Никудышный - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1

ШАЛЬНОЕ НАСЛЕДСТВО

Богатство свалилось на голову Григория Сергеевича неожиданно.

Но два месяца назад получил приглашение в нотариат, и там ему показали бумагу, где черным по белому написано, что он является обладателем наследства в двести пятьдесят миллионов долларов, дома в пригороде Парижа, нескольких крупных магазинов и мастерских по огранке драгоценных металлов. И все это завещал ему бездетный дядюшка, который эмигрировал за границу грудным ребенком вместе с отцом и матерью еще во время революции. Там его отец умер, а мать вышла замуж за богатого человека. Видно, у них все в роду были против детей, потому что, как оказалось, при розыске наследников Григорий Сергеевич являлся единственным ближайшим родственником.

Вернувшись домой, он позвонил своему давнему и надежному другу Константину и попросил срочно придти к нему. Тот явился незамедлительно, поскольку жил в этом же доме, в соседнем подъезде.

Константин Петрович, тоже бывший коллега — дальнобойщик, лет двадцать проведший вместе с Григорием в машине, сухопарый, седой, в поношенных домашних тапочках и спортивных брюках с пузырями на коленях, появился почти сразу.

— Здорово, Гриша! Что произошло? Я был в отлучке всего два месяца. Навел порядок на могилах родителей, продал домишко, теперь у нас с тобой есть деньги, целых пятнадцать тысяч рублей. Можем немедленно приступать к их ликвидации. А у тебя, что за архисрочные дела объявились?

— Ты и представить себе не можешь того, что произошло.

— Расскажешь — узнаю.

— Лучше читай сам, — и Григорий Сергеевич протянул листок бумаги другу.

Тот прочитал, крякнул, снова пробежал глазами по написанному и спросил:

— Может, разыгрывает кто?

— Нет. Все по-серьёзному. Вместе с недвижимостью наследство оценивается в четыреста миллионов. В долларах.

— Ничего себе подарочек. И что ты теперь делать с такими деньжищами будешь?

— Пока не знаю. С тобой посоветоваться хочу. Детей у меня нет, и не бывало, родственников тоже никаких.

— М-да…. — Константин, отложив бумагу, походил по комнате, — Стоп, дружок. Помнишь тебе мать перед смертью сказала, что твой отец согрешил на стороне и там осталась девочка. Я даже помню как ее зовут и фамилию. Надежда Грехова, в селе Демьяново проживает. Ей сейчас уже лет сорок будет. А может, у нее кто есть. Все, какая-никакая, а родственница. Адрес у тебя в шкатулке лежит, я точно помню.

— Ишь ты, памятливый какой. Успеется. Поживем — увидим. Это все дальнее. Приблудная сестра.

— Все равно какая, но сестра.

— Эх, будь у меня свои дети, сейчас бы их миллионерами сделал!

— А почем ты знаешь, что у тебя их нет? Погуляли мы с тобой в свое время неплохо, пока дальнобойщиками были. Помнишь, сколько баб с задранными подолами по дорогам оставили?

— А знаешь, помню. Не всех, конечно, но были такие, что долго в памяти цеплялись по ночам.

— У тебя самого может быть и с десяток ребятишек осталось. Только где они и как узнать, что родились таковые?

— Чудно. О чем мы с тобой вообще разговор держим? Непонятный какой-то. Те красотки все замужем давно и состариться успели. Да и мужья у них наверное законные имеются. Так что тут уже никак не разберешь, чей ребенок потом родился. Хотя кто знает, может какая и родила, а замуж не вышла.

— Тебе что в Париж выезжать надобно, или так оформят?

— Никуда не надо ехать, все сделают сами, лишь бы оплата была.

— Ничего бы на Елисейские поля глянуть, в Соборе Парижской Богоматери побывать?

— Куда нам с тобой по Европам шастать? Надо будет подумать, что с деньжищами делать?

— Не расстройся, мы им найдем применение.

— Надо подсчитать, во сколько нам обойдется с тобой кухарка, горничная… — мечтательно протянул Константин, усевшись на продавленный диван и закинув ногу на ногу.

— Что ты собираешься с ними делать?

— Как что? Супец сварить, там кашу какую. Яйцо всмятку в рюмке подавать будет. Жить мы с тобой будем вместе. Наши квартиры обменяем и доплатим, чтоб хоромы были, всем на завидки.

— Хочешь, чтоб нас обворовали?

— А мы охрану наймем. Телохранителей и шофера.

— Так у нас с тобой нет машины?

— Купим, самую крутую.

Помолчали.

— Сергеевич, а как мы с тобой такую кучу деньжищ хранить будем? — снова подал голос Григорий.

— Ты что, хочешь забрать их все домой?

— Ну не в сберкассе же хранить их? Забыл 1991 год, когда наши с тобой накопления канули в Лету, до сих пор ни рубля не выдают.

— Грабеж цивилизованным порядком сделали. Мы с тобой надрывались, колесили с грузом по стране, а какой-то начальник придумал и экспроприировал наши кровные. И спасибо не сказали. Увели и все. Это как если бы они лежали дома и залез вор, забрал их. Того вора поймали бы и осудили, посадили бы обязательно.

— «Своя рука-владыка».

— «Что хочу-то и ворочу».

— Почему государство себя в положение вора поставило? И никак уже более десятка лет не желает с нами рассчитаться.

— То-то и оно. Опасно деньги держать в банках. Теперь они все акционерные стали. Улетят доллары, тю-тю, и как не бывало наследства.

— Поэтому и давай-ка, подумаем, как ими распорядиться.

— Да пусть в заграничных банках и лежат, все надежнее. А дальше что? Детей искать будем незаконнорожденных?

— А что? Правильно, пусть лежат, чего это я. А детей искать это ты хорошо придумал, все же родня, — мысль явно пришлась Григорию по душе.

— А не получится: — «Чей бычок ни скакал, а телятки — все наши»?

— А хоть бы и так.

— Тогда тебе приют организовать надо.

— Так дети-то уже все большие, наверное. У них свои уже, поди, есть.

Григорий Сергеевич почесал затылок, погладил растущее брюшко, и сказал:

— Без бутылки не разобраться.

— Что ж. Разберем жалобу.

Разобрать жалобу на их языке означало выпить водочки. На столе появилась яичница с салом и маринованные огурчики. Жизнь была дорогой и шиковать с питанием не приходилось. После того, как деньги на вкладах заморозили, в банки больше не ходили, а малость, появляющуюся от поездок, прятали дома. Обычно в кухонном шкафчике, в банке с крупой. Капиталы были небольшими и вполне помещались в этой посудине. Тоже банк, только с буквой «а» в конце.

За месяц все формальности были оформлены, мучения с бумагами пройдены, пришлось даже дать интервью нескольким журналистам, что непривычный к такому вниманию Григорий перенес с большим трудом, и через некоторое время на счету у Григория Сергеевича в разных банках в Европе появились валютные счета с очень солидными суммами. Так им посоветовал знакомый юрист.

— Вдруг, какой из них обанкротится.

Лев Борисович посоветовал также вложить свободные деньги в надежное предприятие, чтобы получать с них прибыль, а уже работающие за границей не трогать.

— В такое как МММ? — по-стариковски съехидничал Константин Петрович.

— Зачем вы так? Есть и перспективные фирмы.

— Смотря для кого.

— А без прироста капитала вы их проживете, и все. Денег не будет.

— Да если мне по сто тысяч долларов в год тратить, то придется жить не одну тысячу лет!

— Но почему по сто? Можно и по пятьсот тысяч в год.

— Все равно десять веков не меньше прожить надо. А мне уже семьдесят два, и моему другу тоже.

— Постройте что-нибудь. Детский дом, дом для престарелых. Вас все чтить будут.

— Подрядчики — да. Они построят, а мы без денег и без постройки, — опять заладил свое скептик Костя, проигнорировав тот факт, что наследство оставили не ему, а Григорию.

— Извините, но с вами говорить невозможно, — вздохнул Лев Борисович, — Вы очень жадный человек? Зачем вам столько денег?

— Хочу хоть раз в жизни распорядиться ими по своему усмотрению, а не как мне государство указывает, — поддержал друга Григорий, — Налоги я заплатил, и немаленькие, все остальное — мое. А вам гонорар за консультацию. 100 баксов хватит?

Юрист взял деньги и с видом человека, которого только что угостили уксусом вместо чая, и вышел за дверь.

— Не успели старички «разобрать очередную жалобу», как в дверь позвонили.

— Открой, Петрович, кого там еще принесло?

В двери стояли две тетки. Одна очкастая, востроносая, более похожая на дятла, чем на женщину и вторая, лохматая, взъерошенная, как после драки.

— Здра… Здравствуйте, — сказали обе почти одновременно, но вразнобой.

Дятлообразная прошла в кухню, смахнула с краю крошки и пригласила взъерошенную.

— Проходи, Майя, будем гостями, если хозяева не приглашают.

— А мы не любим не званых, — засопротивлялся Петрович, — Вы кто такие, чего надо?

Ему эти гостьи сильно не понравились. Но выслушать их надо, хоть и непрошеных.

— Мы из социальной защиты, — объявила дятел. — Положение в стране тяжелое, много инвалидов и многосемейных нуждаются в помощи.

— Вам как лучше? Закрепить семьи и вы сами ежемесячно будете им помогать? Или мы будем приходить и забирать деньги, а потом разносить их по городу тем, кого вы выберете?

— И много нуждающихся у вас конкретно на территории?

— Две тысячи человек.

— И я всем должен помочь?

— Вы же не бесчувственный человек? Понимаете, что ближним помогать надо.

— А откуда вы вообще узнали обо мне?

— Из передачи по телевидению. Вчера вечером диктор сказал, что в нашем городе объявился богатый спонсор. Он получил огромное наследство и теперь беднякам будет легче жить.

— А кто его просил говорить об этом?

— Вы же не в лесу живете, — подскочила дама-воробей. — Вот на столе водка и сало. Пьете, а о других не заботитесь.

— Я теперь что, должен раздать свои деньги кому попадя?

— Не кому попадя, а бедным.

— Кто их бедными сделал? Родное государство? Без работы оставило? Или я виноват в приплоде многосемейных? Нет, дорогие, увольте меня от благотворительности.

— Насколько я знаю, государство помогает этой категории людей через вашу социальную защиту.

— А вы, господин, не считайте государственных денег, научитесь сначала распорядиться вашими.

— Дамочки, а не пошли бы вы куда подальше?

— Что?! — завопила взъерошенная. — Я буду жаловаться, вы меня оскорбили!

— Странно, — рассердился Петрович, — сижу у себя дома, никому не мешаю, разбираю жалобу с другом, а тут являются какие-то тетки и начинают вымогать деньги.

— Это мы тетки?

«Дятел», вскинув свой острый носик, пошла на Григория тараном. «Воробей, приподняв сумку, опустила ее на голову Петровича. Тот, долго не раздумывая, открыл дверь, дотащил упирающуюся взъерошенную гостью к проему и слегка поддал ногой. Она распласталась на лестнице. Следом, таким же макаром, вылетела и ее спутница. Очки свалились и она, шаря вокруг себя, сидела и вопила:

— Хулиганы, злодеи! Милиция!

В глазках всех дверей появились любопытные, но вступаться за «девиц», оскорбленных приземлением на заднее место, не желали. Поорав для проформы минуту-другую, дамы поднялись и, поддерживая друг друга, покатили по лестнице вниз.

Новоиспеченный миллионер-капиталист и его друг сидели снова за столом и попивали прохладную водочку.

— Как ты думаешь, Петрович, еще кто-нибудь придет к нам?

— Думаю, да. Этого чертова журналиста нужно найти и в харю дать, чтобы не прославлял на всю страну. Еще, чего доброго, кто похуже явится, долю требовать.

Не успели друзья допить свою злосчастную бутылочку, как новый звонок раздался в двери.

— Не пойду, — шепотом сказал Григорий. — Ну их к ляду.

— Откройте, — раздался зычный голос. — Милиция.

— «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», — шлепнул себя по лбу Костя.

— Нас с тобой нет дома, понятно?

— Не очень, куда мы делись?

— Айда через балкон к соседу Сергеичу.

Оба друга вышли на балкон. Перегородка между двумя квартирами была символической, так как в былые времена соседям приходилось присматривать за квартирой Григория, всегда находящегося в разъездах. Они проникли в квартиру без осложнений. Дома оказался шестилетний внук соседей Колька. Он не удивился их появлению, только спросил:

— Вы что, Карлсосы стали?

— Карлсосы, Карслосы, Колька. Ты тише, я потом тебе куплю большую конфету.

— Когда? — ухватив его за штаны, — потребовал ответа мальчишка.

— Скоро. Как только выберемся отсюда.

Мальчик понял, что они не могут выбраться, так как закрыта дверь. Подбежав к замку, открыл его и распахнул двери.

— Идите, я открыл дверь.

Друзья онемели. А в дверь уже заглядывал участковый инспектор с планшеткой в руках, Григорий видел его пару раз, когда бывал дома наездами, а за ним маячили две мымры, только что отправленные друзьями на лестницу.

— Здравствуйте, — поприветствовал друзей участковый. — Вы что это скандалы учиняете, граждане, проживающие в моем квартале?

— Какие скандалы? — удивился Григорий Сергеевич. — С кем?

— С нами! Они просто вышвырнули нас на лестницу!

— А в чем они выражаются, гражданочка? — вежливо спросил участковый даму с побитой задницей.

