвижно, как скала посреди бурной речки, смотрел на меня сверху вниз и молчал. По его лицу сейчас невозможно было что-то понять, его прозрачные, как чай, глаза смотрели серьезно и внимательно и ничего не хотели мне сообщить о том, что у этого человека на душе, есть ли она у него вообще…
— Я не знаю, кто из нас более бездушен, я или ты. Это же вроде бы у меня отобрали все чувства, эмоции, возможность привязываться к человеку и бояться его потерять. Выходит, ты вообще на это никогда не был способен? Или тебе тоже когда-то промыли мозги и превратили в зомби? — я говорила тихо, но мне казалось, что я кричу на всю улицу, и что слова, рвущиеся сейчас из меня наружу, слышат все, кроме него. — То, через что мы с тобой прошли — вместе! — для тебя вообще ничего не значит? Ты готов так легко послать меня начинать новую жизнь, потому что тебе так удобно?
Он молча разглядывал меня со странным выражением — удивлением и недоверием.
— Посмотри на меня, — сказал он мягко, почти шепотом, — я плохой парень. И со мной опасно. Я преступник, беглец. Мне предстоит разобраться, что за сволочь начала за мной охоту, и я не знаю, чем это кончится, — его губы дрогнули в сардонической усмешке, которая превратилась в оскал, — скорее всего, ничем хорошим. Но если ты думаешь, что мне все равно, что станет с тобой, то ты сильно ошибаешься.
Он приблизился ко мне вплотную. Его толкнули плечом, но он не обратил на это внимания.
— Я все это время, проведенное с тобой, боялся только одного: что я не смогу тебя потом отпустить, что я привяжусь к тебе больше, чем ты ко мне. Я не знал, как долго мне удастся притворяться, что ты мне безразлична.
— Ты хороший актер, — сказала я, обнимая его за шею, — я почти поверила, что ты меня не любишь. Но я… Думаю, что если я и не смогу больше любить по-настоящему, то научусь притворяться, что я тебя люблю. — Он порывисто прижал меня к себе, и теперь прохожие обходили нас стороной, посматривая на нас с разными выражениями лиц: некоторые с сочувственными улыбками, некоторые с нескрываемым раздражением.
— Пойдем домой, — сказал он, щекоча губами мою шею.
Он на весь вечер оставил меня одну в снятой нами квартире, но перед тем, как мы туда вернулись, затащил в какую-то дыру на окраине городка, где в полуразрушенном доме, к моему удивлению, все еще располагалась какая-то контора, в которой меня поставили спиной к белой стене и сфотографировали. Костя отправил меня на выход, а сам ушел с человеком, который нас встретил, вглубь дома, велев подождать снаружи, возле двери. Через несколько минут он вышел, кивнул и сообщил, что ближе к вечеру будут готовы мои новые документы.
В квартире я бродила из комнаты в комнату, трогая предметы, разглядывая посуду и пыльные сувениры в обшарпанном серванте, валялась на разобранной постели, глядя в потолок, и думала, что, наверное, когда-то и у меня была вот такая жизнь: я куда-то уходила, что-то делала и возвращалась вот в такую тихую и мирную жизнь, полную обыденных предметов, понятных и привычных дел. Наверное, были люди, которые меня знали: соседи, коллеги, родственники… Может, был даже мужчина? Куда все делось? Неужели меня никто не хватился, когда я исчезла из той жизни после взрыва? Была ли у меня своя квартира, свой дом, куда я возвращалась после насыщенного делами и событиями дня? Кто-то ждал меня?
Я выходила на балкон и, слушая городской шум, разглядывая дворик и соседние балконы с висящим на веревках бельем, пыталась представить себе обычную жизнь.
Я подходила к зеркалу и рассматривала отражение, пытаясь вспомнить свое лицо. Из зеркала на меня смотрела молодая женщина, изучала меня тревожными зеленоватыми глазами, хмурила аккуратно выщипанные в салоне брови.
