— Правила? Да нет никаких правил. Игра эта до тупости проста, и от игроков требуется только лишь одно — приготовиться. Это будет беспроигрышная лотерея, где каждый игрок получит свой билет в один конец.
— Да?! Но ваши друзья…они тоже хотят участвовать? Может, вы хотя бы с ними посоветуетесь?
— Не-а…не буду я ни с кем советоваться. Если честно, они со мной тоже редко советуются, особенно в последнее время. То затащат на угнанную яхту, то переместят на остров (да-да и такое было), сейчас вот втянули в эту игру. И всё это они делают, не советуясь со мной. Обычно, я последний человек в нашей компании, который узнаёт об ожидающем всех нас сюрпризе…
Я замечаю, что перед нами другой Геракл, нежели тот, которого мы знали. Всегда казавшийся покладистым (по крайней мере с нами), чуть туповатым, и простым как сибирский валенок, сейчас он являет полный антипод этому образу. Передо мной решительный и отчаянный человек. Грустный философ, клоун, внезапно скинувший с носа красную нашлёпку и стёрший намалёванную краской улыбку. Неужели за все эти годы, я так его и не познал. Неужели я не знаю человека, некогда бывшего мне самым родным и близким. Если сначала, когда он выхватил эту гранату, я обрадовался, то теперь, его поведение начинает меня настораживать.
— Но я на них не в обиде. Да-да, ребята, я ни капельки не обижаюсь, если бы не все вы, моя жизнь была бы совсем серой. Сегодня я просто делаю алаверды. Мы снова совершим путешествие, но на сей раз маршрут выберу я. Это будет наше последнее приключение.
— Мне кажется, что то, что вы собираетесь сделать, не совсем дружественный поступок. Вряд ли ваши друзья это оценят. — последние слова Карлика адресует именно мне. Когда он говорит, я замечаю что-то новое в этих волчих глазках. Да-да…мне не показалось. Там промелькнул испуг.
— Здесь ты прав! В данный момент они со мной не согласны, и не готовы это принять. Но кто знает, что будет потом, когда я отпущу эту скобку. Если пользоваться твоей же риторикой, будет два варианта исхода. Один из них просто пустота, ничего. Ну тогда и переживать не о чем. Во втором варианте мы все окажемся где-то в другом измерении. В райские кущи мы, конечно, не угодим, да я и не хотел бы. Вечность общаться с праведниками, богословами и старыми девами это не по мне. В аду гораздо веселее. Тем более мы снова будем вместе. А твоя игра…она ничем не лучше. Ты хотел устроить нам ад здесь, на земле. Если бы мы с молчаливого согласия позволили вынести мозги одному из нас, разве бы мы не остались в аду до конца своих дней. Только этот ад каждый носил бы в себе. Лично мне хватило одного потерянного друга. Так что отправимся вместе, и ты тоже собирай чемоданы. Можешь уже закуривать последнюю сигарету. Будь уверен, она уж точно будет последней.
— Я всё же не понимаю… — На щеках Карлика зарделись красные пятна. — В чём смысл игры, какие правила, условия, наконец? Скажите, что вы хотите?
— О-о! Да неужели? — Бородатое лицо Геракла тенью нависает над тщедушным тельцем в кресле. — Мне показалось, или ты попросил назвать условия? Тебе что не хватило тех условий, которые я назвал? Ба-бах и все условия. Или ты зассал? Ты что не хочешь играть? Но как же так? Ты ведь должен именно сейчас биться в экстазе, получать очередной тройной оргазм. Ты же сам искал смерти! Так вот она. Вуаля. По-лу-чите и рас-пи-шитесь! — Я чувствую, как создаваемая звериным рыком вибрация, проходит сквозь прибитого к креслу Карлика. — Почему ты не радуешься, не закуриваешь свою ё…ную сигарету? Что-то не так? Моя игра чем-то отличается от твоей? Чем, если для тебя результат всё равно будет один?
Геракл вдруг выпрямляется и чешет металлическим штырьком заросшую щёку.
— Я знаю чем! Вот оно различие — Штырёк запала направлен в торец стола — Вот твоя ахиллесова пята, твоё слабое звено.
Взгляды всех присутствующих перемещаются в то место, куда направлен указующий перст. Сжавшийся в комочек Герман похож, на забитого ботаника. Его щёки горят красным, точь-в-точь как у брата, запотевшие очки уже не отбрасывают пафосные блики, а по треугольному лбу стекает тоненькая струйка пота.
— Ну что, я угадал? Тепло? Горячо? Ж-жарко? — пропевает Геракл баритоном Высоцкого. — Твой братик! Вот кто не должен был умереть! Уходя, ты хотел оставить после себя свою проекцию. Всё чего ты добился в этой жизни, должно было перейти вот к этому жалкому существу. Если ты собирался стать святым духом, он должен был оставаться твоим земным воплощением. Ты переписал на него все дела, недвижимость, счета, замки, яхты, машины, возможно даже жену с детьми. Как материалист и скволыга ты даже на небеса не хотел отправляться пустым. И тут что-то пошло не так. Вместо того, чтобы продолжать дело твоей жизни, братец отправляется вместе с тобой, принимать ванны с кипящей смолой. Кто же останется в лавке?