— В компенсации морального вреда нам обеим, причиненного при исполнении служебных обязанностей.

— Служебных? — удивился Петрович. — А ну, покажите-ка ваши документы!

— Да, — повторил представитель закона. — Дайте-ка ваши бумаги, позволяющие войти в чужую квартиру.

— Мы активистки! У нас нравственные обязательства перед незащищенной категорией населения, — сбавив тон, неуверенно прощебетала взъерошенная.

— Эти две мымры, товарищ участковый, явились требовать у нас деньги.

— На что?

— На благотворительность.

— Значит мошенничеством занимаетесь? — грозно сказал участковый. Статья 159 Уголовного Кодекса.

— Мы не для себя, — оправдывались просительницы.

— Они еще и рукоприкладством занялись, — пожаловался Петрович.

— Пройдемте в отделение, — строго сказал участковый, — составим протокол и возможно, что вы, гражданочки, будете задержаны.

— Нет, — завопили желающие облагодетельствовать всех бедных, представительницы «социальной защиты» населения. — Мы больше не будем. Все нормально, у нас нет претензий.

— То-то, — сказал довольный участковый, усмиривший бунт во вверенном ему доме. — Раз так, уходите и больше такого не допускайте.

Поверженные воительницы спустились вниз, а потерпевшие «благодетели» пригласили старшего лейтенанта, у которого кончалось время дежурства, к себе. Вскоре они перешли на «ты», заспивали про «дивчину молодэньку» и обсудили все мировые новости.

— Ты, Григорий Сергеевич, и вправду получил наследство? — спросил его, икая, лейтенант Миша.

— Вправду, чтоб мне лопнуть, вправду, — пьяно качнул головой Григорий.

— Теперь держись. От тебя не отстанут. Еще и мафия, чего доброго, привяжется.

— А мы наймем телохранителя, — промычал Костя, лежа носом в тарелке с хлебом.

— Берите меня. Сколько жалованья положите?

— Жалованья. Думаю, тыщ двадцать.

— В год?

— В месяц. И харчи, транспорт, жилье.

— Я живу в коммуналке. Холостой. Хочу работать с вами. Заявление писать?

— Какое? — спросил его работодатель.

— О приеме на работу.

— А кому заявление?

— Тебе, Костя.

— Ошибся, малость, Мишенька, я — друг, а он — буржуй.

— Буржуй — это хорошо. Отбиваться будем. Вот сейчас поспим и начнем действовать по плану, как нам с вами держать оборону.

— От кого?

— От желающих финансовых вливаний. У вас взять, себе положить.

— А если я не дам?

— Сами взять могут.

— Это как же?

— Путем утюга, удавки, пистолета, — он изобразил руками в воздухе названные предметы.

— Почему? Деньги мои? — глупо вытаращился на него Григорий, с трудом фокусируя взгляд.

— Многие думают по-другому.

— Права… не имеют!

— А они без прав приобретают то, что им захочется.

Друзья повесили бы носы от такой информации, но они у них находились в лежачем состоянии в тарелках с объедками. Петрович объяснялся с невидимым противником и даже шевелил ногами под столом, битва принимала сидячее положение. Ему в ответ дернулась нога Григория, но получила нокаут от Миши, который еще что-то соображал. Он крикнул в супницу:

— Граждане, тише! Граждане не прекословьте! Граждане, соблюдайте порядок!

Два гражданина, бывших под его защитой, начали дружно посапывать и посвистывать носами. Вскоре и сам, блюститель порядка, мирно храпел вместе с охраняемыми им гражданами.

В это время оскорбленные особы с распухшими от падения задами прибыли в домоуправление и, подумав немного, на старом конторском компьютере быстро настучали плакатик такого содержания:

«Тот, кто имеет большую семью и не может ее прокормить, одинокие пенсионеры, бездомные дети и бомжи, могут смело рассчитывать на помощь доброго миллионера, получившего несметные богатства от заграничных родственников и не понимающих как правильно их потратить. Все, кто подходит под эту категорию сможет бескорыстно получить круглую сумму пособия по безработице. Обращаться по адресу: ул. Энергетиков, дом 5, квартира 12. К Телегину Григорию Сергеевичу. На прием можно записаться по телефону 5-17-77».

Потом написали еще одно объявление:

«ВНИМАНИЕ: все, кто вложил деньги в МММ, должен получить их по этому же адресу. Ответственный за выплаты долга Телегин Григорий Сергеевич».

Очаровательницы развесили свои объявления на видном месте и убежали за угол, полюбоваться на вновь открытое предприятие. Сначала один, потом, два, мало-помалу подходили желающие прочесть, что там написано…. Вглядевшись еще раз повнимательнее, они тут же принимали стойку на месте, потом, потоптавшись, видимо соображая в какую сторону бежать, срывались и летели, со скоростью автомобиля. Видимо, едва ли не каждый прочитавший считал себя если не обманутым вкладчиком МММ, то уж малоимущим точно.

Через час вся улица Энергетиков и прилегающие к ней, были запружены странными соревнованиями: неслись женщины молодые и старые, мужички, обгоняя их, показывали им нос. Воющие «спортсмены» запрудили улицы так, что остановилось движение транспорта. Водители, не понимая в чем дело, гудели на разные голоса. «Скорая» остановилась вместе со всем транспортом и врачи принимали роды прямо на улице. Проехать было невозможно.

Самые первые прорвались в подъезд и стояли у закрытой двери. Хорошо, что дверь открывалась наружу. У подъезда стоял столик, и два человека с красными повязками записывали очередников в тетрадку. Там уже была 2009 очередь, остальные не могли протолкнуться к ним. Какая-то толстая баба, в косынке и куртке из непонятного цвета и качества ткани орала:

— Товарищи! Нас снова дурют. Господин коммерсант пожелал выдать нам пособие, но чиновники не дают подойти к дому. Выходи на баррикады! Да здравствуют неимущие! Проверьте справки у тех, кто записан. Они явно живут припеваючи на нашей крови!

Появились красные косынки. Мелом на них было написано:

— Вперед, беднота!

Некоторые ухитрились добраться до балконов и теперь помахивали стоящим внизу, руками, отчего толпа истошно орала.

Звонок в дверь беспрестанно звонил, вперемешку с телефонным. Почивающие за столом бизнесмены проснулись от шума и попытались понять, что это такое?

— Может вода прорвалась в ванной? Затопила нижних соседей?

— А может где горит квартира?

Помятая компания устремилась к окну. У них разом поднялись волосы и зашевелились уши.

— Штурм, — испугался участковый Миша. — Наверно, бандиты кого-то берут, а народ сопротивляется.

Константин подошел к телефону и взял трубку:

— Але, это квартира Телегина?

— Да, — ответил Петрович.

— Деньги уже дают?

— Какие деньги? — спросил Константин.

— Как это какие? Пособия неимущим.

— Кто вам сказал?

— Объявление прочитали.

Костя положил трубку, но она снова зазвонила. Он выдернул шнур и присоединился к мужикам, разглядывающим толпу в окно.

— Там пособия какие-то спрашивают, объявление висит.

— Что делать? — спросил растерянный миллионер.

— Бежать, — ответил Миша. — Собирайте документы и, айда, иначе разорвут.

— Но как мы проберемся через толпу?

Посоветовавшись, решили опять использовать балкон соседки. Григорий захватил все свои документы, в том числе на наследство, и чековые книжки. Перепуганная Акимовна кудахтала от страха и кроме как «куд-куд-куда» от нее не услышали ни одного слова.

— Молчать! — разъярился Миша. — Слушать мою команду.

Акимовна перестала кудыкать и вытянулась по струнке.

— У вас есть юбка и кофта поширше? — спросил Петрович моргающую женщину.

— Юбк-юбк-юбк… — пробормотала старушка.

— Заклинило, — расстроился виновник событий. — Акимовна, нам нужно выбраться из дома, а ты сама видишь, что осада надолго затянется, мы можем стать жертвами жаждущих денег. Ты мне даешь юбку, кофту, платок. Я переодеваюсь и через чердак исчезаю на крышу.

— А дальше куда? — заговорила соседка. Они тебя выловят и на крыши и на дне морском. Я еле пробралась домой, когда их было поменьше. Правда, говорят, что тебе Мавроди дал деньги, чтобы ты их вернул обманутым вкладчикам?

— Охренели! Что теперь с нами будет?

— Вы делом занимайтесь, а не нытьем, — строго произнес блюститель порядка. Если сам Александр Керенский в женском платье выбрался через охрану вооруженных солдат, то через эту толпу, мы проберемся.

Силами розыскных действий из старого сундука была извлечена юбка, длинная с оборками, кофта с рюшками и платок, с красными разводами. Вскоре перед ценителями артистических данных Телегина предстала брюхатая, жирная баба, с полным отсутствием прелестей, должных присутствовать спереди для определения в ней женского пола. Огромные сандалии пришлось оставить и добавить к туалету лифчик, наполненный ватой и связанный поясом сзади, так как габариты новой женщины были несколько завышены.

— Сойдет, — оценила Акимовна.

— Хорош, бабец! — шлепнув по заду, пропел Костя.

— Ты, Григорий Сергеевич, чуток погоди. — Они тебя не знают. Я сейчас звоню и вызываю машину «Скорой помощи» с носилками. Мы укладываем тебя и как больного вывозим. Я объясняю гражданам, что человек болен, пусть дадут дорогу врачам. А ты по пожарной лестнице на крышу. Возле вас стоит кран. Я сейчас же выловлю крановщицу, и ты будешь переправлен на соседнюю улицу.

План был одобрен. Все наследственные документы были сложены вместе со сберкнижками и кредитными картами в сумку из старого платья Акимовны, которую она уже не носила с собой, но выбрасывать не решалась. Жалко.

— Акимовна! Тебе не привыкать хозяйничать у меня дома. Там в банке с крупой лежат деньги, это тебе за труды. Как смогу, вышлю еще. Пока у самого мало. Все лежат на этих окаянных кредитках и книжках.

Акимовна перекрестила соседа и всю честную компанию.

— Авось, даст Бог, свидимся.

— Миша вызвал «скорую помощь». Вышел, вернее, пробился в коридор и объяснил стоящим у двери:

— Граждане. Вы учиняете препятствие прохождения машины к больному человеку. Выходите на улицу. Иначе я вызову ОМОН.

— Напугал. Ишь, как оберегает своего миллионера. Мы знаем уже, что это помощник Мавроди.

— Граждане, вы правильно оцениваете обстановку. Срочно принесите свои акции и получите долгожданные деньги. Кто скорее придет — тот и получит первым.

Шелест вздоха пролетел над толпой. Видимо, не все страждущие взяли с собой нужные бумаги. Вначале все припустили бежать за документами. Потом сообразили, что кого-то надо оставлять охранять список.

— Я присмотрю, — заверил участковый. — А вы — одна нога туда, другая обратно.

Но не все граждане повернулись выполнять предписание. Многие, сидевшие на лестницах, мусорных баках и деревьях, проводили совещание по поводу отсутствия акций МММ и думали на какие другие «ценные» бумаги они смогут получить, когда-то вложенные деньги.

Скорая подошла. Миша завел врача в комнату к Акимовне и бдительные акционеры, оставшиеся в коридоре наблюдать за дверью Телегина, не нашли ничего крамольного в том, что кто-то заболел рядом.

— Грибами отравились, сразу семья. Муж и жена, — объяснял Миша прибывшему врачу и попросил взять из машины носилки.

— А кто их понесет? — спросил врач.

— Муж сам пойдет, а жену придется нести. Тяжелая, вряд ли выживет.

Врач с шофером и носилками вошел в квартиру Акимовны.

На диване лежала пузатая, толстая старуха со скрещенными на груди руками. Тощий мужичок вертелся рядом с диваном. Как только врач взял больную за руку, чтобы пощупать пульс, ее смиренный муж, сунул в руку врача тысячерублевую бумажку. Тот незаметно смахнул ее в карман и незамедлительно нашел состояние больной явно опасным для жизни:

— Срочно госпитализировать!

Не успели поставить носилки к дивану, как больная спустила вниз сначала одну ногу, потом другую и быстро улеглась на носилках. Натянула простынку на голову, ноги заботливо прикрыл ее муж.

Шофер, видя усердие больной, сообщил, что не может таскать тяжести, так как у него больная спина. В его руку легла пятисотрублевая бумажка. Спина немедленно исцелилась, водитель кашлянул и встал у носилок со стороны головы умирающей. Миша был доволен. Не понадобится помощь крановщицы. Процессия с умирающей больной и ее скрюченным мужем, благополучно добралась до машины. Вскоре с ревом «скорая» мчала их по улице и остановилась там, куда указал Миша. Распрощались без объятий и уверений в любви.

Врач с шофером укатили дальше, а на окраине города, у скверика остановилась странная компания: высокая старуха с тощим мужем, на вид типичным алкоголиком, и строгий милиционер в звании старшего лейтенанта в помятой форме. Они осмотрелись, прикинули, что делать дальше и двинули на проезжую часть дороги. Дождавшись рейсового автобуса, все они влезли в него и поехали до ближайшего пункта, подальше от родного города.

А в брошенной ими квартире события развивались самым драматическим образом. Акимовна некоторое время жила в осаде, пока, наконец, самые нетерпеливые не ворвались в квартиру бежавшего хозяина. В отместку за то, что он скрылся с их «кровными» деньгами, вынесли все, даже банку с крупой, которой так и не успела воспользоваться добропорядочная соседка. После этого она закрыла дверь на ключ, снаружи забила ее досками и, прорубив дверь из своей комнаты, сделала из двух одну. Теперь ее внуки могли спокойно разъезжать на велосипеде по пустому жилищу.