Я залезла в душ и стояла там просто так, не моясь, под теплыми струями воды, вспоминая, как совсем недавно возле землянки мокла в лесу под ливнем, рассматривая молнии в ночном небе.
Вспоминала свою тихую жизнь в стенах клиники, наполненную строгим распорядком и почти лишенную каких-либо событий.
Что было бы, если бы Костя не разрушил ту мою прежнюю жизнь? Была бы я счастлива? Ведь я могла тогда радоваться, огорчаться, сердиться на кого-то, любить, заботиться, ждать дома его возвращения, как сейчас ждала этого загадочного, диковатого человека, который появился в моей жизни таким странным образом. Была ли я тогда счастлива? Вряд ли я узнаю ответ на свой вопрос, ведь мне не удается вспомнить ничего, что могло бы рассказать мне о той жизни, до взрыва. И, глядя на себя в зеркало, привыкая к своему лицу, заново узнавая собственные черты, я решила, что раз уж у меня осталась способность жить и соображать, то надо использовать хотя бы это. А вспоминая наш разговор с Костей посреди заполненного людьми тротуара, я пыталась представить себе свою будущую жизнь без него, как он предлагал: завести себе вот такое жилье, начать что-то делать, возвращаться в такой вот дом, наполненный воспоминаниями и ожиданиями… И знать, что где-то ходит по земле единственный человек, которого я знаю: которого я не раз видела голым, видела слабым, тащила его на себе, когда он был ранен, который все это время не раз занимался со мной сексом и при этом делал вид, что я ему безразлична… Который избавился бы от меня, не выцарапай я у него признания в том, что ему не все равно.
И я поняла, что мне тоже не все равно. Что я не смогу вынести неизвестности, если не буду знать, что с ним случится, останется ли он жив или его убьют те, кто на него охотится.
Я пыталась понять, как мне относиться к своему открытию. Означает ли это, что ко мне действительно возвращается способность испытывать чувства и эмоции? Хорошо это или плохо?
Вернувшийся уже после наступления темноты Костя застал меня в состоянии, близком к панике. Я сидела на краю кровати в темной квартире, сжав руки, стуча зубами и прерывисто дыша. Сердце колотилось, в голове шумело, и я не сразу услышала, как щелкнула входная дверь. Потом послышались осторожные шаги, затем в проеме спальни показался Костя с пистолетом в руке, освещаемый только отсветом фонарей с улицы.
Увидев меня, он зажег свет, секунду постоял, оценивая обстановку, потом спрятал пистолет, осторожно опустился передо мной на колено и заглянул в лицо.
Я не могла объяснить, что со мной происходит, на все его встревоженные вопросы только мотала головой. Он принес мне воды, сел рядом, обнял и просто сидел так со мной, пока мне не полегчало.
— С тобой такое первый раз? — уточнил он, не повышая голоса.
Я кивнула несколько раз.
— Тебя что-то напугало?
— Н-нет… Не знаю.
— О чем ты думала, когда это началось?
— О тебе.
— Обо мне? Ты расстроилась из-за нашего разговора?
— Я не знаю. Я… мне кажется, я обрадовалась. Просто такая реакция…
Он потрепал меня по плечу, потом принялся перебирать волосы.
— Видимо, ты действительно обрадовалась. Просто тебя это напугало. И кроме того, я, конечно, не психиатр, куда мне до Левина. Но мне кажется, что эмоции возвращаются не все сразу. Сначала ты научилась чувствовать злость. Помнишь, там, в погребе? Надо просто подождать, все вернется.
Он медленно сунул руку за полу пиджака и вытащил оттуда паспорт, протянул мне. Он не был новеньким, казался потертым и видавшим виды. С фотографии смотрела та самая женщина, которая разглядывала меня в зеркале. Ее звали Евгения Залыгина, по паспорту ей было 26 лет.
— Это моя фамилия?
— Нет, конечно.
— А как моя настоящая фамилия?
— Это надо выяснять.
— То есть?
— Твою фамилию дали тебе в детском доме, куда ты поступила в трехлетнем возрасте. Ты сказала, что тебя зовут Женя, но фамилии своей не назвала. Поэтому в детском доме тебе придумали новую. Ты попала к ним в начале лета, ближе к Троице, и тебя приняли под фамилией Троицкая.
