Первым делом мы обнаружили барабаны. Они стояли двумя небольшими стопками, возле письменного стола, заваленного рулонами ватмана. Вовик с видом знатока, перетасовал обе стопки, выбирая подходящие барабаны. Он подымал каждый на уровень уха и постукивал пальцем по белой пластиковой перепонке, походя в этот момент, то ли на шамана, то ли на азиата, выбирающего подходящий арбуз. Отобранные инструменты Вовик укладывал на заботливо подставленные мной руки. Отобрав три штуки и выровняв, стопки, чтобы не было заметно пропажи, Вовик на секунду остановился в замешательстве.
— Чё? — шепнул я.
— Я хотел ещё горн, а чё то не вижу. — прошипел он в ответ.
— Трубы там, наверху. — я ткнул пальцем в направлении деревянной антресоли, располагавшейся вдоль стены. Мерцающие в темноте горны стояли вертикально на высоте двух метров от пола. Вовик попытался дотянуться до одного, но не достал в виду мелкого росточка. Окинув взглядом заваленное рулонами стенгазет и подшивок с журналами, помещение, Вова не нашёл лучшей подставки, чем используемый для игры на пианино, стул с регулируемой стойкой. Он подтащил тяжёлый стул к антресолям и взобрался ногами на круглую сидушку. Всё бы было прекрасно, если бы он решил взять ближайший к нему горн, но наш музыкальный эстет зачем-то потянулся за самым дальним. Нетвёрдая нога крутанула сидушку, которая, сделав оборот вокруг своей оси, сбросила с себя ненужный груз. Вовик жалобно пискнув, плашмя полетел вниз, зацепив вожделенную трубу, которая в свою очередь увлекла за собой остальные. Грохот падающего тельца ознаменовался фанфарами осыпающихся на пол труб. И это было ещё не всё. Пытаясь встать на ноги, оглушённый Вовик схватился за первый попавшийся под руку рычаг, коим оказалось древко Знамени пионерской дружины. Древко поползло вниз и Вову, как одеялом накрыло красным кумачом. Он издал страшный визг, и силуэт его бьющегося в истерике тельца ярко вырисовывался на фоне накрывшего его красного савана. Только в этот момент я отошёл от шока, выпустил из рук барабаны и, бросившись на помощь другу, сорвал с него кумачовое полотно. Он лежал, сбившись в комочек, как упавший с дерева майский жук и не сразу смог распрямить сведённые судорогой конечности. Теперь ни о какой краже не могло быть и речи, так как шум падающих труб, наверняка поднял на уши техничек и сторожа. Нужно было срочно рвать когти, и мы, не сговариваясь, вылетели из кабинета, оставив дверь открытой нараспашку. Не смотря на то, что путей отхода было несколько, покинуть школу можно было только через центральный вход, который наверняка был заблокирован. Оставался экстренный вариант — выйти тем путём, которым мы собирались отправить инструменты — через окно. Сигануть со второго этажа для такой мелочи, как мы было сродни прыжку с небоскрёба — результат был бы тем же, а именно мокрой лепёшкой на асфальте. Но сбоку от окна была крыша кирпичной пристройки, и эта конструкция могла поделить один большой полёт на два маленьких.