Беглецы добрались до окраины. Слезли с автобуса, в привокзальной роще сосчитали свое «состояние» наличных. При подсчете оказалось, что у них имеется тысяча долларов, принадлежащая Григорию, двести рублей у старлея и еще восемьдесят копеек, которые выскреб из своих карманов Миша.

— Сумма благоприятно-положительная при наличии собственной крыши, но учитывая наше положение и необходимость продвижения вперед, весьма скудная. Три рыла, три билета. Харчи. Одежонка.

— Не вписываемся в сумму, — огорчился миллионер, — А твои кредитки?

— Вот они. Надо найти банкомат.

— Сейчас выясним, есть ли он здесь, — успокоил их Миша. — Мне лично нужно вернуться в отдел, чтобы уволиться, или получить отпуск.

— А мы? Без телохранителя я не согласен оставаться.

— Какие мы капризные стали. Толпу забыл, Сергеевич?

— Что ты, что ты, не напоминай мне об этом, — вытаращил глаза Григорий, — Едва ноги унесли! На старости лет вот уж не думал по балконам лазить.

— Могли просто разорвать, — передернуло его сухопарого друга, — И непременно разорвали бы!

— Вы останетесь здесь, а я уйду на разведку. Узнаю, можно ли получить деньги? Доставай кредитки.

— Но они все с большими суммами, — простонал обладатель миллионов.

— Тогда сиди с ними в обнимку в сквере, а я поехал назад. Мне на дорогу денег дайте.

— Ты, что спятил? — прикрикнул на спутника Петрович! Денег пожалел. Мы что же, по-твоему, так и будем жить на скамейке?

Обиженный обладатель миллионов, вытряхнул на скамейку документы, бумаги, кредитки, старые фотографии и пару потрепанных записных книжек. Он выбрал одну карточку, на счету которой, как он помнил, было меньше всего денег.

— Тут двадцать тысяч евро, хватит?

— Надеюсь. Не бегать же без конца, не искать, где получить деньги.

Миша, записав пин-код, ушел, а Костя с обиженным Григорием принялись рассортировывать спасенные вещи. Григорий посмотрел на друга и сказал:

— Ты у меня ближайший родственник, хотя таковым и не являешься. Вот тебе карточка, дарю, она твоя. Тысяч десять евро тебе хватит?

— Сколько дашь, все пригодится, — ответил Костя, удивляясь скупердяйству друга.

— Бери, не глядя, они почти все одинаковые, я специально разделил на несколько, мало ли кто отберет.

Костя не глядя, вытащил карточку. Григорий, расчувствовавшись от собственной щедрости, прибавил ему еще одну.

— «Дареному коню в зубы не смотрят», — поблагодарил его друг, засунул одну кредитку в потайной кармашек на штанах с пузырями и застегнул маленькую «молнию». Он всю жизнь имел «заначку» сначала от пьяницы отца, а потом от жены, которая с ловкостью вора обшаривала все его карманы, кроме единственных зачуханных домашних брюк, присутствующих постоянно при нем. Таковых за его жизнь было не более трех. Эти четвертые уже грозили развалиться и упасть прямо на землю. Но это ничуть не беспокоило их хозяина.

— Чем затрапезнее вид — тем меньше соблазнов для грабителей.

Теперь он, не глядя, засунул одну карточку в карман, потом, подумав, положил туда и вторую.

— Мог бы и миллиончик подарить, — подумал друг про себя, — У него их целых четыреста, да еще каждый месяц деньги прибывают.

— Как только мы с тобой устроимся по-настоящему, я тебе тридцать миллионов подарю, слово! — как будто читая его мысли, задумчиво сказал друг.

— Лучше синица в руках, чем журавль в небе, — ответил Константин, спасибо и на том. Ты мне не обязан деньги дарить.

— Обязан. Ты же мой лучший друг.

— Найдешь своих детей, и я тебе буду не нужен.

— Старыми друзьями не разбрасываются.

Коротая время, Константин Сергеевич достал из вороха бумаг потрепанную записную книжку. Открыл, почитал и откинулся на спинку скамейки.

— Помнишь, друг, ты надо мной посмеивался, что я веду учет, ты его называл — кобелиный?

— Помню. А что?

— Тут у меня записи, когда, где и насколько мы с тобой останавливались в рейсах. А где ночки проводили, там и имена имеются. А кое-где и фамилии. Рядом — адресочек.

— Ну-ка дай глянуть.

Григорий подал ему книжку. Костя углубился в ее содержание. Смотрел и вспоминал события с шестидесятых-восьмидесятых годов, когда они колесили с грузами по огромной стране, тогда еще именуемой СССР.

— Да, — проговорил он. — Если посчитать всех, с которыми ты кувыркался в тот период, можно насчитать сотню, не менее твоих временных «жен».

— Но тут у тебя много пробелов. То фамилии нет, то адреса нет. Посчитаем, сколько точных мест у нас имеется.

После нескольких трудовых усилий по предполагаемому молодому поголовью в условных единицах, точные данные были на 13 человек, и все они находились в разных концах географического пространства. Это с учетом того, что 26 уточненных голов могущих родиться детей, остались в странах СНГ, а туда не так-то просто можно было попасть.

— Начнем штурмовать Россию.

— Представляешь, как обрадуются матери, что нашелся богатый отец у их дитяти.

— Надо будет конфетами запастись — выдал Костя.

— Чего?! Очумел? Да твоему самому младшему может быть не менее 20 лет. Так что эти годы можно отбросить, не считая.

— А жаль.

— Меньше нужно было силенки растрачивать.

— Ну чего ты скулишь? Нам с тобой больше наследства останется.

— Да его на всех хватит.

Было жарко. Хотелось есть и пить. Миши все не было. Роптать было бесполезно. Вылазки совершать без приказа телохранителя — тоже. Подремали, прикрыв головы от солнца, посетившего их скамейку, наблюдавшуюся в этих просторах в единственном числе.

Наконец еще через два часа показался Миша. Еще издали по его улыбающемуся лицу стало ясно, что вылазка по денежному вопросу закончилась успешно. Он подошел к ним, вытер лицо, присел на неудобную скамейку и вытащил две большие пачки денег, рублей и евро.

— Здесь целых пять банкоматов. Я снял пять штук евро и сто пятьдесят тысяч рублей. Поживем недельку в гостинице.

— Желательно удовлетворить просьбу желудка, — сказал Костя, поглаживая тощий урчащий живот.

— Я купил мобильники, так что мы с вами можем вызвать такси.

— А дорого возьмут? — испугался Григорий.

— Шутишь? — рассмеялся Миша, — Тебе можно закупить все городские такси в собственность только на часть бабок, имеющихся на карточках в твоей затрапезной сумке.

— И правда, — протянул Григорий, — Все никак не привыкну.

Вскоре машина с шашечками стояла перед господами — путешественниками и они степенно садились в нее. Таксист с удивлением пялился на явного мужика, почему-то одетого в женскую одежду.

— В ресторан, — приказал Миша.

Шофер с сомнением оглядел его спутников и спросил:

— А что теперь милиция своих задержанных кормит в ресторанах?

— Почему задержанных? — обиделся Григорий.

— Да потому, бабуля, что видок у вас такой, как будто вы после преступления сбежали, а вас поймали и везут куда следует. Только вот непонятно, почему через ресторан.

— «Любопытной Варваре — нос оторвали», — процитировал Петрович, прикрывая коленочки с пузырями.

— Вас не пустят в ресторан в таком виде.

— Не пустят? — самолюбие Григория, новоиспеченного миллионера, подпрыгнуло до температуры раскаленного чугуна.

Он покраснел, сердито посмотрел на насмешника и приказал:

— Рассчитайся с ним, Михаил. И вызови другое такси.

— Да ладно вам, я то довезу куда надо, а вы сами там увидите обстановочку: — Поцелуй пробой и айда домой, — угрюмо добавил водила.

Машина остановилась у ресторана с громким названием «Французская кухня». Пассажиры вышли, шофер еще раз сомнительно глянул на них, но в это время Миша протянул ему сто долларов, от чего тот сначала побледнел, затем схватил их, понюхал, помял и выдал: — Сдачи нет!

Согласно счетчика они были должны семьдесят целковых.

Миша, не ответив, захлопнул дверцу. Путешественники пошли по направлению ресторана. Любопытный водитель глядел на них из окна машины.

В вестибюле их встретил «позолоченный» швейцар с усами в виде изваяния, изображающего «Родину-мать» на Мамаевом кургане. Его габариты едва умещались под сводами «Французской кухни».

Изваяние осмотрело их с ног до головы и промолвило, не поворачивая головы, видимо в связи с отсутствием шеи.

— Куда прете?! Идите в столовую.

Миша развернул удостоверение.

— Вы проходите, товарищ лейтенант, а бабка и алкаш пусть уходят.

Миша достал еще одну сотенную бумажку. Швейцар на мгновение замер, после чего расплылся в улыбке, и, поклонившись, гостеприимно распахнул дверь перед господами эксцентричными посетителями:

— Проходите, уважаемые, вон столик в углу, очень рекомендую.

Компания вошла в зал. Ресторан был превосходно отделан. Стены, изображающие французский пейзаж, вплоть до Эйфелевой башни, словно пригвоздили к себе троих, позабывших, зачем пришли в это заведение. Официант, уже проинструктированный швейцаром, подскочил к ним и сказал:

— Пожалуйста, в уголок, за крайний столик.

— Не хочу в уголок, — заупрямился Григорий.

— Мадам, — вежливо изогнувшись, промолвил поборник приличий. — Нужно было соответственно одеться, когда вы шли к нам.

— Григорий, отстегни этому парню, — сказал Миша.

Мгновенно выпрямившаяся «единица» не успела с негодованием отметить наличие мужского имени, у стоящей перед ним бабенции, как в его руку перекочевали триста баксов. Эстетическая согласованность в одежде гостей была моментально улажена. Они сами выбрали куда сесть.

— Что желаете заказать? — спросил их самый приветливый голос.

— Сосиски с картошкой, соленые огурцы, бутылек водки, буханку хлеба и какой-нибудь колбасы. Все умножить на три. Григорий с видом знатока откинулся в кресле. Спутники согласно закивали.

— А фирменное блюдо французской кухни не желаете? Его едят даже короли.

— Ну, если короли, тогда, конечно, три штуки.

— Будет сделано, — и проворный парень удалился на кухню.

Голодные посетители готовы были съесть все, но пища отсутствовала в их поле зрения.

Наконец, хлеб появился на столе вместе с водкой и огурцами. Путешественники набросились на еду. В один миг исчезло всё, кроме водки. Это ничуть не успокоило их требовательные желудки.

— Ну, где он там, с сосисками и блюдом королей? — вопрошал Петрович.

— Думаю, я мало заказал, нужно еще что-то добавить, — сокрушался главный виновник торжества.

Наконец, им подали сосиски с картофелем. Обмануть голодные животы такими порциями не удалось.

— Эй, ты, где французское блюдо? Терпения нет больше ждать.

Из кухни появился сияющий официант. Под закрытыми крышками глубоких тарелок что-то вкусно пахло.

— Эх! — воскликнул малость захмелевший Григорий, сейчас поедим.

— Они открыли крышки и их носы приняли выразительно-брезгливое выражение. На тарелках лежали лягушиные лапы.

— Вы что охренели, всякую пакость подавать!? — заорал Григорий на официанта.

— Мадам, здесь французская кухня, вы пришли в ресторан, где подают пищу французов.

— Я тебе не мадам, — рассвирепел Григорий.

— Хорошо, гражданочка.

— Какая еще гражданочка?

— Судя по вашей одежде…

— Молчи, — шепнул на ухо рассвирепевшей даме Миша. — А то выставят нас и в милицию сдадут.

— Ладно, — пораженчески промолвила дама. — Зовите меня леди.

— Слушаюсь, леди.

— Неси-ка ты нам что-нибудь готовое из мяса, да побольше. Жрать хочется. Уже час как ждем путевой еды. Водки пару бутылок.

— Не много будет? — переспросил официант.

— В самый раз. Только жратвы побольше.

На этот раз на стол легли с блюдо размером отбивные с разными гарнирами, ветчина, помидоры, зелень.

— «Раз пошла такая пьянка — режь последний огурец», — проговорил Петрович, вгрызаясь в отбивную.

Вскоре тишина установилась над столом, где слышалось только сопение, чавканье, да вздох передышки. Бульканье водки повторялось каждые десять минут.

Вскоре усталые от борьбы с едой, гости отвалились на спинки кресел. Официант подал счет.

— Ого, — подал голос Петрович.

— Ничего себе, — добавил Григорий.

— Вполне нормально для такого ресторана и нашего аппетита, — подвел итог Миша.

Довольные, сытые и пьяные гости вывалились на улицу.

— Куда теперь?

— Думаю в гостиницу, — сказал блюститель закона.

— А если мест нет. В нашу пору разъездов всегда ночевали по частным хатам. Невозможно было попасть в отель.

Снова вызвали такси и благополучно добрались до гостиницы под названием «Уют».

Дама с сердитой вывеской на лице не слышала, о чем говорит ей толстая неуклюжая женщина в допотопной одежде, мужичок с протертыми коленками на брюках и молодой милиционер, явно не из городского отдела, значит обращать на него внимания не имело смысла.

— Гражданочка, — басом проговорила надоедливая женщина. — Нам нужен номер.

