Глава 6
сначала я увидел пламя
затем послышалось ложись
но у меня другие планы
на жизнь
© filipolya
Проснулась я от пронизывающего холода, чувствуя себя почти буквально змеей подколодной: вся кожа рук, ног, уши и нос — ледяные и чешуйчатые, а над головой — нависший выворотень, под которым мы устроили себе гнездо. Птицы вовсю щебетали, рассветные лучи проглядывали сквозь крону елей и сосен и пронизывали стелющиеся по-над землей клубы тумана. Пахло сосновой хвоей и грибами. Волосы были влажными от росы, я вообще вся насквозь отсырела и промокла, несмотря на Костину кожанку, которая теперь вся была на мне. Видимо, во сне я уползла на другой бок, отвернувшись от крепко спящего мужчины, и накрывающая нас обоих куртка уползла со мной. Костик спал лицом вниз, оставшись один на моей расстеленной куртке, его тонкая рубашка намокла от росы и прилипла к спине, однако сон его был настолько крепок, что даже сейчас, продрогнув до костей и мелко дрожа, он не проснулся. Я пододвинулась к нему поближе, поделилась остатками тепла из-под его куртки. Он, продолжая спать, подгреб меня к себе, благодарно пробубнил мне что-то в волосы и вскоре перестал дрожать.
Заснуть обратно я не смогла и лежала, чуть отогревшись, слушая пение птиц и всякие шорохи совсем близко от нас. Я услышала, как земля задрожала, приблизился гул, перерастающий в оглушительный грохот, и мимо нас, мелькая за деревьями и кустами, пролетел грузовой состав. Костика, к моему удивлению, не разбудило даже это. Слушая его мерное глубокое дыхание, я, видимо, все-таки тоже задремала, потому что, когда он наконец зашевелился и глубоко вздохнул, я вздрогнула всем телом и проснулась.
Он сел, провел рукой по коротко стриженной макушке, стряхивая налипшую хвою, потянулся, зябко передернулся и стащил с меня свою куртку. Я завернулась в свою.
— Доброе утро, соня! — с легкой издевкой в голосе приветствовал он, увидев мой приоткрытый глаз.
— Может, и доброе, но уж больно холодное. И я вроде как Женя, — проворчала я, нахохлившись.
Он хмыкнул, покопался в моем рюкзаке, выудил оттуда рулон туалетной бумаги и показал мне.
— Пойдешь в лес, выкопаешь ямку, сделаешь дела, положишь туда бумажку, закопаешь, присыплешь сверху хвоей. Нас тут не было. Поняла?
— Захотят найти — найдут по запаху, — буркнула я и снова спрятала лицо в куртку. Он удалился, ничего не ответив.
Мы позавтракали очередными консервами, которые он вскрыл своим ножом за считанные секунды, не особо заботясь о том, что острые рваные края банки могут поранить пальцы. Пустые банки он тоже прикопал. Воды осталось совсем немного, мы экономно отпили по несколько глотков и убрали пустую бутылку в рюкзак.
Потом, когда мужчина замел и спрятал все следы ночевки, мы снова выбрались на насыпь и продолжили путь по бесконечным рельсам.
Денек выдался по-летнему погожий, солнышко растопило ночную прохладу и живо заставило нас снять свои куртки. Воздух над шпалами начал дрожать, слабый ветерок доносил из леса запах сухой сосновой хвои, который я вдыхала полной грудью, быстро забыв, как мерзла всю ночь. Не знаю, как Костик, а я чувствовала себя так, как будто по мне туда-сюда проехался гусеничный трактор. Мой спутник, впрочем, тоже поубавил прыти.
Я достала из своего рюкзака пакет кукурузных палочек и, поравнявшись с ним, приглашающе протянула ему. Он хмыкнул и с видимым удовольствием заграбастал горсть, захрустел, изредка поглядывая на меня и ухмыляясь.
— Все-таки, куда мы идем? — спросила я через какое-то время.
Он, как обычно, помолчал, прежде чем проронить хоть словцо, смерил меня своим подозрительным взглядом с прищуром кинозлодея.
— Есть одно место, — доверительно сообщил он, хрустя «кукыми палками», больше похожими на шарики, — о котором давно никто не помнит. И на картах оно уже не отмечено.
— Как ты его найдешь?
Он многозначительно хмыкнул и пожал плечами: мол, я-то уж найду, не сомневайся.
Вытягивая из него слова в час по чайной ложке, я все же узнала, что направляемся мы в заброшенную деревню, в которой уже несколько десятков лет никто не живет. Найти ее сможет только тот, кто там когда-то побывал и точно знает о ее существовании.