Каково же было удивление наших друзей, когда вместо барабанов, из окна вылетели мы с Вовиком. Он десантировался первым, сделав два последовательных техничных прыжка, которые неотрывно следовали один за другим, будто часть натренированной физкультурной дисциплины. Я же застрял на пристройке и мой второй прыжок на асфальт получился неуклюжим и корявым. Результатом неудачного трюка явилась подвёрнутая нога и ушибленные колени. Эта жертва была напрасной, так как уже на следующее утро, благодаря Надьке, сначала пионервожатая, а потом уже и завуч узнали, что за мрачные тени вскрыли пионерскую комнату и устроили там переполох. На первом же допросе в присутствии завуча, директора и Маргуши, мы клятвенно заявили, что это проникновение было не больше, чем хулиганская выходка. Мы, мол, просто залезли в пионерскую комнату, чтобы там побеситься и перевернуть всё вверх дном. Они конечно же поверили и всё поняли. Да и что там понимать: дебилы, они и есть дебилы. Понять поняли, но простить. На всё можно закрыть глаза, но не на надругательство над знаменем, которое было повержено на пол. Мало того на святой алой материи были обнаружены следы от кед, а это уже не хулиганство а самое что ни на есть вопиющее святотатство. Нашим вызванным в школу матерям тоже пришлось нелегко. Они узнали, что их дети встали на скользкую дорожку, ведущую к предательству. Да да, их отпрыски не смотря на то, что носят на груди пионерские галстуки, глумились над самым дорогим, что может быть у пионера — над знаменем дружины. Что дальше? Доносы? Измена? Шпионаж? Как так получается, что в таких приличных семьях растут дети с червоточиной. Теперь дело за родителями. Только они могут с корнем вырвать эту червоточину, и для этого есть один проверенный способ. Отходить жопы своих чад ремнём так, чтобы кожа с них слезла. Такой кровавый вердикт вынесла в конце своей речи директриса. Она, кстати, начинала свой карьерный путь воспитателем в колонии для несовершеннолетних, и большинство педагогических методов вынесла именно оттуда.
Пороть нас, конечно, не пороли, но запрет на совместные прогулки и встречи вне стен школы действовал достаточно долго, аж три дня.
Во всей произошедшей истории мне оставалась непонятной лишь одна деталь. Какого чёрта Вовик так перебздел, когда на него упало знамя. В первую же встречу без свидетелей он развеял моё любопытство, которое тут же сменилось жутким, долгим и изнурительным до тошноты хохотом.
Всё дело было в том, что наш Вовик с некоторых пор стал жутко бояться темноты. Это не было врождённым фактором, или следствием ночных кошмаров. Да, кошмары присутствовали, но они были вычитаны нашим Гераклом из книжек, которые ему в этом возрасте ещё не следовало бы читать. Один корявый пересказ новелл Эдгара По уже наводил на меня ужас, а о том, чтобы читать эту жуть во всех подробностях, я в то время не мог и помыслить. А Вова читал. Он прочитал все зловещие истории этого писателя, но одна из них больше всех засела в этой мелкой голове. Рассказ назывался «Заживо погребённые». В нём во всех мельчайших подробностях приводились муки людей однажды проснувшихся и с ужасом обнаруживших себя в гробу под толщей земли. С момента прочтения рассказа Вову стали посещать кошмары и с некоторых пор он предпочитал спать с включённым ночником. И надо же было этой истории случиться в столь сложный для психики маленького Геракла период. Когда его накрыло кумачом, он остро ощутил все прелести описанные По в его страшилке. Ты в кромешной темноте, которая начинает постепенно надвигаться, облипая всё твоё тельце и спирая дыхание. И ладно бы это была просто тьма. Там было ещё что-то. Лицо! Огромное жёлтое лицо лысого бородатого человека. Смятая физиономия Ленина ощерилась в гневной улыбке и уже норовила вцепиться зубами в глотку маленького контрреволюционера, но я вовремя подоспел.
Тогда же испускающему от смеха дух, мне, Геракл сделал ещё одно шокирующее и самое сокровенное признание. «Я даже сыкнул в штаны и если бы ты не сдёрнул этот флаг, вообще бы мог обоссаться». Получается, что тогда я спас моего друга от самого неприятного ощущения, которое только может испытать пацан. Да, и ещё, после этого случая, ночные кошмары больше не доставали Вовика.
26
Мы пришли. Я останавливаюсь перед одинокой серой дверью в конце подсвеченного голубым неоном коридора. Мне жутко не хочется туда входить, но идти надо и сделать это нужно без промедления. Я знаю, зачем туда иду. Тяжёлая рука с карточкой медленно поднимается к панели.
— Не ссы, братиш! — Тёплый баритон Геракла накрывает меня со спины подобно одеялу. — В конце концов, всё будет хорошо. А если нет…то это ещё не конец.