— У нас нет дешевых номеров. Обратитесь в дом колхозника на рынке.

— Сколько стоит ваш паршивый люкс, — спросила надоевшая ей женщина.

— Триста долларов в сутки.

— Идет, — повеселела нахалка. — Выпишите нам трехкомнатный номер.

Дама посмотрела на них, сначала сверху вниз, потом снизу вверх и потребовала:

— Покажите деньги.

Ужасная женщина полезла в тряпичную сумку и достала из нее горсть долларов в беспорядочном состоянии.

На глазах у отвергаемых клиентов происходило чудо. Дама расцвела в улыбке, попросила их паспорта и дала бланки для заполнения.

— Сколько вы собираетесь пробыть у нас?

— Неделю, — ответил за все Михаил.

Заплатив деньги, они стали обладателями превосходного номера с видом на центральную улицу. На первом этаже гостиницы находился ресторан, парикмахерская, а через дорогу Универмаг.

— Сейчас мы с вами вымоемся, отдохнем и пойдем покупать одежду.

— Пора бы тебе Григорий мужиком стать. Баба из тебя получилась хреновая, сердитая и толстая.

— А ты на заморенного червяка похож, — рассердился на друга Григорий.

Они сколько себя помнили, всегда препирались, даже бывало так, что Петрович плюнет от злости и уйдет домой, а через час к нему в гости Григорий приходит, жалобу разбирать, т. е. бутылочку оприходовать. Они жалобу разберут, все на место встанет, и друзья снова живут припеваючи до новой ссоры.

— Айда в ванную, очередь занимать, — шутливо сказал Миша. — Здесь и душ отдельно от ванны. Так что сразу двоим мыться можно.

Все принадлежности для принятия душа имелись. По три полотенца на рыло. Мыло разное, шампунь.

— За такие бабки можно шампунь поставить, — рассуждал Григорий.

Вскоре вымытая команда залезла назад в грязные шмотки и отправилась в магазин за покупками.

Продавщицы мужского отдела с подозрением смотрели, как брюхатая тетка потащилась в мужское примерочное отделение. Они приготовились вызвать охрану, но Миша показал им свое удостоверение, да и форма на них действовала положительно. Удивленно разглядывали солидного мужичка в хорошо сидящем на нем костюме, дорогом, по их мнению, после юбки с кофтой в рюшках. По его просьбе они завернули его бывшее одеяние. Он забрал бабьи шмотки с собой, авось пригодится.

Петровича тоже нельзя было узнать. При галстуке, костюме, новых ботинках, белой рубахе, ну чисто бизнесмен, вместо задрипанного путешественника, появившегося в магазине.

Миша в темно-сером костюме, шляпе такого же цвета, был хорош необыкновенно.

В гостинице дежурная их не узнала и таращилась на преображенную нарядами троицу. Даже улыбалась им, до того понравились ей их костюмчики.

— Деньжищ сколько отвалили, — ворчал Петрович.

— Ну и ходил бы в своих брюках.

Сумки у всех — клевые, под цвет одежды. Первое, что сделали они, это отправились посмотреть на город и прикинуть, можно и нужно ли здесь надолго останавливаться. Миша дозвонился до своего начальника отдела и сказал, что ему нужен срочно отпуск месяца на два.

— Я уволю тебя, если ты еще раз заикнешься об отпуске.

— Увольняйте, я вам заявление по факсу вышлю.

— Не забудь и форму одежды туда же засунуть, щенок, — кричал рассерженный начальник.

Кадров не хватает хороших, а этот парень перспективный на будущее, отмочил номер, с дежурства смылся с какими-то подозрительными типами и еще увольняться по факсу решил.

— Я тебя, голубчик, по этапу привезу назад. — Посмотришь, как финты откалывать.

— Дел у меня, как у губернатора, — пожаловался Миша. — Надо съездить и объясниться с начальством. У меня девчонка знакомая в больнице работает, попрошу достать справку о медвежьей болезни. Скажу на толчке три дня просидел.

— Думаешь поверят?

— Мне все равно уходить надо. Я теперь у вас на службе нахожусь. И зарплату вперед получил, и одежду, которую бы не купил на свое ментовское жалованье, разве что пар пять трусов и майку. Вы меня здесь подождете. Пока смотрите маршруты, выбирайте, вспоминайте свои похождения, а я тем временем разрешу свои проблемы.

Все согласились, и начальник охраны отбыл в командировку. Друзья тем временем начали углубленно изучать старые маршруты по записной книжке. Первый день они почти никуда не выходили. Заказывали в номер выпивку и закусь. Им это так понравилось, особенно, когда человек в форме официанта вкатывал тележку с заказанными деликатесами. Им нравилось давать этому кормильцу «чаевые» и степень удовольствия от полученных в благодарность чаевых равнялась пропорционально его прогнутой почти до полу спине.

— Ну прямо вопросительный знак, — дивился Петрович. — Сколько он этих дармовых за день насобирает?

— Тебе-то что. Мне его спины жалко, так недолго и остаться согнутым навсегда.

— Разговоры у нас с тобой не похожи на миллионные. Мы как две старухи-сплетницы базарим ни о чем. Пора делом заняться.

Отодвинув на столе тарелки, они примостились с краю и принялись вспоминать былое. На третьей странице значилось, что в городе Плавске, на окраине, на улице Кузнечной состоялась встреча с задержкой на три дня. Написано сокращенно: кр., нев, доб, хол, безд., что в переводе означало: красивая, невысокая, добрая, холостая, бездетная. Одна беда, слишком давно это было. Более сорока лет. Сейчас она могла уже покоиться на кладбище и этот вариант они рассматривать не стали.

Прошло уже трое суток со дня отсутствия их телохранителя и начала работы по розыску. У стола и на кроватях, сидя на диване за журнальным столиком работали друзья, не покладая рук. А так как количество «разобранных жалоб» все увеличивалось, то вскоре они начали терять начатую азартную трудоспособность по розыску, возможных, «условных» детей, на появление которых они не рассчитывали в былые времена.

Пока что насчитали потенциально могущих быть четырнадцать голов. Их возможные матери вызывали до сих пор чувственное настроение у новоиспеченного миллионера.

По географическому положению получалась весьма продолжительная поездка. В них входили двенадцать больших центров России, а в некоторых подолгу задерживали когда-то тоскующие девицы и вдовушки, готовых удовлетворить их желание дальнобойных рыцарей. Тогда это была романтика, с поцелуями, обещаниями, уверенностью, что так и есть на самом деле, и говорят они головокружительные слова своим временным Джульеттам от чистого сердца, но проезжая тысячу-две километров и встретив новую любовь, старая забывалась, как ночной туман. Опутал, окутал и рассеялся.

— Как же они обрадуются твои женщины приезду богатого отца, пожелавшего одарить неизвестное ему дитя, — умилялся Петрович, а Григорий крякал, поглаживая брюшко.

Он уже представлял, как сидит за столом на почетном месте, а женщины несут и несут закуски на стол, а дети обнимают за шею своего долгожданного деда или отца. Он даже головой затряс от такого видения.

— Ты как конь, башкой трясешь, будто отгоняешь, — пробудил Григория от сладкого наваждения Петрович.

— Картинку представил умилительную.

— Скоро твоя картинка превратится в настоящую. Миша приедет, и мы двинем дальше.

— В какую сторону?

— А мы с тобой сейчас бумажки напишем и айда, куда маршрут выпадет, а потом уже, куда поближе будет по пути.

— А ты не думал о том, что какая-нибудь временная жена до сих пор нас дожидается. Твоя — тебя, а моя — меня.

— Все в этой жизни возможно, — ответил польщенный Петрович. — Мы с тобой как два пенька в глухом лесу, никому не нужные.

— С деньжищами?

— С деньжищами всем понадобимся, в очередь выстроятся. Невест будет не пересчитать.

— Нужно, чтобы о деньгах бабы не знали.

— Ты думаешь их прельстить нашей козлиной внешностью с потрепанной физиономией?

За разговорами дни шли быстро. Был составлен первый маршрут, который проходил недалеко от места, где они находились теперь. Это была Орловская область, город Мценск. Именно там находилась записанная Сергеичем с полными внешними данными Клавдия, пухленькая, сдобная вдовушка.

Миша приехал. После словесных баталий с начальством, он выиграл сражение и был отпущен на все четыре стороны. В полной боевой готовности, телохранитель прибыл, чтобы приступить к своим новым обязанностям. Встреча была радостной к обоюдному удовольствию всей честной компании.

Первое, что сделал начальник охраны и телохранитель, это повез Григория Сергеевича в головной банк города, где они открыли валютный счет, с переводом из родного, бывшего города и взяли сейф для хранения документов. С собой у них в наличности теперь было сто тысяч долларов и миллион рублей. Целенаправленная компания выехала из гостиницы и усаживалась в новую «десятку», приобретенную в «Ладе» для путешествия. Теперь город Курск стал для них центром, из которого они начинали свой путь. После первых двух-трех поездок решено было возвращаться сюда, так как базироваться пока что они собирались в центральной России, нищей и оттого более привлекательной для спонсорской помощи пострадавшим от любви.

Дорога, по которой они ехали, желала быть лучшей. Асфальт был дряхлым и серым как сама жизнь. Вдоль дороги тянулись пространства без леса, кустов. Только трава, жухлая от солнца, смотрела на проезжающих тусклым желтым пятном. Им вспомнились липецкие смоляные леса, великолепные, чистые, прозрачные, залитые солнцем и усыпанные грибами. Сейчас приходилось довольствоваться пейзажем, навязанным им маршрутом по выполнению цели. Сколько бы ни ехали, а все равно конец наступает. Впереди показался столб с мрачными буквами в названии «Мценск».

У Сергеевича похолодело в груди. Петрович сидел напряженно, вытянув нос. Адрес был точный и путешественники прибыли к дому с высоким забором и надписью:

«Осторожно — злая собака».

Машину поставили на противоположной улице, а сами решили произвести разведку. Миша постучал в калитку дома и подождал. Забор был невысоким. Было видно, как на крыльцо вышла бабуля. Она подошла к воротам и спросила:

— Кто там?

— Мы приехали осмотреть достопримечательности вашего города и нам нужно спросить, куда лучше ехать сначала? Где у вас тут исторические места.

— Историю и литературу учили? — спросила бабуля, открывая калитку.

— Учили. Знаем Лескова. Про Катерину и Сергея написал в книге «Леди Макбет Мценского уезда».

— Хорошо, — сказала любопытная старуха. — Заходите во двор. Воды колодезной попейте.

— У вас до сих пор нет водопровода? — воскликнул Григорий.

— А ты откуда знаешь про водопровод? — подозрительно уставилась на него бабуля.

— Так это ж по всей матушке России в частных домах вода в колодце, да в колонке, одной на всю улицу.

— Что правда, то правда.

Бабуля провела их в чистый, ухоженный дворик и усадила за щербатый стол, с серыми потрескавшимися досками. Подвела Мишу к колодцу, подала ведро, и тот зачерпнул воды. Вода оказалась прозрачной, холодной и вкусной.

— Вот это водичка, — похвалил Миша.

— Вы давно здесь живете? — поинтересовался Петрович.

— Испокон веков. Все мои деды и прадеды тут похоронены.

— Вы одна или с семьей живете? — спросил ее Григорий Сергеевич.

— А ты никак, милок, ко мне свататься приехал? — рассмешила всех бабушка.

— Точно угадали, — подыграл ей Сергеевич.

— Тут у нас женихов проезжих хватает. Сейчас меньше стало, а раньше дальнобойщики проходу не давали. Мы на окраине живем, так и были всегда заместо постоялого двора.

— И что же они вам так навредили, что вы их не любите?

— Охальники, не люди. Бабам юбки позадирали, уехали, а нам деток качай. Попробуй, прокорми дитя, когда работы нет, напротив моя родня Клавдия, родила себе сыночка от прохвоста одного, он ей клялся и божился, что неженатый. Сын родился, а отец испарился, почти тридцать лет прошло, а он так и не появился ни разу.

Гости затаили дыхание.

— А что же, Клавдия до сих пор ждет его?

— Еще чего? Прохвост, он и есть прохвост. Сыночку исполнилось три года и она вышла замуж за местного участкового. То браковала, пока в девках была, а тут выскочила, ничего не объясняя.

— И где же сейчас она сама?

— Дома сидит, хозяйство ведет.

— А сын?

— Сын тоже в милиции работает, закончил милицейскую школу. А чего это ты заинтересовался Клавдией и ее сыном?

— Я просто, нужно же в Мценске, пожить несколько дней, собираемся узнать кого-то из людей?

— Что ж, правильно. Они мне не чужие люди, Клавдия брата моего дочка.

— Как вас зовут, хозяюшка?

— Вера Пименовна. Вы что ж нашли уже, где остановиться?

— Пока нет, вас первую увидели. В гостинице, как вы думаете, места свободные есть?

— А зачем вам гостиница? У меня в горницах прохладно. Много с вас не возьму. Накормлю, напою, а мне все достаток какой будет.

— Конечно, конечно, — обрадовались приезжие. — Здесь магазины близко?

— Здесь все растянуто на километры. Строили раньше в длину город наш. Да вы же на машине. А что вы хотите купить? Зелень, овощи и фрукты у меня свои. Деньги туда зря не возите. А другие продукты, пожалуйста. Вы что же все уезжаете?

— Нет, Вера Пименовна. Съездит Миша, а мы с Петровичем отдохнем пока.

