Глава 3
пришельцы действуют на разум
посредством всяческих полей
а мы потом шизофренией
болей
© петкутин
Примерно через месяц, в самый разгар лета, Константин снова меня навестил. И привел с собой какого-то подозрительного типа, видимо, того самого «доктора», которого он мне так и не представил. А Бринцевич лебезил перед ним, как перед начальством. Константин молча кивнул мне и отошел в сторонку, предоставив меня специалистам.
Пришлый доктор, высокий, худой, несуетливый, то и дело поправлял сползающие очки, улыбался мне как старой знакомой и называл Женечкой.
— Пойдемте, Женечка, побеседуем в отдельном кабинетике. Нам Борис Маркович любезно позволил… Вы ведь не против небольшого сеанса гипноза? Ну и чудненько.
Мы прошли в кабинет с минимальной обстановкой: пара кресел, кушетка и пустой журнальный столик. Портьера, едва пропускающая дневной свет, ниспадала мягкими складками и создавала приятный полумрак. В углу небольшая пальма в кадке. Расслабляющая атмосфера, самое то для сеансов гипноза.
— Давайте сразу на кушеточку, Женя.
Я заколебалась, но он настаивал:
— Прилягте, прилягте. Мы ведь помним, как вы плохо реагируете на гипноз.
Я подняла бровь и резко затормозила возле кушетки, развернувшись к доктору лицом.
— Вы меня знаете? Мы раньше встречались?
— Встречались, встречались. И не раз, — ворковал он, пытаясь усадить меня на кушетку. — Мы с вами долго работали, и я вас упорно не рекомендовал на эту… вакансию. Давайте посмотрим, что у вас осталось в голове от этих наших встреч. Вы прилягте, расслабьтесь. Я не причиню вам вреда.
Я легла на кушетку и стала смотреть в потолок. Однако краем глаза видела, что доктор снял пиджак, аккуратно сложил его на спинку кресла, засучил рукава рубашки, пододвинул кресло ко мне, сел, подавшись вперед, уперев локти в колени.
— Женя, вы не могли бы повернуть голову ко мне и смотреть на меня, лучше в глаза.
Я повернула голову и увидела, как дверь кабинета приоткрылась, и Константин проскользнул в помещение и прислонился спиной к косяку, стараясь не делать лишних движений.
— Доктор, пусть он уйдет, пожалуйста.
Доктор озадаченно поправил очки, повернулся к вошедшему и произнес мягко:
— Константин, правда, если вы хотите помочь нам достичь максимального эффекта, вам лучше оставить нас одних. У нас с Женей будет приватный сеанс, мы хотели бы достичь максимальной расслабленности…
— Я останусь.
Это прозвучало твердо и безапелляционно. Доктор пожал плечами, но я уперлась:
— Тогда никакого сеанса не будет! — и решительно встала с кушетки.
— Костя! Ну я же просил! — мягко укорил его доктор, тоже вставая.
Костик подался вперед, но кабинета не покинул.
— Ну что вам стоило немножечко подождать? — продолжал увещевать его доктор. И неожиданно, резко повернувшись ко мне, он выбросил вперед руку и очень точно, мягко и аккуратно положил мне ее на лоб.
Мои ноги подкосились, и я начала падать обратно на кушетку. Костя, как будто ждал именно этого, мгновенно оказался рядом и, подхватив, осторожно уложил меня на мягкую поверхность.
Я не могла пошевелиться, звуки стали доходить как сквозь воду, в глазах то и дело плыло, как будто их заволокло слезами, но я не могла даже моргнуть.
Тем не менее я отчетливо разобрала голоса, как будто слегка отдалившиеся от меня:
— Ну, зашли бы попозже, раз вам так надо присутствовать. Она же уже почти согласилась. Вы же знаете, какая у нее сопротивляемость гипнозу и внушениям.
Надо мной возникло лицо Костика, который заглядывал мне в глаза. Потом провел рукой перед моим лицом.
— Она нас слышит?
— Конечно, слышит.
— А видит? — он снова провел рукой перед моими глазами.