«Бззз..» На этот раз электронный запор звенит долго, громко и протяжно. Может быть потому, что я забываю взяться за ручку и потянуть дверь на себя? Ну да…
Неимоверно тяжёлая, как люк в танке, дверь медленно отползает, являя нашим взорам, уже знакомую, сидящую за столом компанию.
— А-а вот и они! — радостно машет рукой Карлик. — Мы вас прямо заждались. Да вы проходите, проходите. Пододвиньте к столу этот диван и садитесь. Вы у нас прямо как цыгане, даже в пути петь умудряетесь. Нет нет…здесь отличная шумоизоляция, так что мы ничего не слышали. Это всё охрана. Осторожнее, говорят, Ян Викторович, присмотритесь к тому бородатому, он очень опасен. А я вот нахожу этого молодого человека весьма симпатичным и абсолютно безопасным. Я ведь прав?
Глазки Карлика, комариными хоботками впиваются в усаживающегося на диван Геракла, который предпочитает не отвечать на вопрос.
Сейчас, когда я оказался внутри, всё это: помещение, стол, сидящие за ним люди, видятся совсем в ином свете, чем то, что я наблюдал в циферблате часов. Я будто «чокнутый профессор», следивший за заражённой клеткой в микроскоп, внезапно сам оказался внутри этой клетки. Микробы выросли до невообразимых размеров, а самые опасные из них сидят на расстоянии вытянутой руки.
Мы оказались в торце овального заставленного закусками и выпивкой стола. Первым делом, я нахожу взглядом своих. Они сидят справа, Буратина, а за ней Светка. Она молодец, ни капли не раскисла. Чёрные зрачки по- прежнему вызывающе блестят, в уголках полных подведённых губ добрая улыбка. «Спасибо, что пришёл — глаза пускают искорки, а потом виновато опускаются к столу. — Прости…ты был прав!».
Буратина не улыбается, но в его глазах тоже горят лучики надежды. Эти рыжие лисьи зрачки не знают чувства вины. Да какая разница, может быть это и к лучшему.
На противоположном конце, уткнувшись в раскрытый ноутбук, сидит Герман, который будто и не заметил нашего прихода. Стёкла его очков отражают голубые блики от экрана и не понятно, пялится ли он в компьютер, или внимательно изучает вновь прибывших. Слева, в центре стола, развалился на кресле Карлик. Одну ногу он закинул на подлокотник, и она висит, демонстрируя бледную куриную голень и сверкающий похожий на детский ботинок. Левая рука Яна закинута за голову, а в правой он продолжает держать револьвер, ствол которого ходит туда сюда вместе с танцующей в такт речи кистью.
— Э-эх, если бы вы знали, как я обожаю живые звуки музыки. Я ведь в детстве тоже играл на струнных. На виолончели музицировал. И знаете, мне даже доводилось играть на органе.
Даже этот подростковый голос кажется здесь совсем другим, а глаза. Эти маленькие хищные глазки, как два стальных крючка, если зацепился, уже не соскочишь.
— Мы какое-то время жили в старушке Европе. Там я посещал множество кружков. Учился играть на инструментах, рисовать, петь. Я изучил три языка, и одно время пел в церковном хоре. Мои родители прививали мне любовь к возвышенному…к искусству. Но, похоже, они перегнули палку. Как известно, всё то, что навязывается, отталкивает, а запретное, как раз таки начинает вызывать интерес. Меня, как и множество мальчиков из приличных семей стали одолевать пороки, как то вожделение к распутным женщинам, выпивка, лёгкие (ещё тогда) наркотики, курево. Одним из таких пороков была страсть к русским блатным песням. В них было всё: острота слов, жаргон, смелые мысли. Они нравились мне за то, что в них не было фальши, в которой, как в болоте тонула вся моя юность. Дерзкие парни из России пели о налётах, красивых женщинах и шальных деньгах. Одним из полюбившихся мне тогда бардов, был Высоцкий. Вы, кстати, чем-то на него похожи. Можете гордиться. — Ствол пистолета задерживается на груди Геракла.