Григорий вышел за ворота и дал указания насчет покупок. У Миши было на расходы десять тысяч рублей. Он подмигнул детоискателю и тихонько сказал:

— Может сегодня с сыном познакомишься?

— Все может быть, — рассеянно ответил Григорий.

Миша уехал и вскоре привез пару коробок продуктов и отдельно выпивку.

— Вы что пьяницы? — нахмурилась хозяйка.

— Боже упаси! Мы сегодня вечером собираемся пригласить в гости ваших родственников и поговорить, посидеть.

— Ладно, — успокоилась строгая старуха. — Я предупрежу Клавдию, чтобы вечером были у нас. А сейчас кто из вас будет помогать мне?

Все трое согласились оказывать помощь. Но старуха выбрала почему-то Петровича. Она дала ему в руки нож и заставила разделывать мясо на шашлыки, — так пожелали ее гости.

— Куда такую прорву накупил? Не приесть будет. Вы что месяц жить тут собираетесь?

— Это видно будет.

— Ну-ну, — сказала она подозрительно, глядя на помощника. — Выкладывай, с чем приехали, по какому поводу, почему именно к нам?

— Вы же сами сказали, хата с краю, всегда заезжие были. А зашли мы спросить, куда ехать?

— Ладно, — успокоилась бабушка. — У меня родственники милиционеры, живо к порядку призовут.

Заготовка вечерних блюд закончилась не скоро. Мясо на шашлыки было готово. Салаты, нарезанные языки, ветчина, колбасы призывали к столу. Все ожидали прихода гостей. Строгая бабуля поспешила открыть ворота на стук. Мелодичный певучий голос принадлежал женщине, полноватой, но вполне привлекательной, с косой вокруг головы, смешливыми глазами, ногами в туфлях с носочками, юбке и свободного покроя блузе, розового цвета, подчеркивающего ее белую кожу. Слегка подкрашенные брови, изогнутые, придавали выражению лица удивительную прелесть. Она посмотрела на Мишу, подала ему руку, сказала:

— Клавдия.

Затем подошла к Петровичу и тоже назвала свое имя, пожав ему руку.

Возле Григория остановилась, чуть затормозила подачу руки и, вглядываясь в его лицо, спросила:

— Мне кажется ваше лицо знакомым, мы встречались когда-нибудь? Как вы думаете?

Григорий Сергеевич оробел и непослушный язык выдавил нелепость:

— Может в другой жизни?

— Может быть, — согласилась она, и нельзя было понять, узнала она его или нет.

Следом вошли отец, сын и внук. Муж у Клавдии подтянутый, с седыми висками, серьезный человек назвал свое имя всем сразу:

— Андрей.

— Григорий, — назвал себя сын Клавдии.

— Сергей, — произнес серьезно внук.

— Григорий, Григорий, — произносил про себя горе-отец. Моим именем назвала.

Гости сидели за столом, Андрей хлопотал с шашлыками у мангала во дворе с Мишей, а несчастный искатель приключений не мог говорить. Как будто подавился чем-то и еле выдавливал из себя слова. Разговор поддерживал молодой Григорий и Петрович.

Клавдия в упор разглядывала Григория Сергеевича, тот не знал, куда деваться от ее пристального взгляда. Выручили шашлыки. Все, наконец, устроились за столом, налили по рюмке, и началась неторопливая в начале беседа, ускоряющаяся по мере уменьшения жидкости в бутылках. Вскоре все стали своими, и разговор оживился. Как-то получилось, что Миша разговаривал с внуком, Петрович с Андреем и Сергеем, сгорающими от любопытства по новостям, бытующим по дорогам, Клавдия и Григорий как будто существовали отдельно ото всех остальных.

— И все-таки я где-то вас видела, — сказала она серьезно.

— Я раньше по этим краям проезжал, может и останавливался.

— Когда?

— Лет тридцать тому назад.

— И кем ты был тогда?

— Дальнобойщиком.

Клавдия откинулась на спинку стула и произнесла:

— Здесь душно. Может во двор выйдем? Кто желает с нами прогуляться?

Занятые разговорами и продолжением ужина, гулять не пожелали. Женщина встала, прошла мимо него, он тоже поднялся со стула. Сердце учащенно билось. Жар разлился по лицу. Руки немного тряслись. Они вышли и сели за ущербный столик во дворе.

— Ты зачем приехал, псина? — злобно прошипела еще недавно смирная Клавдия.

— Хотел разыскать тебя и помочь.

— Помочь? Еще одного ребеночка сделать? Так я уже стара, внук имеется.

— Зачем ты так, я хочу от чистого сердца обеспечить тебя и сына.

— А ты не спросил меня, хочу ли я твоей помощи? Тебе надо было думать о ней, когда меня брюхатую оставил. Наобещал жениться, скоро вернуться и вернулся, всего двадцать девять лет прошло. Я тогда со стыда сгорала и с голоду чуть не сдохла, когда меня родители из дому выперли, как последнюю шлюху. Надеялась, вернешься, и все образуется. В поле вкалывала от зари до зари, спасибо бабе Вере, что за сыном присматривала. Ржаной хлеб твой сын сосал в марле с сахаром. Я не могла ничего купить другого. За гроши работала. И одеть его не во что было. Из старого бабушкиного платья ему пару рубашек сшила. Босиком рос твой сынок. Три года прошло, нашелся добрый человек, замуж вышла, прикрыла грех. В свидетельстве о рождении прочерк был в графе «отец», а он его усыновил, и у ребенка появилось полное имя, отчество и фамилия отца.

— Я все время хотел написать тебе и приехать, да работа такая, разъездная. А ты, почему мне не написала, что ребенок будет?

— Куда? «На деревню дедушке. Константину Макаровичу? «Так я не Ванька Жуков.

— Я наследство получил, большое и сразу же поехал искать тебя?

— Прямо меня? Одну-единственную?

— У меня сохранились записи, я увидел тебя первой.

— Что ты сказал? Записи? Ах, ты кобель несчастный, проходимец.

Она тяжело поднялась, шаря по земле глазами, и вдруг нашла то, чего хотела. Это были грабли. Размахнувшись, Клавдия опустила их на спину «жениха» и снова пошла на него, намереваясь охлобучить посильнее. Бедняга, с перекошенной мордой от боли, ворвался в дом и присел сзади стола.

— Что случилось? — завопили разом все.

— Я убью эту образину! — кричала разъяренная Клавдия.

— Остановись! — хватая ее за руки, кричала бабуля. — Разобьешь все!

Андрей выхватил деревянное оружие из рук жены, но та, изловчившись, ухватила сковороду и обрушила вместе с жареным картофелем на злосчастную голову миллионера. Ее держали двое мужчин, но она все время пыталась вырваться и успела ногой поддать Петровичу под его тощий зад. Тот свалился с копыт носом вниз. Падая, подшиб бабу Веру, и та очутилась под ним, вернее его задней частью. Миша, сориентировался и, подняв несчастного, забросанного картошкой благотворителя, вывел его во двор и запер в сарай. Вернувшись на поле брани, он попытался установить тишину и попросил слова:

— Граждане воюющие, выслушайте меня. Только без мордобития.

— Где, гад ползучий! — кричала Клавдия — Я его желаю видеть в белых тапочках под оркестр!

Муж принялся уговаривать жену. Любопытный внук покатывался со смеху. Баба Вера выбралась из-под Петровича с помощью Григория, сына Клавдии и кричала как заяц, во время грозы пронзительным голосом:

— Что случилось? Объясните, люди добрые!

Еле — еле удалось усадить всех за стол. Миша решил разъяснить народу ситуацию.

— Нечего греха таить, — сказал парламентер. — Григорий, сидящий передо мной, является сыном Григория Сергеевича, миллионера, получившего несметные богатства и пожелавшего передать сыну состояние. Он если пожелает, может жить в Париже. Там есть недвижимость.

— Ура! — закричал внук, и, подняв ноги кверху, задрыгал ими, крича:

— Хочу в Париж! Да здравствует дед!

— Предатель! — заорал на него отчим и дал своему отпрыску оплеуху.

— За что? — запротестовал внук. — Он правильный дед, если пожелал поделиться наследством.

— Предатель! — крикнул Андрей, муж Клавдии. — Я ее голую и босую подобрал, воспитывал ребенка как родного. А ты, негодный, захотел меня променять на чужие деньги?

— Почему чужие, мои, я отпрыск вашего рода и не хочу сшибать десятку у бабушки.

— Замолчите идолы, — встряла бабушка. — Давайте все по порядку обсудим. Где виновник?

— Я его спрятал, — сказал Миша. — Опасаюсь за его жизнь. Как никак являюсь его личным телохранителем.

— Ого, — снова произнес с завистью внук. — Тут штанов приличных не имеется, а родители отказываются от законного богатства.

— Я тебя убью, щенок! — завопила Клавдия. — Это тебя твоя мать научила на чужое богатство рот разевать?

— Бабушка, а тебя твоя мать научила в нищете лапу сосать?

Второй подзатыльник усмирил бунтаря. Но ненадолго. Через пару минут молчания внук заявил:

— Это нарушение прав человека. Вы не можете меня лишить законных благ. Будете сопротивляться, я уеду с дедом.

Поднявшуюся для физической расправы с неугомонным отпрыском мать, удержали мужчины. Теперь за ее стулом стояли двое, Миша и муж.

— Клавдия, вы должны выслушать все доводы обвиняемого, который сейчас содержится в изоляторе, находящемся в коровнике и мы должны привести его сюда для дачи показаний.

Миша произнес речь и немного успокоился. Вроде бы женщина вела себя нормально.

— Хорошо, выпустите его из сарая, но близко ко мне не подпускайте.

Ввели обвиняемого. Внук с любопытством смотрел на плененного деда. Григория усадили с противоположной стороны стола.

— Говорите, — приказала баба Вера.

— Я признаю свою вину.

— «Повинную голову с плеч не рубят», — вступился внук. Дед благодарно посмотрел на него.

— Я получил богатство, сам того не ожидая. И решил помочь вам.

— Мне не нужно от тебя ничего, — решительно повторила Клавдия. — И чем скорее ты уберешься отсюда, тем гарантированнее, что твоя голова останется сидеть на собственной шее.

— Нам действительно ничего от вас не нужно, — продолжил ее мысль муж.

— Очень даже нужно, — заявил внук. — Согласно Гражданского Кодекса вы не имеете права лишать меня моей собственности, которую хочет подарить мне дед.

— А я не знаю, как поступить, — в раздумье заявил сын Григорий. По этике, не дающей в жизни ни гроша, я должен отказаться от предложенного мне наследства. По жизненной ситуации я буду дураком, если не приму этих денег.

— Разве тебе будет хуже, мама, если у меня появится собственное предприятие, хорошая машина, стабильная жизнь, при которой я могу стать сам работодателем и помочь многим бедствующим, предоставив им работу.

— Хороший сын, — подумал обвиняемый.

— Дед, а сколько ты предполагаешь дать нам денег?

— Пять миллионов.

— Ого!

— Долларов, — добавил Миша.

— Ого-го, и ты еще чего там бормочешь, маманя? И когда это может произойти?

— Сейчас, немедленно. Я выпишу чек. А пятьдесят тысяч баксов на мелкие расходы выдаю наличными.

— На мелкие расходы пятьдесят тысяч баксов?

Неугомонный внук нарушил все отказы Клавдии. Ее муж тоже был не против свалившегося наследства. В конце концов, он же вырастил сына. Его, свалившегося на голову миллионера.

— А что я получу? Все, как понимаю, денежки дед отдаст моему папане?

— И тебе тоже, золотой внук. Ты защитник деда, а защита оплачивается дорого.

— Куркули вы, — подытожила баба Вера. — Обрадовались, забыли, как жили.

— А зачем же продолжать так жить, если есть возможность изменить все к лучшему? Искусственную нищету оставить?

Все закончилось перемирием. Выписан чек, выданы наличные. Никто не был обижен.

А внук получил на собственные расходы по мелочи сто тысяч рублей и теперь отплясывал лихо от радости вокруг смущенного деда.

— А это тебе на совершеннолетие. Книжечка стоимостью миллион баксов. Идет?

— Едет, а не идет, — выхватив книжку из рук деда, — прокричал внук. — И прочитал вслух:

— На предъявителя.

Назавтра баба Вера совсем смирилась с охальником, околпачившим девчонку и оставившим ее на произвол судьбы. Старость ее теперь была обеспечена чеком, который она положила за икону. Перекрестилась и подумала:

— Побольше бы таких охальников.

Провожали гостей все, кроме Клавдии. Она не вышла из дома и не пожелала попрощаться с Григорием.

— Знаешь почему? — как бы читая его мысли, спросил Петрович?

— Почему?

— Из-за женского самолюбия. Ты предложил ей деньги, но отверг любовь.

— Какая любовь? — возмутился Григорий. — «Мой любовник» давно лежит похороненный, я только с виду мужик.

— С виду ты казак, ядреный.

— С большим соцнакоплением, из-за которого лишен увидеть собственные ноги.

— Чего тебе на них смотреть, ноги как ноги. Гимнастикой заниматься надо.

— И все-таки этих баб не поймешь, она меня чуть не убила. Почему? Привез ей денег, жизнь облегчить захотел, а она как змея, граблями по спине, сковородой по голове, встретила называется.

— А вы пока там на улице шушукались ты ей хоть слово про любовь нержавеющую сказал?

— Какая любовь, о чем ты, Петрович?