— Думаю, да. Удивительно сильная воля. Ну, была когда-то, во всяком случае. Посмотрим, что удалось сделать с ней этим варварам.
— Но вы сможете погрузить ее в транс?
— Думаю, да. Но гарантии дать не могу. Я же не знаю, насколько далеко зашли эти…
— Да-да, я понял. Приступайте.
Он отошел куда-то вглубь комнаты, и я увидела над собой руки доктора, обнаженные по локоть. Он положил обе ладони мне на виски и провел большими пальцами по моим едва отросшим после пожара бровям. Мои глаза закрылись сами собой, я погрузилась в темноту собственных мыслей, изо всех сил стараясь удержать в голове хоть какие-то обрывки образов, впечатлений, ощущений или воспоминаний.
Под моими закрытыми веками плавали цветные пятна, которые не складывались ни в рисунки, ни в мысли. Я даже не смогла бы точно назвать цвета, которые просто переливались один в другой. Постепенно пятна тоже угасли и наступила полная темнота, которая длилась целую вечность.
Потом из мрака возникло яркое пятно и стало двигаться ко мне. Когда оно приблизилось настолько, что стало казаться похожим на огненный шар, я почувствовала тепло, а когда огонь заполнил все пространство в моей голове, я уже чувствовала всем телом нестерпимый жар и пыталась от него уйти, уползти, хотела крикнуть, но не смогла набрать воздух в обожженные легкие. Потом я почувствовала, как чьи-то сильные руки прижимают меня за плечи к кушетке, из темноты и ярких пятен возникло напряженное лицо Константина, и я почему-то успокоилась и постепенно расслабилась. Железная хватка на моих плечах тоже ослабла, и я с трудом подняла руку и коснулась костяшками пальцев его щеки, создавая себе ощущение дежа-вю.
В этот момент я снова начала слышать шепот доктора:
— Вы видите? Поразительная сопротивляемость. А я ведь запретил ей двигаться. Она не должна…
Я открыла глаза и увидела реального Константина, который продолжал удерживать меня на кушетке, и свою руку возле его лица. Он осторожно взял мое запястье и вернул руку обратно на кушетку.
Доктор опять положил мне свою руку на лоб, и я снова закрыла глаза, теперь уже сама.
— Женя, сейчас мы постараемся мягко выйти из транса, вы успокоитесь и просто полежите на кушетке. Вам не о чем беспокоиться, вы большая молодчинка. Сейчас вы откроете глаза
Я почувствовала, как ощущение огня на моей коже становится все менее реальным, как будто боль стихала. До меня начало доходить, что никакой боли не было, и этот огненный шар — это не реальность, а скорее дурной сон, полустершееся воспоминание. Реальным было ощущение живой теплой кожи, которое еще хранили мои пальцы. И я, еще не совсем придя в себя, хлестнула наотмашь по лицу, к которому только что прикасалась, то ли во сне, то ли наяву.
Костик дернулся, и я поняла, что это уже точно не сон. Доктор продолжал нести успокоительную чушь:
— Это всего лишь реакция на транс, я же вас предупреждал, что она может быть непредсказуемой.
Я молча смотрела, как гримаса еле сдерживаемой ярости на лице мужчины сменяется растерянно-угрюмым выражением.
Доктор вместо того, чтобы скрутить и утихомирить буйную пациентку дурдома, мягко взял за плечи Константина, у которого немедленно начала гореть щека, и слегка отстранил от меня. Костик ожег его своим взглядом василиска, и доктор, смутившись, отдернул руки.
Загородив меня своей спиной, доктор продолжал оттеснять его к выходу:
— Давайте мы поговорим с вами чуть позже. Мне еще надо провести кое-какие тесты, проверить рефлексы, прощупать ее эмоционально-волевую сферу…
— Нет, — неожиданно для самой себя сказала я. Мужчины удивленно обернулись ко мне. — Пусть он останется. Но только при условии: все, что вы собираетесь ему сказать, вы скажете при мне!
Они переглянулись, и Костя, к моему изумлению, кивнул. Доктор пожал плечами и поправил очки.