32
Чернобородый растрепанный с проглядывающим из под рубахи застиранным тельником, Геракл поистине прекрасен. Монолог Гамлета, кажется полнейшей туфтой, после этой жаркой речи, и видно невооружённым глазом, что Карлик потёк. Он нервно елозит на кресле, похоже мучительно размышляя, что делать дальше.
— Ну что, вежливый ты мой подпиздыш! — Геракл подносит кулак с гранатой к самому носу Карлика. — Кажется я подобрал к тебе ключик. Я нашёл карту, которая бьёт твоего козыря!
— Хорошо, ваша взяла! — Карлик хватает со стола пачку, долго выуживает из неё сигарету. О чудо, его рука с зажигалкой ходуном ходит. — Я перевожу ему деньги, и вы можете уходить. Гарантирую, что вас не тронут.
— Это кому ему? — Геракл недовольно поджимает губы.
— Вашему другу, как договаривались, тридцать миллионов на счета, которые он указал. Герман, сделай.
Братец, словно получивший от строгого учителя задание на время, усердно щёлкает по клавишам.
— Не-ет, ты теперь со мной договаривайся. Мне таких деньжищ не надо, а он и подавно обойдётся. Не обижайся дружище! — Он тепло улыбается, так и не отошедшему от столбняка, Буратине. — Тебе такие деньжищи ни к чему, да ты их и не заслужил. Как говорится, не жили богато, не хер начинать. Ты переведёшь два миллиона и не на какие-то счета, а мне на карту. Прямо сейчас.
— Да не вопрос! — рапортует воспрявший духом Герман. — Вот только… — на маленьком личике гримаса замешательства. — нужны полные реквизиты вашей карты. Она у вас с собой?
— На х. я? Тебе карта нужна или её номер? — Злобно рычит, почему-то обидевшийся Геракл.
— Вы помните номер?! — в очках Германа можно увидеть два огромных знака вопроса с восклицательными знаками.
— Конечно, я его помню. В отличие от вас, состоятельных подпиздышей, это мой единственный актив, один, на двоих с матерью. Да если меня поднять после пятилетней комы, первое, что я вспомню, будут эти цифры.
— Отлично…диктуйте…
— Девяносто пя-ять…тридцать четы-ыре…
Сейчас голос Геракла, пропевающий номер своей карты, кажется мне просто божественной рапсодией. Диктуя, он мягкой поступью, будто довольный мартовский кот, ходит вокруг стола.
— Забил? Ну-ка повтори…отлично. Внизу, в поле, где комментарий, напишешь так. «Дорогому Владимиру, в честь его бракосочетания, от лучших друзей». Напечатал?
— А вы что, собираетесь жениться? — спрашивает Карлик.
— Теперь, кажется да! — Геракл зачем то хитро подмигивает Карлику. Или мне так показалось. Или не показалось? А если это…
Его левое веко начинает дёргаться быстро и часто, будто крылышки бьющегося об лампочку мотылька. Я знаю, когда это происходит, и главное, предвестником чего это бывает. В очередной раз за этот вечер внутри меня всё переворачивается, и моя задница автоматически приподнимается с дивана.
— Так…теперь ты разблокируешь двери, и скажешь своим псам, чтобы пропали из поля видимости. На площадке перед домом ни должно быть ни единой души. Пусть оставят только одну большую машину. Она должна быть заведена и снята с сигнализации. Пока мы добираемся до города, твой братец составит нам компанию. Это…это так…для страховки… — Голос Геракла начинает сбиваться. В такт веку теперь так же подрагивает левый уголок рта.
Теперь у меня уже нет никаких сомнений, что начинается то, что сейчас и в этой ситуации было бы крайне нежелательным. Приступы на фоне полученной в армии контузии случаются у Геракла редко, но нам уже неоднократно приходилось быть их свидетелями. Сам приступ длится недолго, от нескольких секунд до пары минут. Но самое страшное это то, что происходит во время приступа. Это походит на действие скручивающейся спиральной пружины. Всё его тело начинает коробить, на лице возникает ужасная гримаса, суставы рук и ног неестественно скрючиваются. Пройдёт несколько секунд, пружина ослабнет и всё встанет на свои места. Обычно в эти моменты он даже не помнит, что с ним происходило. Несколько секунд его тело будет бесконтрольно и это полная катастрофа.
— Что с ним? — настороженно бормочет Карлик, заметивший стягиваемое невидимой пружиной лицо.
Я отодвигаю диван, выкинув вперёд руки, осторожно, будто хочу поймать бабочку, которую боюсь спугнуть, начинаю плавно двигаться вокруг стола. «Вова…Вова…осторожно…дай я тебе помогу подержать это». - шепчу тихо, почти про себя.