— Вообще-то, я похож на своего отца. — Геракл берёт стоящий перед ним стакан, рассматривает на свет, плещущуюся на дне рыжую жидкость. — Земля ему пухом. — выливает в открытую пасть виски, бесцеремонно хватает яблоко, смачно откусывает от него добрую половину. — Мне интерешно… — говорит набитым ртом, — а ваш папа тоже был… — поднимает ладошку чуть выше стола, держа её параллельно полу.
— Нет…отец был нормального среднего роста, как собственно и мама. — Ничуть не обидевшийся Ян пожимает плечами. — Мы с братом однояйцевые близнецы. Видимо что-то пошло не так. Генетический брак, а может наоборот…Словом после десяти лет мы внезапно перестали расти. Но вы, наверное, знаете, что физический недостаток всегда хочется чем-то компенсировать. Рост физический, мы заменили на рост моральный и финансовый. Теперь мы с братом чувствуем себя лучше, чем любой атлет и записной красавец, так что я даже благодарен маме с папой за этот небольшой дефект, которым нас наградили.
Карлик берёт бутылку и разливает оставшийся на дне напиток по четырём стаканам.
— Давайте выпьем за нашу незабываемую встречу, за эту бесконечную ночь и за предстоящую игру. — Он поднимает свой стакан.
— Нас вроде шестеро — недовольно рявкает Геракл, тем не менее, поднимая свой стакан.
— Девушка отказывается пить, Герман тоже с утра ни-ни, он у меня правильный.
Перед тем как выпить снова смотрю на Светку. Она улыбается, будто от попавшего на лицо луча солнца. Я подмигиваю и проглатываю тёплую маслянистую жидкость, которая тут же приятно согревает пищевод.
Выпив, Карлик втыкает свой тонкий как клюв воробья нос в дольку лимона, глубоко вдыхает, после чего, кидает её обратно на тарелку.
— Нуте-с приступим молодые люди, — говорит он, полоснув всех по очереди бритвой стального взгляда. — Теперь ещё раз вернёмся к правилам. Как я уже сказал, сейчас играем без шуток, в самую что ни на есть настоящую «Русскую рулетку». Барабан раскручивается всего один раз, первым игроком. Если ставка не сыграла, игрок передаёт пистолет другому. Важный момент: он может передать ход любому из игроков, лю-бо-му. — Последнюю фразу Карлик произносит по слогам, акцентируя на ней наше внимание. — Ход передаётся до тех пор, пока ставка не сыграет. Нас пятеро, камор в барабане тоже пять, так что ставка сыграет в любом случае. Теперь о самой ставке. Если проигрываю я, (вы понимаете, что я имею ввиду, под словом «проигрыш»), вы уходите отсюда с суммой, которую мы обсудили ранее. В случае проигрыша любого из вас, вам придётся уйти отсюда ни с чем, лишившись одного приятеля, или приятельницы. — Произнося последнее слово, Карлик, невинно улыбаясь, поворачивается к Светке.
— А где гарантии, что ты нас не кинешь? — злобно рявкает Геракл.
— Мы уже, кажется, говорили о гарантиях, но если вы не слышали, могу повторить. Вам остаётся верить мне на слово, но поверьте, слово человека, который садится играть в эту игру, дорогого стоит. Если я вылечу, слово, данное мной, переходит к брату.
— Транзакции готовы к отправлению на указанные вами счета. — В слепых очках Германа по-прежнему мерцает синева, тонкие губы скошены в точно такой же, как у брата улыбке. — В случае вашего выигрыша, мне останется вбить код электронной подписи и деньги уйдут.
— А почему бы твоему братцу не сыграть вместе с нами. Всяко веселее будет… — Геракл бесцеремонно указывает большим пальцем себе за спину, даже не глядя на Германа.
