«То-альк-а-а-а рюмка водки на стале-е-е-е
Ветер пла-ачет за акно-о-ом…».
На припеве Поночка сдох. Сначала он дал «петуха», а потом и вовсе засипел сорванной глоткой. Уксусу приходится отдуваться за двоих. Ноты, которые ему приходится брать (точнее мимо которых он поет), настолько высоки, что он завывает бабьим голосом.
«Бо-о-олью-ю атзыва-а-ются ва мне-е-е…»
Создаётся ощущение, что человек громко рыдает из-за того, что на столе осталась последняя рюмка. Но наш стол ещё полон. На только что принесённом официантом блюде дымится огромная гора жареного мяса, вокруг которого расставлены салаты и нарезки, сеты суш и роллов, исходит паром кальян. И водки здесь далеко не рюмка, а две пузатых бутылки. Кроме водки на столе красуются две бутылки вискаря и бутылка винтажного Вермута (специально для Светки).
— Рублей конечно! — Дует жаром в ухо Буратина.
— Хм… — я презрительно морщусь, продолжая наблюдать, за плавающими в клубах дыма звёздами эстрады. — А чё не баксов?
— А ты Славик не прикалывайся. Мне нужно пятьдесят лимонов рублей, а не баксов, потому что я реалист.
Последняя фраза Буратины вызывает у меня непроизвольный спазм в горле, как раз во время затяжки, и я закашливаюсь, порционно выплёвывая дым, который небольшими клочками ваты повисает над столом.
Сидящая напротив Светка, настороженно привстаёт.
— Слава, ты в порядке?
— Нормуль, Светик, — сиплю я, поворачиваясь к Буратине. — Так значит ты у нас реалист?
— Да реалист! Пятьдесят лямов, это вполне реальная сумма, которая нужна мне для определённых целей.
Чтобы сбить першение в горле, я делаю большой глоток виски, занюхиваю запястьем, взбодрившись, иду в атаку.
— Даже стесняюсь спросить, что это за определённые цели такие.
— А ты не стесняйся, у меня от друзей секретов нет. Я свалить хочу, Славик. — Последнюю фразу Буратина произносит с надрывом, и мне на секунду показалось, что он вот-вот разревётся.
— К-куда? — Я настораживаюсь.
— Куда угодно, лишь бы подальше…в идеале, в Америку.
— А здесь тебе чего не живётся?
— А это что, жизнь? Совсем задавили, продыху не дают. Ты смотри, чё вокруг творится. Цены растут, чиновники беспредельничают, налоги, менты вообще страх потеряли. Здесь свободы нет, Слава! — Буратина оттягивает ворот рубахи, будто ослабляет петлю на шее.
Я лениво улыбаюсь и участливо трясу головой, продолжая смотреть на заполненную дымом сцену, где два певца закончившие с «Рюмкой» уже начали беспощадно уродовать «Натали».
— Ты ещё про пенсионный возраст скажи, отсутствие рабочих мест и полное падение нравов. Тебя-то каким боком все эти проблемы касаются? Ты и это государство живёте параллельными жизнями. У вас с ним взаимопонимание: ты ему ни копейки не принёс, а ему с тебя и спросить нечего. Тебя налоги напрягают, с чего? Или у твоих богатых мамочек денег стало меньше, ну это тогда другое дело.
— Ну тебя…всё со своими смехуёчками… — Буратина в сердцах машет широкой лапой, мизинец которой увенчан золотым с камушком перстнем и закидывает в себя полстакана виски. — Я ведь серьёзно, Слава. Ты вот на свою жизнь посмотри. Кто ты есть, что у тебя за душой? Работы нормальной нет, машина — ржавое корыто, хата — хрущоба, и та от матери осталась, от тебя даже жена сбежала.
Настала моя очередь обижаться, но я не делаю этого вслух, предпочтя уйти в молчаливое жадное поглощение выпивки и мяса. Свирепо перемалывая зубами сочную плоть и злобно играя желваками, я думаю о том, что если бы не этот носатый крендель, у меня бы была хорошая работа, классная машина, квартира в Москве, и жена бы не убежала от меня к другому. Всё пошло через жопу после той, случившейся два года назад вечеринки, которая началась на яхте и закончилась на острове.
А Буратина, будто и не заметив моей обиды, продолжает жужжать над ухом назойливым комаром.
— Я же всё чётко рассчитал, брат! Пятьдесят лимонов не ахти какие деньги. Пять лимонов уйдёт на адвокатов и грин карту, ещё лимон, на решение вопроса с визой, тридцать лямов нужно иметь на счету (ну не с голой же жопой туда ехать), четыре на первоначальное обустройство, ну и десять на первые полгода жизни. Мне ж ведь работу тяжело будет найти.
Я продолжаю набивать рот закуской, стараясь не вникать в этот бред.
— А давай со мной, Слава! Ну чё тебя здесь держит? — Медвежья лапа шлёпает меня по спине, заставив замереть с набитым ртом.
Я поднимаю от тарелки голову и выпучиваю на него глаза.
— Шаглашен…только добавь к швоим ращётам ещё пятьдещят лимонов. — Мои щёки раздулись, веточка кинзы торчит изо рта, по подбородку стекает масло.
— Тебе может и пятнадцати хватит! — пожимает плечами Буратина. Ты же у нас неприхотливый, да и работу тебе там проще будет найти.
Несколькими огромными глотками я отправляю в пищевод всё имеющееся во рту содержимое, будто удав, проглотивший кролика.
— Так и быть…давай пятнадцать — Я простираю ладонь к Буратине.
— Слава, ну откуда! У тебя, кстати, проще ситуация, ты же можешь хату продать, машину (хотя-я с твоей чушлайки много не выручишь), кредитов можешь набрать, тебе же дадут…
— Так у тебя нет даже пятнадцати лямов? — презрительно морщусь я. — О чём тогда с тобой разговаривать…
— Слава…я же…
— Слушай, Серёга, ты зачем нас сюда позвал?
— Ну-у я…
— Вот именно: пить водку и петь песни. Так что извини я пошёл.
— Куда?
— Петь!
Я вскакиваю с дивана, боднув животом стол, так что бутылки и кальян дают опасный крен и агрессивным маршем направляюсь к подиуму. Бездарные певцы как раз заканчивают куплет «Белого лебедя», и набрают в лёгкие побольше воздуха, чтобы начать горланить припев.
«А-а бе-е-е-лы-ый ле-е-е…»
Я выдираю микрофон из руки Уксуса, как раз в тот момент, когда он подбирается к самой высокой ноте. Завывание плавно сходит на нет, перерастает в секундную паузу, после которой этот же хор воет на минорный лад.
«Э-эй, братан, а чё началось-то?»
— Пацаны-ны-ны-ны…отдохните-ните-ните-ните… — Гаркаю я в микрофон, который расщепляет мою фразу на долгое горное эхо. — Поночка, побереги свзки-вязки-вязки, они тебе ещё пригодятся. А ты Уксус-сус-сус-сус, лучше вспомни обещание, которое дал Баяну.
При этих словах зрительный зал взрывается. Громко хохочет Буратина, периливно журчит маслянистый смех Светки, и даже хмурый лик Геракла, расползается по швам от широкой улыбки. Все присутствующие в этом зале тут же вспоминают живописную сцену, произошедшую на нашем самом последнем уроке музыки.
***
— Ну Ви-иктор Степа-аныч, ну пожа-алуйста! Ну поставьте хотя бы тройку! — Клянчит маленький Игорёк, держа перед собой раскрытый дневник, как попрошайка держит шляпу.