— Значит, я сирота? У меня никого нет? — я-то, пока его не было, навоображала себе, что меня кто-то где-то ждал, искал, что у меня был свой дом…
Он покачал головой:
— Я еще потому тебя выбрал на роль… в этой нашей программе… что тебя никто не стал бы разыскивать.
— Значит, у меня, правда, никого нет, кроме тебя?
Он тяжело вздохнул, оперся локтями о колени. Я вернула ему свой паспорт. Он взглянул мне в лицо.
— Я с тобой, — твердо сказала я, он поджал губы и кивнул.
— Скажи, кем я была и почему еще ты выбрал меня в эту свою программу?
— Я наблюдал за тобой, прежде чем остановиться на твоей кандидатуре. Воспитанница детдома, упрямая, целеустремленная. Ты хорошо училась и получила образование, не пользуясь социальными льготами при поступлении, а только благодаря настойчивости и усидчивости. Ты умна, но это мне скорее мешало… У тебя располагающая внешность, что помогло мне устроить тебя на работу в то здание, где размещалась интересующая меня фирма. Поначалу с тобой работал Левин, его задачей было сделать так, чтобы ты занималась только добычей информации.
— Кем я была?
— Ассистентом босса. Я устроил тебя обычным делопроизводителем, секретаршей. Но ты показала блестящие аналитические способности и сделала себе карьеру уже без моей помощи. Ты стала аналитиком, обрабатывала статистические данные и выдавала прогнозы, основанные на расчетах математических моделей ведения бизнеса. Когда мой клиент получил от тебя все необходимые данные, он поставил передо мной, а значит, и перед тобой, новую задачу. Она пришлась мне не по душе, но отступить я уже не мог.
— Взорвать здание?
— Да, взорвать. Но так, чтобы само здание не пострадало.
— Но зачем?
Он пожал плечами.
— Насколько я понял, он хотел убить этим сразу двух зайцев. Уничтожить конкурентов и всю их документацию и очистить здание от… всех. Выгоревший до остова небоскреб он собирался выкупить за копейки, отремонтировать… Это обошлось бы ему дешевле, чем выселять владельцев помещений, выкупая у них площади. Его бы устроило большое количество жертв, потому что он собирался выставить этот пожар как теракт.
— Это он нас заказал?
Костя помолчал, глядя в пол.
— Я поначалу так думал. Мы сорвали ему часть планов, но в основном он получил что хотел: пустое, но целое здание, фирма-конкурент практически уничтожена. Сгорели все их архивы, компьютеры. Люди, конечно, в основном не пострадали. Он велел мне тебя убить, но я его убедил, что ты не опасна, что ты и так практически уничтожена как свидетель.
— Меня не разыскивали?
— Твой босс узнал, что ты пострадала, попала сначала в больницу, а потом — в клинику Бринцевича. Его это расстроило, но он тебя ни в чем не подозревает.
— А мои коллеги? У меня были друзья?
Он пожал плечами.
— Такие, видать, друзья. Тебя хоть раз кто-нибудь навестил в клинике?
— Кроме тебя, никто не приходил. Но я думала, что никто просто не в курсе, где я. Или что ко мне никого не пускают.
Я помолчала, потом решилась и спросила:
— А у меня был… ну, мужчина, парень, как это… бойфренд?
Костя колюче на меня взглянул и желчно усмехнулся.
— Был один тип, который имел на тебя виды. Не знаю, общались вы с ним в офисе или нет. Но после того, как он узнал, что ты в дурке, он нашел себе другой объект для ухаживаний.
— Ты специально это узнавал?
— Да. Я хотел убедиться, что тебя никто не разыскивает.
— Это, кажется, печально. — Я вопросительно смотрела на него, но он улыбался.
— Да, — сказал он почти весело, — это ужасно грустно. Но меня устраивает! — он сгреб меня в охапку и вместе со мной рухнул на кровать.