Когда мы закончили меня «прощупывать» и тестировать, доктор обращался исключительно к Константину, хотя меня из комнаты все же не прогнал, и теперь я устроилась в глубоком мягком кресле споджатыми ногами, обхватив руками колени и положив на них подбородок.
Они говорили обо мне, но я слушала отстраненно, воспринимая все услышанное как относящееся к кому-то другому. Как будто при мне обсуждали кого-то постороннего.
— Вы же знаете, Костя, я изначально был против ее использования. Она же совершенно не подходит под эту вашу «программу». Ну и в итоге что? В итоге сломали девочку, как я и предсказывал. Причем заметьте, им пришлось почти полностью «стереть» ее личность, удалить все воспоминания. Но при этом они так и не смогли сломать до конца ее волю. Как она выжила? Я уверен, что в этом больше ее заслуги, чем вашей, — доктор усмехнулся, а Константин, который до этого слушал, не перебивая и уставившись мрачно в одну точку, так на него зыркнул и повел своей злодейской бровью, что доктор осекся и покосился на меня.
— Док, не тяните резину. Что вы скажете? Это поправимо? Она восстановится? Я имею в виду не только ее воспоминания.
— Да, воспоминания до «ключа» вряд ли уже восстановятся. Я копнул глубоко, но там пустота, вы сами слышали. В целом она не пострадала, я имею в виду психику и интеллект. Но вот ее эмоционально-волевая сфера серьезно затронута. Я вот наблюдаю заметный регресс чувств, алекситимию непонятной этимологии, пока неясно, обратимую или нет…
— Но вы же говорили…
— Да, да, волю они так и не сломали до конца. А вот эмоции… — он немного потеребил свой подбородок, подбирая слова. Потом поправил очки, вскинул глаза на Константина и заключил: она не испытывает практически никаких чувств и эмоций: ни положительных, ни отрицательных. Никаких.
— В смысле? — опешил Костик. — Она теперь как робот, что ли?
Он покосился на меня, ожидая от меня, наверное, каких-то монструозных действий.
— Нет, что вы. Она обычный человек, как вы или я. У нее сохранены все речедвигательные навыки, она испытывает обычные человеческие потребности. Просто она не радуется и не огорчается. Ей все равно. Но интеллект не пострадал, и это главное. С этим можно жить. Она привыкнет.
Он задумчиво посмотрел на меня, поправил очки и пожал плечами.
Вот так. Что ж, я привыкну.
Константин ушел, не попрощавшись. Доктора выпроваживал Бринцевич, суетясь, лебезя и приглашая почаще навещать его заведение. В робком перешушукивании персонала больницы, которое было слышно еще несколько дней после его визита, мой слух уловил фамилию, произносимую почти что с трепетом и частенько в сочетании с моим именем: Левин.
Я вернулась к своей размеренной дурдомовской жизни, не особо интересуясь, кому и за какие заслуги я обязана своим весьма недешевым здесь содержанием. Меня перестали вызывать к главврачу на «собеседования», не давали мне никаких лекарств и вообще, похоже, забыли о моем существовании.
Я продолжала жить, как в санатории, начала посещать больничный спортзал. Некоторые книги казались мне знакомыми, но и только. Никаких вспышек и озарений, никаких нахлынувших на меня воспоминаний не случилось. Да я и не ждала особенно…
Моя закадычная подружка баба Галя рассказывала мне историю своей бурной молодости и похождений. Не знаю, насколько это были ее реальные воспоминания, а что из всего этого было выдумкой. Она иногда спохватывалась, что я нагоняю, по ее словам, таинственности и ничего про себя не рассказываю. Я мирно напоминала ей, что мне нечего рассказывать, и она сочувственно кивала головой. И через некоторое время снова приставала ко мне с расспросами.
Однажды я отчетливо осознала, что не знаю, как выгляжу. Зеркала в больнице не водились, даже в душевой. Нам не выдавали расчесок, и я после мытья долго перебирала отросшие спутанные пряди, заплетала мелкие косички где попало, чтобы волосы не лезли в глаза.