Но он, какого-то чёрта, разворачивается и идёт в противоположную от меня сторону. Я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, намереваясь обогнуть стол с другой стороны. Кричать нельзя, это может только усугубить ситуацию.
— Мне нужен трёхзначный код, чтобы перевести деньги!
Голос Германа запускает дьявольскую пружину, и я вижу, как голова Геракла мягко наклоняется к левому плечу. Всё его тело выгибается, будто он выполняет какую-то странную асану.
Времени нет. Мощный всплеск адреналина забрасывает меня на стол. Ноги крушат тарелки, звенят стеклом бутылок, кроссовок утопает в чизкейке. Я спрыгиваю со стола, отталкиваю в сторону кресло Карлика вместе с его тельцем, делаю шаг навстречу Гераклу и понимаю что поздно. Вывернутая наизнанку кисть разжата. Широкая ладонь распахнулась, демонстрируя лежащую на ней ребристую сферу. Я заворожено смотрю на руку Геракла на лежащий в ней предмет, и он кажется мне маленьким жучком, которого, вдоволь потискав, отпускает на волю, малыш.
«Божья коровка, улети на небко…»
Сфера делает плавный перекат с ладони на кончики пальцев, откуда соскальзывает вниз. Всё вокруг застывает в замороженном, превратившемся в стекло воздухе. Застывает даже звук. Последнее рычание, издаваемое Гераклом повисает дымкой, возле искривлённого посиневшего рта. Граната медленно, будто утопая в киселе, опускается вниз и застывает в сантиметре от глянцевого паркета.
***
Посреди бескрайнего, залитого летним солнцем, зелёного луга стоит небольшая увитая плющом и украшенная лилиями арка. Мы со Светой находимся в самом центре этой конструкции. Она в восхитительном свадебном платье, не старомодном, пышащем множеством юбок, а современном, идеально облегающем её стройную фигуру. Глянцевые плечи обнажены, идеальная грудь подчёркнута корсетом, безымянный палец украшен новеньким колечком, с испускающим солнечных зайчиков, камнем. Бежевый корсет чуть ослаблен на животе моей невесты, там уже третий месяц обитает наш малыш. Я сжимаю её тёплую ладонь и автоматически поправляю цветочек, торчащий из кармана белого смокинга. На идеально постриженном салатовом газоне установлено несколько рядов белых стульев, которые разделены проходом. Справа родня Светы, там я никого не знаю. А вот слева все мои. Умилённо утирает слёзы мать, растрогавшийся отец протирает очки. Рядом с ними на первом ряду мой друг Серёга, который сегодня тоже в белом. На его обеих, широко раскинутых врозь коленках, сидит по маленькой наряженной в воздушное платице девочке. Это его двойняшки дочки. Его жена, чуть полноватая, но очень милая девушка, сидит рядом, опустив голову на плечо мужа. Второй ряд полностью занимают большие семьи Игоря и Вани. На двоих у них аж шестеро детишек, которые спевшись между собой, галдят и носятся между рядов, не давая несчастным родителям проникнуться торжеством церемонии. За их спинами на третьем ряду сидит Вова. Он тоже с женой и маленьким сынишкой, который один в один напоминает папашу в детстве. На идеально выбритом лице Вовы широкая перламутровая улыбка, волосы зачёсаны на пробор и блестят от покрывающего их лака. Он в дорогом в клеточку костюме тройке и белоснежной сорочке с бардовой бабочкой. Из под золотой запонки на рукаве, украдкой выглядывают сверкающие швейцарские хронометры.
«Это мои лучшие и самые любимые ученики! Я была на свадьбе каждого…вот теперь и Слава сподобился» — Наша учительница, Маргарита Михайловна, утирая платочком слёзы говорит в микрофон. — Я всегда знала, что все они найдут своё место в жизни. Вы только посмотрите: у всех дети, любимые жёны, любимое дело и достаток в семье. Чего ещё можно пожелать? Я хочу поблагодарить родителей за их чудесных детей!».
Все дружно аплодируют, взбивая между ладонями искрящийся солнечный воздух.
33
Глухой удар. Граната подпрыгивает на паркете, делает пару оборотов, гулко гремя стальными рёбрами, и замирает у грязной подошвы кеда Геракла. Застыв в позе ловца бабочек с вытянутыми руками и распахнутыми ладонями, остекленевшим взглядом, я пялюсь в ноги Гераклу. Удар будто привёл его в чувства. Он выпрямляется, смотрит на свои вывернутые руки, затем, будто спохватываясь, бросает взгляд на пол.
— Я чё…того? — Лепечет он, будто алкаш, проспавший Новогоднюю ночь, тяжело вздыхает, расслабляет скрюченные запястья. Он с видом ведущего игры в «Замри отомри» разглядывает наши застывшие фигуры, затем чему-то грустно улыбается.