— Вот за это ты и получил. Если б ты этой женщине наговорил сто верст до небес о своих не угасших чувствах, грабли стояли бы на месте и картошку жареную мы бы тоже съели.

— Хрен их разберет этих баб.

— На ошибках учатся, — вставил свое мнение Миша.

— А ты, салага, вообще не смыслишь ничего в сердечных делах.

— То-то я гляжу вы много смыслите, оттого теперь и едем исправлять ошибки молодости.

— А может бросить эту затею с ошибками? Поехать на море, жить весело.

— Еще кучу детей после себя оставить.

— Бросьте вы эти шуточки. Давайте посмотрим, нужна ли помощь чумных папаш, которые сами себя лишили родительских прав и бросили чада на произвол судьбы. Мы с вами заедем в один из детских домов и убедимся, нужно ли продолжать наше путешествие.

— Куда дальше путь держим? — спросил Миша притихших искателей детей.

— В Краснодар.

— Почему в Краснодар? — съехидничал Петрович.

— Да потому, что там живет наш коллега, Сидоров. Помнишь такого?

— Помню, помню, — проворчал Петрович. — И на кой он тебе сдался? У него ни кола, ни двора, поди, давно уже окочурился.

— Грех его в беде оставить при моих деньжищах. Да и на город посмотрим. Не были там уже, почитай, четверть века.

— Не думаю, что он сильно изменился, я имею в виду город. Как большая деревня была, так ею и осталась.

— Ну, это мы еще посмотрим, — подытожил разговор Григорий. Он уселся поудобнее и стал смотреть в окно. Нахальная память вторглась в его настроение. Григорий вспомнил, как Сидоров стоял на обочине и махал рукой вслед удаляющейся машине. Григорий тогда сильно рассердился на него, хотя сейчас никак ре мог вспомнить за что.

Ехали долго, по пути не уставая удивляться произошедшим за столько лет переменам. Вместо узенькой плохой дороги построили отличные трассы, да и сейчас во многих местах еще шли работы. Краснодарский край неузнаваемо менялся, причем, судя по новизне тех же дорог, довольно быстро. Наконец, впереди замаячила долгожданная дамба, шлюзы и большая надпись «Краснодар» указала на прибытие к месту назначения.

Григорий полистал свою записную книжку. Там под одним из номеров значился домишко по улице Северной. Петрович в той последней поездке не был и Григорию оставалось полагаться только на свою память. Но город настолько сильно изменился, что уверенно узнать когда-то знакомые места было невозможно. Он смотрел и не узнавал прежние улицы Краснодара. Северная с бывшими старыми, приземистыми домишками теперь походила на величественную красавицу, глядевшую свысока окнами рядов блистательных зданий на кое-где чудом еще сохранившиеся старые развалюхи. На месте бывшего домика Сидорова высился синеокий красавец. Рядом с ним и через дорогу хвастались своей новизной такие же здания. Григорий кряхтел, думал, смотрел, но не мог узнать бывших улиц. Знойный южный город преобразился до неузнаваемости. Все вокруг утопало в цветах, улицы поражали чистотой мостовых, аккуратно выложенных плиткой. Буйное многообразие цветников удивляло, радовало, глаз нельзя было отвести от клумб. Выдумщики Зелентреста славно потрудились над созданием причудливых форм газонов. Все это вместе создавало впечатление о заботливом хозяине.

— Ну и ну, — вытирая пот с лица, удивлялся Григорий, не уставая крутить головой и раскрыв от удивления рот. Нет, узнать когда-то простой, серый город он решительно не мог.

Он подошел к стоящей у обочины машине с шашечками, за рулем которой курил усатый таксист. Поздоровался.

— Это кто же у вас тут порядок навел? Не город, а сад сплошной — поинтересовался путешественник.

— У нас, брат, теперь всем городским хозяйством управляет мэр. Мужик головастый, хозяйственный. Как пришел, так и началось преображение нашего Краснодара, сами удивляемся. Он с губернатором дружит, а известно общая забота и есть успех дела.

— Вам что же, губернатора прислали из Москвы?

— Ну и что. Часто по телевизору показывают. Вот это человек, никогда на Кубани толковей не было, — с гордостью сказал таксист, — Видал, какие дороги за городом теперь строят?

— Видал, и про мэра много слыхал конечно, да и губернатор края хорош. Я не смотрю телевизор за неимением такового. А сейчас в путешествия ударился. Совсем отстал от жизни.

Таксист, скучавший в ожидании пассажиров, видно, был совсем не прочь поболтать со случайным человеком, так искренне похвалившим город. Он с гордостью вспомнил и про зимнюю олимпиаду, которая пройдет в Сочи, добавив, что и в этом большая доля заслуги губернатора. Похоже, с приходом новых мэра и губернатора дела в регионе шли отлично, и край, и его столица развивались невиданными темпами.

После переговоров со словоохотливым таксистом отправились в адресный стол. Там им выдали справку о месте пребывания Сидорова и они отправились к нему в гости. Недружелюбная женщина с хмурым лицом встретила их у калитки дома. Двор был неухоженный, замусоренный.

— Что надо? — спросила злая бабенция.

— Нам бы Сидорова повидать, — робко пролепетал из-за широкой спины Григория Петрович.

— На кой он вам ляд сдался? — удивилась хозяйка неприветливого дома. — Друг был наш, вместе работали когда-то.

— В больнице ваш Сидоров, в кардиологическом отделении. Да не жилец он. Едва живого увезла вчера скорая.

Упавшие духом путешественники не стали дальше расспрашивать женщину, только узнали, в какой он больнице. Вскоре они очутились возле нового здания кардиологии. И здесь была та же картина, что и во всем городе, вовсю шло строительство новых корпусов рядом со старыми.

— Тряхни мошной, — посоветовал Петрович Григорию, — отправь его за границу. Там вылечат точно. Больницы не нашим сродни.

— Посмотрим, — пробурчал миллионер и направился к главному входу.

Здание и внутри было добротным, красивым. Медсестра, встретившаяся на пути, вежливо указала, где находится нужная палата.

Григорий с трудом узнал своего бывшего друга. Сидоров очень удивился и обрадовался, увидев старых друзей, неожиданно появившихся у его кровати. Посиневший от плохого кровообращения, он с трудом улыбнулся Григорию.

— Я тебя отправлю в Германию, или куда хошь. Там тебя поставят на ноги. Не то что здесь.

— Опоздал, чудак-человек, — отозвался сосед по палате. Это к нам теперь врачи приезжают из-за бугра. Наши доктора делают редкие операции. Главврач вообще самородок. Этой больнице бы еще побольше оборудования, и никакой Европе не уступим. А друга вашего на ноги поставят. Даю вам слово.

Григорий, продолжавший находиться под впечатлением города, изменившегося до неузнаваемости, в этом не сомневался.

Прикатили в Тульскую область. По пути пролегал маленький город Плавск. Так себе город — не город, деревня — не деревня, впрочем, как бы то ни было, а здесь оба дальнобойщика однажды застряли чуть ли ни на месяц. Теперь предстояло выяснить, не осталось ли здесь тоже родственников. На окраине, в сторону Московского шоссе, недалеко от спиртзавода проживала раньше Красникова Антонина. Красивая баба, видная, любительница хмельного и мужичьего племени. Тогда у нее разыгрался роман с Петровичем, так как Григорий внезапно попал в больницу и ему сделали операцию аппендицита. Остановились у домика с палисадником, без ограды. Корова, куры, гуси важно выхаживали вокруг неогороженного жилья. Правда, выход на дорогу был огражден и все это рогатое, пернатое и хрюкающее войско не могло выскочить перед машиной.

Толстенная бабка выкатилась на двор. Ее ручищи напоминали бревна, гора-живот не давала наклониться и она, переваливаясь с боку на бок, окликнула пассажиров в машине.

— Вам чего? Спирту, молока?

— Нам бы Антонину увидеть, Красникову.

— А зачем она вам понадобилась? — спросил неприветливо живой баобаб.

— Привет ей надо передать от одного друга бывшего.

— И что это за привет? — поинтересовалась она.

— Пригласите в гости, увидите.

— Заходите, кому жалко.

Дом-коттедж, запущенный снаружи и изнутри представлял себе жилище с некрашеными, вернее давно облезшими полами, деревянными скамейками у длинного стола, ведрами, стоящими на полу. Ни малейшего желания проходить дальше у гостей не было.

— Это у нас кухня, — проходите.

Дальше была более или менее чистая комната. Половики домотканые, старый сервант, полумягкие ободранные стулья.

— Присаживайтесь. Налить чего-нибудь?

— Можно, — ответил Григорий. — Пить ужасно хочется.

— Наташка, — прокричала хозяйка, — принеси чаю и спирта. Да огурцов и хлеба прихвати.

— У нас есть с собой закуска, — сказал Миша и проворно нырнул на улицу в багажник машины.

Вскоре он принес несколько банок мясных и рыбных консервов, сыр, колбасу.

— Вот это другое дело, таких гостей встречать одно удовольствие.

На столе появились стаканы, общепитовские вилки, пачку салфеток Миша захватил с собой. Гости представились хозяйке и ее востроглазой с короткой стрижкой дочери.

— Антонина. Наталья.

Значит все-таки Антонина, в жизни бы не узнал в этой бабище непоседливую Тоню. Она его тоже не узнала. Выпили за то, за се. Миша спросил:

— Вы не знаете, проживает ли здесь Бендер Оксана Остаповна, она когда-то работала нянечкой в больнице.

— Живет. Со мною по соседству. Прихварывает. Все больше дома по хозяйству управляется.

— Она замужем?

— Была много раз, только ни разу официально. Когда-то ее соблазнил один больной дальнобойщик, случайно попал по дороге на операцию в их больницу, она дочь родила от него. А чужой ребенок кому нужен? Так и кукуют одни.

— Дочь тоже не замужем? — поинтересовался Миша.

— Нет. Ее женихи боятся, бойкая очень. Укротить невозможно.

— А у вас большая семья?

— Пять дочерей?

— А муж где работает?

— Муж объелся груш. К чему мне еще одного иждивенца. Сейчас мужики лядащие, смотрят, что им жена принесла.

— Так уж все и лядащие, — обиделся Петрович.

— Хорошие — все пристроены, а бросовых — нам не надо.

— Так ведь дети откуда-то появляются.

— В охотку побалуешься с мужичком, какой тебе понравится, а там не аборт же делать. Раз завелось, значит — рожай. Вот и нарожала я себе пятерых.

— Сколько старшей лет?

— Наташке? Двадцать, а младшей семь.

— Живется трудно?

— Как придется. С голоду не помираем и по миру не ходим, Слава Богу.

Петрович успокоенно откинулся на стуле. Они тут были лет двадцать шесть назад, не меньше. Значит все в порядке.

Антонина глянула в окно.

— А вон, видите на дороге женщину, это и есть Оксана Остаповна. Позвать?

— Можно.

— Через несколько минут черноволосая женщина, с приятным лицом лицом, подтянутой фигурой, хорошо сохранившейся вошла в комнату и поздоровалась с незнакомыми людьми и хозяйкой. Без церемоний присела к столу. Ей тоже налили рюмку.

— За вас, Оксана Остаповна, — сказал Григорий Сергеевич.

Она внимательно посмотрела на него, но невозможно было понять узнала она его, или нет. Поговорив немного и выяснив, что гости желают остановиться на ночлег и пробыть в городе несколько дней, спросила:

— Желаете, можете ночевать у меня, но за оплату. Нынче трудные времена и приходится крутиться, чтобы прожить.

— Мы согласны. Скажите сколько?

— Договоримся. Идемте.

Вся честная компания вскоре расположилась в трех уютных комнатах, хорошо обставленных и чистых.

— Небось не понравилось у соседки? — спросила она Григория.

— Где чище, там лучше.

Гостям была отведена большая комната. Там стоял диван и кровать. Для Миши нашли раскладушку. Григорий внимательно следил за хозяйкой, та иногда ловила его взгляды, но виду не подавала.

— Гордая, — подумал он. — Какая раньше была жгучая любовница.

Он вспомнил, как много лет назад они остановились на ночлег и у него начался приступ аппендицита. «Скорая» увезла его в больницу. Срочно сделали операцию. Шов плохо зарастал, и его выписали только на десятый день. Рана открывалась, гноилась и необходимы были перевязки. В больнице он и познакомился тогда с Оксаной, еще девчонкой. Она ухаживала за ним сорокалетним с гаком больным и незаметно поддалась искушению. Это произошло у нее дома, где ему пришлось жить еще две недели в этом городишке. Понравился он ей своей непосредственностью, интересными рассказами и она, влетела «в любовь» плотскую, с сильными объятиями и жаркими уверениями в любви. Родителей своих едва помнила. Сама она была сирота. Утверждали, что является дочерью прототипа Остапа Бендера, знаменитого персонажа, которого ей видеть не довелось, имевшего любовную связь с ее матерью. Мать подтверждала этот факт, но говорила, что отец никогда не обещал ей жениться.

— Я свободный художник, и в женщине люблю прекрасное, но как только женишься на ней, цветок превращается в Горгону.

Куда он отбыл после двух ночей любви, для матери Оксаны всю жизнь было загадкой, которую она не пыталась разгадать. Дочь любви, Оксану, мать отдала в приют. Так с пятилетнего возраста девочка училась жить самостоятельно. После выхода из детдома ее устроили в больницу нянечкой. Никто ею не интересовался, никому она была не нужна и тихонько мечтала о принце, который найдет ее и полюбит. Встретив оперированного, беспомощного ловеласа Григория она приняла его уверения искренне, а желание любить за саму любовь.