— А там что, остались брошенные дома?
— Когда-то были, — задумчиво ответил он, всматриваясь в точку, где стремились встретиться сверкающие на солнце рельсы.
Я тоже всмотрелась в горизонт и увидела, что лес начал расступаться, впереди показался железнодорожный мост.
Дойдя до речки, мы спустились к самому берегу, к небольшому песчаному пляжику, и не сговариваясь, не глядя друг на друга, разделись и бросились в воду. Было ее по пояс, и была она ледяная. В прозрачных струях колыхались длинные пряди травы, на просвеченном солнцем мелководье суетились маленькие рыбки.
Речка была не сильно широкая, я легко могла бы докинуть шишку до противоположного берега. Казалась она неторопливой, однако проплывающие мимо нас соринки и веточки подсказывали, что течение под этой поверхностной гладью довольно сильное
Мы вымылись с мылом — настоящая роскошь! — и погрелись на чистом песочке, подставляя солнцу то спину, то живот. Мужчина безо всякого стеснения разглядывал мои шрамы, я — его. Довольно большой ожог был у меня на спине. Костя обвел пальцем его края, чтобы я поняла, где он и каких размеров. Этот рубец уже давно меня не беспокоил, и меня не волновало, портит ли он мою внешность.
Потом я почувствовала прикосновение теплых губ и колючего подбородка к моей шее. С легким вздохом Костя потерся виском о мою спину, и по коже побежали мурашки, ничего общего не имеющие с ознобом. Я сама развернулась к нему лицом и приникла к его прохладному, еще влажному после купания в ледяной речке телу. Он перекатился вместе со мной на спину, и мы продолжали бесстыже целоваться даже тогда, когда прямо над нашими головами прогрохотал поезд.
Потом мы еще немного повалялись на берегу, глядя на спокойную воду реки. Я вспоминала, как совсем недавно мы с Костей сидели холодным вечером на набережной совсем другой реки, одетой в гранит. С глубокой непрозрачной водой, с прогулочными катерами… Здесь пройти по воде могла разве что надувная лодчонка. А тишина и спокойствие лесистых берегов, и эти прыгающие по водной глади солнечные зайчики усыпляли и умиротворяли. Если бы сейчас доктор Бринцевич попросил меня описать место, в которое я бы хотела вернуться, я, наверное, рассказала бы про этот пляж. А если бы доктор Левин снова спросил меня, понравилось ли мне на этот раз, я бы снова вогнала Костика в краску.
Пока он валялся на песочке, разморенный солнышком и расслабленный, время от времени поглядывая на меня из-под полуопущенных ресниц, я снова попросила его рассказать, что со мной произошло, и как я нанесла ему тот длинный порез на боку, но он опять отмахнулся.
— Почему ты не хочешь мне рассказывать? — продолжала допытываться я.
— Не хочу вспоминать.
— Или не хочешь, чтобы я узнала правду? Или вспомнила?
— Да, не хочу, — он колюче глянул на меня, но я выдержала его взгляд, не моргнув и глазом.
— Почему? Ты боишься или стыдишься?
Он вздохнул и отвернулся, положив голову на скрещенные руки.
Я провела пальцем по его спине, но он не пошевелился. Я тихонько стряхивала с его прохладной кожи песок, потом изобразила двумя пальцами шагающего человечка. Он молчал.
— Расскажи, — попросила я тихо. — Мне же больше не к кому обратиться, чтобы узнать, кто я такая. У меня вообще, кроме тебя, никого и знакомых-то нет… наверное.
Он наконец повернул ко мне голову.
— Ты устроила тот взрыв, — сказал он, глядя на меня широко открытыми глазами.
Я отдернула руку. Он это заметил и сжал зубы, заиграв желваками.
— Как? Зачем? — хрипло выговорила я. Во рту вдруг пересохло.
— Я тебя заставил. Активировал «ключ». — Голос его тоже звучал хрипло и приглушенно, как будто ему трудно было говорить. — Это я разрушил твою жизнь. Левин предупреждал, что ты будешь сопротивляться и можешь сорвать «программу». Я ему не поверил и настоял на твоем участии в проекте.
— Что еще за проекты? — я с деланым равнодушием отвернулась от мужчины и смотрела теперь на гладь реки, над которой кружились стремительные синие стрекозы.
— Мы готовили людей для спецопераций. В том числе смертников с их «шахидскими поясами». Не все люди хотят добровольно взрывать себя и других. — Он невесело усмехнулся. — Мы заставляли людей делать то, что они не хотят.