— Мой брат играть не будет, и это не обсуждается. Если бы он даже и захотел, я бы ему запретил. Сейчас его жизнь для меня гораздо важнее, чем моя собственная, поэтому предлагаю к этому вопросу не возвращаться. Вы и так находитесь в наиболее преимущественном положении, нежели моё, молодые люди. — Пытливые глазки Карлика изучают наши недоумённые лица. — Если я играю просто на интерес, то вы играете на деньги. Сумма для вас более чем внушительная, это то, ради чего можно рискнуть жизнью. Разве я не прав?
— Мы бы предпочли остаться совсем без денег, чем рисковать жизнью, но вы ведь не оставляете нам выбора. — Произносит Светка по-прежнему невозмутимым голосом.
— Вы как всегда правы, леди. — Карлик вожделенно трясёт подбородком. — Э-эх встретиться бы нам с вами при других обстоятельствах, хотя-я…чем чёрт не шутит…
При виде этих заигрываний я мгновенно закипаю.
— Давайте уже к игре!
— Хорошо! Кто желает быть первым? — Карлик снова обводит всех взглядом, но видимо не видит в наших обликах ярко выраженного желания. — У первого игрока есть некоторое преимущество. Во-первых, он раскручивает барабан, чем определяет ход всей последующей игры, а во-вторых, по теории вероятности получить пулю у него наименьшие шансы. Хотя это всё математика, не имеющая отношение к реалиям жизни.
— Я буду первым! — Буратина поднимает вверх белую как мел ладонь.
— Вот это слова не мальчика, но мужа! — вопит взбодрившийся карлик. — А я вижу, вы вошли во вкус, юноша! Ну что ж, как говорится, вам и карты в руки. — Он перехватывает пистолет за ствол и протягивает его Буратине.
27
Бескровные пальцы медленно сгибаются, обхватывая фигурную рукоятку. Буратина смотрит на пистолет, будто видит его в первый раз, крутит его в руке, поднимает вертикально на уровень глаз. Он внимательно изучает детали этой конструкции, как инженер, в руки которого попало новейшее изобретение.
До меня сразу же дошло, почему он вызвался играть первым. По сути, мой друг и является инженером, только свой латентный скрытый талант он применял не по назначению. Его дар помогал ему в таких несерьёзных вещах, как игра в бутылочку, или кости. Он может за доли секунды оценить вес, особенности конструкции, динамические свойства предмета и рассчитать необходимую нагрузку, которую надо приложить, чтобы передать этому предмету соответствующую инерцию. Более того, он умеет филигранно приложить эту нагрузку еле заметным движением пальцев, так, что предмет будет двигаться, будто заколдованный и остановится в необходимый момент. Он мог стать величайшим конструктором, не хуже Королёва, или Калашникова и даже работать в компании Илона Маска, но все свои таланты разменял на дешёвые игры. Сейчас настала пора продемонстрировать своё умение в условиях приближённых к экстремальным.
Он продолжает крутить в руке пистолет, и я вижу, как в расширенных рыжих зрачках мелькают цифры знаки и формулы, которых он никогда не знал и не учил, но каким-то образом может применить на практике. Барабан револьвера плотно прилегает к корпусу, так что разглядеть, где находится патрон невозможно, но Буратина, скорее всего, зафиксировал в памяти момент, когда Карлик заряжал пистолет. Он мог запомнить расположение патрона в барабане, и это единственное условие задачи, которое может быть ему известно.
Приготовления закончены, и рыжие зрачки быстро сжимаются до точек, демонстрируя решимость действовать. Интуиция очень тонкая штука, её можно сбить долгими раздумьями и настройками. Большой палец ложится на выемку в барабане, чуть двигает его туда и обратно, оценивая плавность хода. Неуловимое движение и цилиндр приходит в бешенное вращение, сопровождаемое мерным шелестом храповика. Взгляды всех сидящих за столом прилипают к мерцающему в свете лампы стальному цилиндру, к серой полосе по его центру, которая с замедлением движения барабана превращается в бегущие друг за другом продольные пазы. Шёпот храповика сходит на нет. Барабан останавливается, делая финальный щелчок, который ставит одну из камор на огневую позицию. Очень хочется думать, что она пустая.