Время жарких объятий прошло незаметно. Пришло время расставаться. Григорий, много повидавший на своем веку, чуть было не забрал с собой эту черноглазую девочку, страстно влюбленную в него. Но, подумав, что он будет постоянно в рейсах, а она всегда одна, попрощался, обещал приехать за ней при первой же возможности, и она осталась у дороги махать вслед уходящей машине ручкой, молодая, беспомощная. Григорию стало жалко ее, он чуть было не вернулся, но подумал, что лучше заедет за ней в другой раз. Так они и расстались. Другого раза не случилось. Он встретил новую обворожительную ветреницу, которая надолго закружила ему голову, а когда бросила своего неповоротливого на женитьбу любовника, прошло более двух лет. Он вспомнил об Оксане, но решил, что время — хороший доктор и она давно забыла его.

И вот теперь он у нее в доме, старый, потрепанный, неухоженный, внезапно разбогатевший человек и непонятно, узнала она его или не желает в этом признаться.

Она узнала его сразу.

— Ишь ты, как постарел, — думала Оксана Остаповна, ворочаясь в своей постели.

Вспомнилось его присутствие тогда, когда она еще снимала «угол» у хозяйки, как они ночами, таясь от ее зоркого глаза, ухитрялись найти время для любви.

— Наплачешься ты, девка, поверь мне, — совестила девчонку пожившая женщина и видевшая много на своем веку любовных похождений.

— Мне плакать — не вам, — отвечала ветреница и любовь продолжалась.

Оксана была абсолютно уверена в своем мужчине, вдвое старше ее. Когда поняла, что будет ребенок, хотела написать ему, но порывшись в памяти, вдруг не нашла его точных данных. Только по больнице знала его фамилию, имя, отчество. Она могла бы попросить и его адрес в архиве больницы, но стеснительность помешала ей дать возможность судачить всем о ее связи с проезжим. Так и остался в неведении Григорий Сергеевич, что через несколько месяцев после его отбытия, родился ребенок, его дочь, по имени Соня. Это имя она получила за то, что все время спала. Молодой матери было невдомек, что все новорожденные пребывают в сонном состоянии большую часть времени.

— Признаться ему или нет, что узнала его? — думала женщина.

Он не был похож на того крепыша, насмешника, стал толстым, обрюзгшим дедом, к которому невозможно уже воспылать любовью. Видимо верность в таком возрасте сохраняется супругами благодаря привычке, и устанавливаются прочные нежные отношения, поддерживающие друг друга в старости. Поздно ночью раздались чертыхания, и возглас дочери разбудил всех:

— Мать, ты что, устроила ярмарку-продажу мужской обуви в нашей прихожей?

— Тише ты, людей разбудишь?

— Каких таких людей? — не унималась дочь.

— Она явно была поддатой, что не было удивительным для матери.

Принюхалась. На кухне ей понравились запахи и она прошла к столу, где все еще стояли закуски, ожидая ее прихода. Соня присела на краешек стула и принялась уплетать все, что лежало на тарелках. Потом обнаружила в холодильнике остатки вина в бутылке с красивой этикеткой, допила его из горла и, икая, пошла спать. Завалилась в кровать и сразу же уснула.

— Дочь пришла, — подумал Григорий Сергеевич. — Интересно какая она? Похожа на мать или на меня?

Он долго ворочался, прислушивался к тонкому посвистыванию легкому храпу, что мешало ему, привыкшему жить в тишине, спать.

— Нет, — подумалось ему. — Детей хорошо проведывать, но жить с ними, нет. И как только их матери выдерживают?

Философия закончилась, тяжелый сон принял его в свои объятия.

Проснулся он оттого, что кто-то стоит возле него и разговаривает. Он открыл глаза и увидел у кровати девчонку, очень похожую на мать в молодости, с дерзким взглядом, упорно, глядящим на него.

Сразу же вскочил и сел, спустив ноги на пол.

— Пришла на дорогого родителя посмотреть, — развязно произнесло молодое существо, угрожающим голосом.

Его тембр явно не собирался запеть арию любви, наоборот, готов был обрушиться на голову так называемого батюшки площадной бранью.

— Сядь, — сказал он тихо. — Не надо войны, я тебе хочу объяснить….

— Приехал посмотреть на свое изделие? — не дала она ему договорить.

— Все не так, как ты думаешь, — бывают обстоятельства, которые выше нашей воли.

— Какие обстоятельства могут быть у вора, укравшего у девчонки честь, единственное ее состояние? И бросить с твоим дитем?

— Ты должна меня выслушать.

— Никакие миллионы не заставят меня слушать твой бред. Надевай портки и айда отсюда по холодочку, пока я своего дружка не вызвала. Он тебе намнет бока, не посмотрит, что ты уже облезлый.

— Но послушай?

— Не желаю, — и она выскочила за двери.

В спальне никого не было и он затревожился. А ну как опять начнут его бить. Это ему явно не подходило. А в это время Петрович и Миша сидели за столом, пили чай. Соня ворвалась как фурия в кухню, смахнула чашки на пол.

— Ошалела? — закричала мать.

— Это у тебя с головой не в порядке. Старого маразматика принимать с его приятелями. Забыла, как всю жизнь горбатилась, чтоб меня вырастить?

— Надо было отдать тебя в приют.

— Спасибо, родительница. Сначала кувыркаетесь с кем попадя, потом рожаете, не спрашивая нас, хотим ли мы на свет белый появляться?

— Ты ненормальная.

— Вполне. Плохо, что дети не участвуют в своем появлении на свет Божий. Захотели — родили. Не нужен — бросили. И так делают многие безответственные. Кошка и та кормит своих котят, даже когда они становятся взрослыми. А многие мамаши, как моя бабушка, например, спроваживают детей в приюты. Почему? Если ребенок не нужен родителям, то почему его должны воспитывать и кормить чужие люди? Я бы таких горе-мам и пап заставляла работать на самых не престижных местах, чтобы все знали, о том, что это бесстыжие любители ночных оргий. И всю их зарплату отдавала в детдом, где растут их дети.

— Я же не отдала тебя никуда.

— Жалеешь об этом?

— Что ты говоришь, опомнись, дочка.

— Вышвырни отсюда кобеля, тогда и поговорим.

Миша решился объяснить цель приезда Григория Сергеевича.

— Ваш отец наследство получил и решил отдать вам часть его?

— Часть? Как алименты, которые он не платил? И большое это наследство?

— Большое, — ответил Петрович.

— А тебя, облезлый кот, я не спрашиваю.

Петрович обиделся на столь неприличное оскорбление и потащился к выходу, где на скамеечке во дворе сидел его приятель.

— Схлопотал? — спросил он поверженного в уныние папашу. — И мне досталось от нее тоже.

— Да, — протянул непризнанный отец, — тяжело быть родителем.

— Давай закончим нашу благотворительность. Все равно не исправить прошлого. Ишь, как кидаются бабы, как рыси, растерзать готовы.

Пока шли переговоры-жалобы двух друзей, Соня взяла бумагу, вычислительную машинку, ручку и сказала Мише:

— Хорошо. Я сейчас подсчитаю все расходы, понесенные матерью на мое воспитание, плюс моральный ущерб за оскорбленное человеческое достоинство, пока ее все считали гулящей, а меня называли байстрючкой, и упущенную выгоду.

— А это зачем? — удивился Миша.

— Мать могла выйти замуж, если бы он не испортил ей жизнь. А с ребенком, прижитом вне брака, она потеряла свое достоинство, и на ней никто не пожелал жениться.

— Ладно, — согласился Миша. — Считайте.

Он вышел к своим друзьям и сказал:

— Сейчас ваша дочь составит счет, и вы его оплатите.

— Какой счет?

— А такой, в котором будут учтены все убытки, причиненные вами вторжением в жизнь Оксаны Остаповны.

— Да, — протянул Петрович. — Истинная дочь своего деда.

— Остап Бендер никогда ничего не крал, он всем предъявлял счета и всегда выигрывал.

— Во-во, — закивал Миша. — Хорошо, что не через суд она вам предъявит счет, а то стыда не оберешься, на всю Россию прославят.

— Я не муж, — мрачно произнес Григорий. — Никто мне алименты не присудит.

— Раньше присуждали содержание ребенка, если отец просто проживал какое-то время вместе с матерью, вели общее хозяйство и рождение сына или дочери укладывалось в рамки плюс девять месяцев после их расставания.

— Так я же сам добровольно хочу заплатить им.

— Ваша дочь Соня Бендер и тут добровольно не пройдет, придется платить по счету.

Компания благотворителей ждала решения своей участи. Решение было вынесено в списке из трех листов, исписанных со всех сторон, где было учтено все, начиная от пеленок, молока, прочего, до не получившихся путевок на отдых, болезней, могущих иметь место нарядах, злословие по поводу социального статуса матери-одиночки и безотцовщины. Всего под итогом стояла сумма в долларах и составляла на сегодняшний день — сто тысяч баксов, тридцать центов наличными.

— И всего-то? — сказал «отец».

— Не всего-то, а точно по списку. Можно подумать, что у тебя таковая сумма имеется, — насмешливо проговорила дочь.

— Вот тебе пятьдесят тысяч долларов, остальные на сберкнижку.

— А может чеком? — съехидничала Соня, но ее округлившиеся глаза при виде выложенной на стол суммы, заставили закрыть разговорчивый рот.

Она села на стул, пересчитала деньги.

— Да ты и впрямь, папашка, свихнулся. Добровольно по счетам платить. Ты даже не пересчитал мои цифры.

— Я могу тебе выдать миллион.

— Ну ты, ври, да не завирайся.

— Нет, точно. Вот тебе сберкнижка.

— На предъявителя, — прочитала Соня. — Не пойдет, — положив книжку на стол, объявила она. — Принимаю только по счету. Остальное не мое, и я не хочу чужих денег.

— Хорошо, ответил Григорий. — Едем в сбербанк и через интернет ты получишь завтра свою сумму.

Недоверчивая дочь поехала с ними. Вежливые служители банка немедленно открыли ей счет и выполнили все формальности.

— Завтра к вечеру можете приехать, и мы вам выпишем сберкнижку.

— Лучше наличными. И про тридцать центов не забудьте.

Ехали домой молча. Только один раз Соня сказала:

— Точно мать говорит: «Бог даст и в окно подаст».

Остальные от комментариев воздержались. Назавтра деньги прибыли, Соне были выданы вместе с тридцатью центами и она спросила мать:

— Ты за проживание сколько взяла с них?

— Нисколько пока, а что?

— Тридцать долларов на всех. Оплатите матери, ей стирать после вас придется.

— Я хочу оставить тебе еще деньжат, — робко сказал Григорий.

— А вот этого не надо. Ты мне, господин хороший все оплатил, но вступать с вами в родственные отношения я не желаю. И вообще забудьте, что мы с матерью есть, как не помнили о нас все эти годы.

Миша положил пятьдесят долларов на стол и Соня полезла за сдачей.

— Не надо, — произнес Миша, — считайте их чаевыми.

— Мы тебе не лакеи, — взъярилась дочь. — Забирай свои паршивые двадцать долларов и катись поскорее отсюда.

Оксана Остаповна смотрела на дочь, потом перевела взгляд на Григория. Ей не было жаль этого потертого облезлого, внезапно разбогатевшего ловеласа и его миллионов вместе с ним, ей тоже было не надо. А то, что дочь взяла с них деньги, все правильно. По счетам надо платить.

Покидали Тульскую область с явным нетерпением. Слишком задели самолюбие Григория Сергеевича эти женщины. Оказывается деньги — это не всё. И его благодетельство обрушивается на собственную голову.

— Куда теперь? — спросил Миша.

— На Юг. Есть такой городок у Черного моря, Крымск. Там у меня тоже кто-то наверняка остался. Был в отпуске полтора месяца.

И старый ловелас погрузился в воспоминания прошлого.

* * *

Как часто любовь на заре, в полуночи, нечаянная, отчаянная, мимоходная, крепкая, преходящая, скоропалительная бросает двух человек в объятия друг другу. В тот момент — главное это удовлетворение страсти, охватившей тело, и мало кто вспоминает о душе и о последствиях столь непродолжительного восторга любви. Физиология она у всех одинакова, глаз не имеет. Разум — у каждого свой. Редко кто думает о последствиях, плодах любви, и как эти плоды должны себя чувствовать, появившись непрошенными на свет и зачастую ненужными тем, кто их произвел. Этим «родителям» абсолютно неизвестно о том, как живут их «цветочки», на чьем окошке цветут или засыхают никому не нужные.

Родители же, прожив жизнь, так и не узнают о своих произведенных на свет чад, и им невдомек какое горе мыкают большинство из них.

Таким путем появился на свет еще один горемыка. Он прожил в детдоме свои семнадцать лет. В день рождения ему вручили аттестат зрелости, полученный в школе, пару белья, немного денег и определили его место проживания. Им оказалось село Демьяново, в котором располагался тогда еще совхоз «Путь Ильича», в двадцати километрах от районного центра.

Вокруг Демьянова стояли еще несколько похожих сел, чахнувших от недостатка внимания руководства. Наступала новая эпоха, которая вскоре получит наименование «демократия», а пока на экранах телевизоров появился Михаил Сергеевич Горбачев и своими многоречивыми обещаниями поверг народ в надежду получить вскоре «манну небесную».

Все перестали смотреть кино и переключились на баталии политиков. Это было так необыкновенно, как если бы при Сталине подойти и плюнуть при всех на его памятник.