Персонал больницы после визита Доктора держался со мной вежливо и даже как будто уважительно, словно я была на привилегированном положении. Как оно обстояло на самом деле, мне не у кого было спросить. Но я трезво рассудила, что могу использовать свое положение себе во благо, и однажды выпросила у дежурной медсестры Наташи зеркальце. Она, воровато оглядевшись по сторонам, не видит ли нас кто, вытащила из кармана своей приталенной форменной курточки маленькое зеркальце и сочувственно смотрела, как я себя в нем пытаюсь разглядеть.
— Да ты не переживай, Жень, хорошо ты выглядишь. У тебя на лице даже не осталось никаких следов от ожогов. Хочешь, я тебе нормальные косички заплету?
Я благодарно ей кивнула, и она за какие-то десять минут, все так же воровато оглядываясь, как будто мы занимались чем-то неприличным, привела в порядок мою голову. Вновь глянув на себя в зеркало, я со странным чувством увидела там совершенно незнакомую мне молодую женщину с двумя косичками «колоском», умело заплетенными ловкими Наташиными пальцами. У этой незнакомой мне женщины были чуть раскосые темные серо-зеленые глаза, черные брови с красивым изгибом, правда, одна выше другой. Взгляд был серьезный и настороженный, как у кошки. Узкое заостренное лицо, маленький рот придавали мне еще большее сходство с этим зверьком. Я одобрительно покивала своему отражению, вежливо улыбнулась Наташе и вернула зеркальце.
Константин появился, как у нас повелось, внезапно, когда я и думать о нем забыла. Я увидела его мельком издалека в коридоре больницы. Не заметив меня, он своей энергичной походкой направился сразу в кабинет главного, распахивая туда дверь, как к себе домой. Я притаилась неподалеку и стала ждать, что будет дальше, потому что ежу понятно, что снова он здесь объявился не просто так, и весь вид его говорил о том, что что-то случилось. Будучи, наверное, от природы пессимистом, я как-то сразу предположила, что это что-то не особенно хорошее.
Он пробыл в кабинете главного недолго, вышел и так же стремительно, как и появился, покинул поле зрения.
Потом у меня в палате появилась старшая медсестра, принесла мне одежду (новенькую, аж прямо с этикетками), бумаги в папке шлепнула мне на кровать и велела собираться. Я оторвала зубами бирки с ценниками и переоделась в легкие эластичные джинсы, тонкую кожаную куртку, удобные кожаные полуботинки.
Прижимая к животу стопочку бумаг, в которые я успела заглянуть одним глазком (карта, выписка, мои рисунки, какие-то заключения и заметки доктора Бринцевича), я прошла за старшей по коридору. В фойе, сунув руки в карманы, молча и безучастно стоял Константин, в чьем присутствии и участии в этом балагане я с самого начала ни секунды не сомневалась. Ему пришлось подождать, пока я по очереди попрощаюсь с теми, кто пришел меня проводить, включая самого доктора Бринцевича, пока баба Галя с навернувшимися на глаза слезами висела у меня на шее. Я помахала на прощание Наташе, которая как раз в этот день заступила на очередное дежурство. Потом он подошел ко мне, забрал мои бумаги, бегло их осмотрел, задержавшись взглядом на моих рисунках, взял меня за руку и увел из больницы.
Мы снова сидели в кафешке на набережной и пили пиво. От гамбургера я отказалась, мороженого он мне в этот раз даже не предложил. Было зябко, пасмурно, в конце лета быстро смеркалось, и сидеть возле реки было довольно прохладно. Я вспоминала, как мы пришли сюда первый раз, в конце весны, как солнечные блики слепили глаза, кричали маленькие чайки, которых подкармливали с парапета прогуливающиеся парочки, как разъезжали по набережной подростки на велосипедах, роликах и скейтах.
В клинике доктор Бринцевич как-то просил меня описать или нарисовать место, где я была счастлива, или которое мне нравилось. Я смогла вспомнить всего несколько мест: приемный покой, в котором я очнулась, обгоревшее здание (уже после пожара) и вот это кафе. И я описала ему одетую в гранит речку с ее неспешными прогулочными катерами, чайками и кафешкой под зонтиками.