— А я?
— Ты должна была заминировать тот небоскреб. А потом взорвать. А я следил, чтобы ты выполняла свою программу. Мы обрабатывали тебя два года. Я выбрал тебя, потому что ты идеально подходила для наших целей: без семьи, с подходящими параметрами для работы в том здании, на одну из фирм. Я сделал так, чтобы тебя взяли туда на работу, чтобы ты получила доступ к ключевым точкам для установки взрывчатки. Левин начал с тобой работать, но ты так сопротивлялась гипнозу и внушениям, что он отказался и стал советовать заменить тебя на более податливую кандидатуру. Я его не послушал.
Голос его звучал теперь ровно, но я знала, что это стоит ему усилий. Он сел, тоже глядя теперь на гладь воды, под которой скрывалось довольно сильное течение, и продолжил:
— Второй наш специалист применил другие методики, более жесткие. Ему пришлось стирать твою личность и память. Кажется, он использовал какие-то психотропные вещества, я в этом не разбираюсь… В итоге он меня уверил, что ты готова выполнить свою программу, и дал мне «ключ» — комбинацию звуковых и зрительных образов, которые запускали протокол выполнения твоей программы. Когда я получил приказ активировать «ключ», я должен был издали наблюдать, чтобы все шло по плану. Но ты… Левин оказался прав. Ты почти победила свою программу. Не знаю, почему и как, но прежде чем врубить детонатор, ты подняла в здании пожарную тревогу. Люди успели эвакуироваться. Я бросился к тебе, чтобы деактивировать программу — у меня на такой случай был «стоп-ключ», — но не успел. Ты уже запустила детонацию. Теперь твоя программа была завершена, и ты должна была погибнуть в том здании. Мне оставалось только проследить за этим… или помочь тебе.
— Убить меня?
— Да. Убить.
— Что тебе помешало?
— Взрыв. И твоя чертова сопротивляемость. Ты не собиралась умирать в том здании и не стала ждать, пока я тебя прикончу. У меня не было с собой пистолета, тем более что твоя смерть должна была выглядеть как минимум случайной. — Он говорил теперь низким, хрипловатым голосом, сквозь зубы. Слова, которые раньше приходилось вытягивать из него клещами, теперь выскакивали, как короткие автоматные очереди. — Я собирался прикончить тебя голыми руками. Но ты набросилась на меня с этим осколком, и сразу же прогремел второй взрыв, и меня, кажется, оглушило.
Он замолчал, глядя на меня своим прожигающим взглядом. Я почувствовала его своей кожей и тоже повернулась к нему, ожидая продолжения. Глаза его, казалось, отражали тот пожар, а может, солнце просто играло в них своими желтоватыми бликами…
— Почему мы оба там не сгорели? — спросила я, завороженная этим странным золотистым блеском его глаз.
— Я спрашивал потом Левина. Он сказал: Саидову, нашему второму мозгоправу, не удалось полностью тебя сломать. Твое желание выжить победило его программу. Единственное, чего ни я, ни Левин не могли понять — почему ты не бросила меня там? После того, как программа сработала полностью, и твоя личность уже была уничтожена, ты не просто выжила, но и не оставила плохого парня умирать в горящем здании. Это был твоя победа… над нами. Левин чувствовал свою вину перед тобой. Перед остатками твоей личности. Когда он узнал, что ты выжила и… что не дала мне заживо там сгореть… он тобой восхищался. — Он сглотнул. — Он предупредил меня, что теперь у нас у обоих будут проблемы. Что нас не оставят в живых. Ни тебя, ни меня. Это он посоветовал мне отвести тебя к Бринцевичу и оплачивал твое содержание. Бринцевич не в курсе нашей… деятельности, но мы к нему часто обращаемся за консультациями.
Он отрешенно уставился на реку, сидел, ссутулившись, не обращая внимания на то, что здоровый слепень пристроился на его голом плече. Я размахнулась и хорошенько треснула по нему. Насекомое шлепнулось на песок, а Константин от неожиданности чуть не подскочил на месте, глядя на меня с бесконечным удивлением.
— Я боялся и стыдился тебе все это рассказывать, потому что…
— Потому что ты плохой парень? — подсказала я и засыпала мертвого слепня песком.
Костик поджал губы и кивнул, продолжая смотреть выжидающе.
Я пожала плечами, встала и собрала свою одежду с песка.
— Левин же сказал: мне теперь все равно.