Костя молча пил свое пиво, читал записи из больничной папки и время от времени бросал на меня мрачные взгляды из-под нахмуренных бровей. Снова долго рассматривал рисунок набережной, на которой мы сейчас находились. Я вытянула шею и тоже стала его рассматривать, сравнивая с оригинальным пейзажем. А что, довольно похоже получилось, узнаваемо. Я зябко поежилась, закуталась в куртку и нахохлилась на своем стуле, прихлебывала холодное пиво маленькими глоточками, грея во рту, держа банку заледеневшими пальцами.
— Зачем ты забрал меня из клиники? — наконец спросила я. — Куда мне идти?
Он, похоже, ждал этого вопроса, но отвечать пока не торопился. Может быть, и сам не был ни в чем уверен. Я не сводила с него вопросительного взгляда, и ему пришлось нехотя процедить:
— Сам не знаю.
Это было неожиданно. До этого он производил впечатление решительного человека, точно знающего, чего он хочет и что для этого ему необходимо сделать.
— А обязательно было забирать меня из клиники?
— Да.
Он поставил банку на столик, откинулся на спинку пластикового стула и вытянул свои длинные ноги, облокотившись и подперев кулаком щеку в мрачной задумчивости. Я продолжала сверлить его взглядом, и он наконец отнял кулак от лица и пояснил:
— Меня пытались убить. И тебя попытаются.
— А тебя-то за что убивать? И кому это надо? Почему нас обоих? Мы как-то связаны?
Он снова подпер щеку кулаком и задумчиво смотрел теперь на меня из-под заломленной брови. Потом вздохнул, потянулся за своей банкой пива, отхлебнул и, глядя на реку, признался:
— Я совершил несколько ошибок.
— Оставил меня в живых?
Он снова колюче глянул на меня, но кивнул.
— Да, это одна из них. Не самая первая…
— А еще?
Он усмехнулся и залпом допил свое пиво.
— Сапер ошибается дважды, — сообщил он мне.
И что это значит? Я пожала плечами. Он махнул на меня рукой и поднялся со своего стула.
— Пойдем, а то холодно уже.
Я оставила на столике недопитое пиво, встала, сунула озябшие руки в карманы куртки и зашагала за ним.
— Ябы на твоем месте меня убила, — сказала я ему в спину.
Он резко остановился и медленно развернулся ко мне.
— Это бы решило твои проблемы, — спокойно проговорила я.
Он хмыкнул и продолжал напряженно всматриваться в мое лицо, пытаясь распознать издевку в моих словах.
— Нет, не решило бы.
— Почему? — Продолжала допытываться я, тоже остановившись возле него и глядя ему в лицо снизу вверх. — Я же для тебя не представляю ни ценности, ни угрозы. Зачем тебе обуза? Почему тебе было не оставить меня в клинике и не дать кому-то сделать грязную работу за тебя? А ты бы и знать ничего не знал.
Он стиснул зубы и сжал кулаки. Я подумала, что он меня ударит.
— Ты стала моей проблемой давно, сразу же, как только я тебя встретил. Два года назад. И моей самой большой ошибкой. Но теперь-то уж я точно никому не дам тебя убить.
Он развернулся и зашагал дальше по набережной, думая, что я по-прежнему буду следовать за ним.
Я стояла в раздумьях, все больше ощущая вечернюю прохладу надвигающейся осени. Почему я должна идти за этим мало знакомым мне человеком, о котором мне известно только, что его зовут Константин, и что он пытался меня убить? Впрочем, куда идти без него, я тоже не имела понятия.
И я продолжала стоять на набережной, смотря в удаляющуюся спину человека, которого почти не знала, и одного из немногих, кто знал меня.
Он прошагал еще несколько метров своей решительной энергичной походкой, остановился, не слыша шагов за спиной, постоял, опустив голову, затем решительно вернулся за мной, взял меня за руку, взглянув мне в глаза, и крепко сжав мою ладонь своей горячей жесткой рукой, повел прочь.