— Какой правитель, необыкновенный, смелый, решительный, повернёт нашу серую жизнь на 360 градусов, — радовались люди, толпами собираясь у совхозного громкоговорителя, где слышался голос нового вождя.

Под дебаты политиков в ожидании чуда-дня проходила жизнь сельчан.

— «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить», — распевали крестьяне и запивали свое будущее счастье самогонкой, которая была запрещена, но имелась в каждом доме.

Саньку привезли в совхоз под вечер на попутной машине и так как директора не нашли, оставили его в конюховке, так именовалась избушка, где хранится сбруя для лошадей.

Он сидел на выщербленной скамейке рядом с конюхом и угрюмо молчал. Весь он был какой-то бесцветный, худой, узкоплечий, горбящийся, в желании скрыть свою длину. К тому же еще и не разговорчивый. Конюх Алексеевич узнал от человека, доставившего новенького в совхоз, что вырос тот в детдоме, в ремесленное не поступил по причине слабого здоровья и бестолковости, и посему направлен в совхоз для определения на работу.

К тому же, когда-то именно здесь он родился у не просыхающей от пьянства Надежды Греховой, которая вскоре сгорела от самогона, а мальчонку отправили в детдом. Никто толком не знал, от кого родила Надежда, называли, правда, отцом ребенка некоторые дальнобойщика, пару раз побывавшего в селе. Да кто толком мог знать об этом, за ноги не держали, а болтать, чего только не наговорят:

— Язык без костей, мели что хочешь…

Была у пьянчужки своя избушка, да за время пребывания Саньки в детдоме развалилась: теперь там рос бурьян. Остатки печи все еще виднелись на развалинах. Местные ребятишки играли в руинах в войну. И именно оно, так называемое домовладение, послужило причиной появления Сани Грехова в Демьяновке.

Словоохотливый Алексеевич поспрашивал Саньку о том, о сем, но кроме бурканья, непонятного без переводчика, так ничего и не узнал ничего нового. Рассерженный конюх плюнул и сказал:

— Ничего, жрать захочешь — заговоришь.

Он ушел к себе домой, а юнец остался глотать слюни от голода. Он сидел, понурив голову, и невесело вспоминал о детдомовской жизни, где за нелюдимый характер ему доставалось от всех. Старшие ребята избивали его ночью, закрыв одеялом, учитель географии бил указкой по рукам за нерасторопный ответ, а математичка, выставив его у доски, говорила:

— Посмотрите на этого балбеса и запомните — более глупых, я в жизни не видела.

Теперь, сидя в тесной, продуваемой насквозь конюховке, он думал о своей тощей детдомовской постели и о каше, которую бы дали сегодня на ужин. Но сейчас он находился в полном одиночестве, голодный, замерзший от проливного дождя, протекающего прямо на пол избушки.

Алексеевич зашел домой, приложился к заветной самогонке и пошел дальше по селу. Вскоре весть о новеньком детдомовце, сыне покойной Греховой Надежды, разнеслась повсюду. Приходили, стояли, смотрели и уходили. Как в зоопарке разглядывали. Только один человек, пастух Петро бесцеремонно схватил его за рукав и потащил к себе в дом. Санька не упирался, он был рад попасть к людям. Жена, Степанида, поглядев на парня, напоминающего молодого журавленка на длинных ногах, подставила ему табуретку, взяла из рук узелок, который он прижимал к груди, поставила перед ним миску со щами и кусок хлеба. Санька без лишних церемоний, принялся хлебать варево, заправленное старым салом, со свеклой и морковью, которое показалось ему слаще меда. Доев, он облизал ложку, и степенно положил ее на стол. Потом Степанида принесла кружку с горячим кипятком, заваренным травами с сахаром и положила перед ним большой крендель, который исчез в Санькином пузе так же быстро, как и щи.

Показала, где у них имеется нужник во дворе, летний душ, пока бывший за ненадобностью, по случаю проливного дождя и постелила ему в просторных сенях на скамейке, довольно широкой, что явилось его постелью, так как в доме была всего одна комната, да закуток за ширмой, именуемый кухней. Под него подложили овчинный тулуп, сложенный вдвое, вместо матраса. Подушка оказалась фальшивой — была набита соломой. Укрыться дали одеяло, пошитое из лоскутков, старое, но теплое, ватное. И парень провалился в глубокий сон, свойственный только молодости.

Назавтра директор, просмотрев его документы и прочитав характеристику, выданную в школе и детдоме, при всем народе, собравшемся поглазеть на новенького, важно произнес:

— Никудышный ты работник. Определяю тебя, в подпаски заместо Евсеича к Петру. Он уже стар, будешь учиться на замену.

Так и вернулся Санька от директора с прозвищем «Никудышный» и профессией — пастух.

Потекли дни, нерадостные как осенняя погода. В обязанности Никудышнего, так его теперь звали от стара до мала в селе, в том числе и хозяева, где он проживал, входило рано утром в пять часов, от начала до конца села собирать в стадо коров, останавливаясь у каждого дома. Хозяйки выгоняли их за ворота, где коровы собирались в общее стадо. Он вместе с Евсеичем гнал их за околицу деревни, туда, где было побольше травы. От дома расстояние было с километр и трудно подъемные животные шли неохотно, постоянно останавливаясь у каждого куста, приходилось щелкать кнутом, которым Никудышный пока плохо владел. У Евсеича выходило щелканье с оттяжкой. Коровы, подозрительно слушая этот неприятный для них звук, быстренько шли стройной колонной туда, где и должны были находиться. Тут не схалтуришь. На плохой траве сразу спад молока получается, а за это хозяйки не погладят, облают на чем свет стоит. Такие рулады Саня услышал в первый день своей работы, но предназначались они Евсеичу, который с заплетающимися ногами и языком остановил стадо на вытоптанном месте с жидкими островками травы.

Ор стоял на все село, слышно было от края до края, и Санька уяснил сразу непреложную истину: нужно было пасти кормилиц там, где они могли быть сытыми вволю.

Петр теперь был переведен скотником и вместо него за главного пастуха должен стать Никудышный. Евсеич со следующего сезона уходил на отдых. А пока Никудышный, хоть и был назначен главным пастухом, должен был во всем слушаться старого Евсеича.

Евсеич на другой день, обруганный и обиженный, пригнав стадо в нужное место, прилег в кустиках и молчал. То ли спал, то ли просто сердился на неповинного новичка. К обеду сменил гнев на милость, пригласил парня поесть. Они развернули свои узелки и выложили все вместе на старую тряпицу, которая служила Евсеечу в качестве скатерти уже много лет.

Их обед состоял из молока в бутылке каждому, хлеба полбуханки, сала шматок, лука зеленого и оладьев, напеченных его старухой. Было еще по два вареных яйца, но это на полдник. День у них длинный, работа с пяти утра до восьми часов вечера. В обед даже коровы, утомленные щипанием травы, головой в наклон, лежали, жевали жвачку. Сейчас они были смирные, просто любо было на них смотреть. Но, когда начинали пастись, две из них Жиголо и Обезьяна, получившие такие прозвища за своенравное поведение, не давали житья. Они неслись неизвестно куда, многие буренки тянулись за ними. Не дай Бог потеряться какой-нибудь, со света сживут хозяева пастуха. Вот и носился за ними Саня весь день, чтобы сами не ушли и других не увели.

Евсеич был рад помощнику. Теперь его старые ноги в покое находятся от рогатых негодниц. Единственно, чего они боялись, это кнута Евсеича, который он применял в качестве наказания бегающим рогатым безобразницам. К вечеру Саня не чуял под собою ног. Еле тащился по селу. И когда пригонял к дому последнюю коровку, шел домой как семидесятилетний старик. Частных коров было шестьдесят голов и сотня совхозных. За них раньше отвечал Петр, а теперь все они полагались директором на ответственность Никудышнему.

За совхозных полагалась зарплата, маленькая, но денежная, можно было что-нибудь купить для себя. Пока зарплату забирал Евсееч, а Саня стеснялся сказать ему о том, что им полагается разделить ее пополам. За частных коров по установленному графику пастуху полагалось дежурному двору выдать за день десяток яиц, два литра молока, полкило сала, буханку хлеба и десять рублей денег. Хозяевам это обходилось в денежном выражении десять рублей за два месяца, а пастухам, всего шестьсот рублей на двоих. Здорово не разгуляешься.

Очень скоро, бегая за непослушными коровами по лесу, Санька докатился до того, что у куртки протерлись рукава и лацканы, брюки пузырились на коленках и появлялись просветы на ткани, он стал он похож на взъерошенного воробья, потрепанного своими сородичами.

Прошел месяц, а денег Саня не получил и Степанида пошла наводить порядок. Что и как она говорила Евсеичу, но с собой она принесла триста рублей от частников и столько же за государственных буренок. Назавтра она пошла утром с Саней по хозяевам и пока он собирал коров в стадо, Степанида решила все экономические вопросы. Повысила ставку оплаты за голову до двадцати рублей и наказала строго настрого отдавать половину ее подопечному. Так как удои у коровушек повысились, никто не перечил о повышении ставки. Саня стал получать свою мизерную оплату. Все до копейки он отдавал хозяйке вместе с полученными продуктами. Жизнь у них ему нравилась, никто не ругал, не клял, кормили наравне с собой, по субботам ходил в баню с чистым бельем. А однажды Степанида достала из шкафа костюм с рубашкой и подала его Сане.

— На, носи. Сына моего был. Он училище авиационное закончил. Призвали его куда-то на секретную службу. Даже писем не пишет. Жена его Галина носа не кажет. Как приехала после свадьбы один раз, так на этом и закончила с нами родство. Денис написал, что она ждет ребенка. А сама она не считает нужным сообщить нам об этом. Образованная, а мы кто, лапотные крестьяне. Всю жизнь в навозе возимся.

Костюм пришелся Сане в пору. Совсем другой коленкор. И плечи пошире стали и горбиться перестал.

Каждое утро ему приходилось знакомиться с новыми хозяевами подопечных буренок.

Сегодня он впервые узнал, где живет их фельдшерица Анна Федоровна, молодая миловидная женщина без мужа, но с ребенком. Девочка Аленка была еще совсем маленькая. И она совсем не походила на свою черноволосую с гладкой прической и карими глазами мать. Аленка была похожа на ромашку, золотистые кудряшки падали ниже пояса, а синие глазенки — чистые васильки. И хороша же была девчушка, ну прямо картинка, заглядение, а не ребенок. Она подбежала к Сане и спросила совершенно серьезно:

— Ты лешего видел?

— Нет, — удивился Саня, — а разве он есть в нашем лесу?

— Есть, — округлив глаза, шепотом сказала Аленка. — И кикиморы в болоте живут.

— Я только ежика, да зайчонка видел.

— А ты передашь от меня им привет? — спросила маленькая фея.

— Обязательно, и подарок принесу от них, если встретятся.

Весь день, с помощью Евсеича, мастера делать свистульки, он вырезал для этой необыкновенно понравившейся ему девчушки свирельку. Потом нарвал вместе с ветками малину и в березовый туесок, поставил ее как букет.

Вечером Аленка ждала его с поля. Еще издали, за оградой своего дома он увидел ручонку, машущую ему. Подошел поближе, сдал бабушке Пелагее буренку и подошел к малышке. Откуда у него слова появились, сам не понял, вечный молчун. Может оттого, что похожа она была на ясно солнышко, приветливая и сказочно красивая, совсем не похожая на деревенских детей, загорелых, стриженых под горшок, чумазых.

— Это тебе от зайца, — подавая Аленке туесок с ветками малины, сказал Саня. — А свирельку ежик послал.

Маленькими пальчиками она серьезно взяла из рук Сани лесные подарки, — сказала, — спасибо, — и побежала хвастаться деду Сидору, мастерившему бочонок.

Так он и познакомился с этой семьей, особенной, отличающейся какой-то светлой добротой и отзывчивостью.

Дома его ждали. Ужин стоял на столе, вода для умывания приготовлена заранее, чтоб холодной не была. Ему было приятно, что есть дом, в котором его ждут люди, где он нашел новую семью, непохожую на детдомовскую, оголтело-бесшабашную.

Жили хорошо, не тужили, да приключилось с Петром, хозяином Сани, несчастье. Жеребца нового привезли, Петр решил его объезжать, ненароком замешкался и красавец вороной копытом зашиб его до смерти. Хватил по голове наклонившегося мужика, тот упал, а он еще раз по нему прошелся.

Степанида дурным голосом закричала. Еле отходили, фельдшера пришлось вызывать. Степанида и так — то хворая была, ноги ее не слушались. Болезнь мудреная какая-то не давала ей жизни от боли, крутила по ночам, да и днем Степанида плохо ходила. А тут свалилась совсем.

Военкомат отказал в приезде сына на похороны отца. Дочка шалопутная телеграмму не получила, та вернулась с пометкой: адресат выбыл. Хорошо хоть соседки по дому помогли с похоронами.

На двор зима пожаловала, как всегда гостьей незваной. Первый снег только ребятишкам в радость был. Хозяин заранее заготовки на зиму сделал: дровишек не менее, чем на два года хватит, хворосту для растопки тоже. Теперь по субботам нужно было баню топить. Баня не баня, а небольшая халупка утепленная с печью из камней, чтоб жару наподдать. В деревне баню каждый, всяк для себя, редко кто затапливал. Конечно, у кого большая семья, те каждую неделю сами у себя мылись, а такие как Степанида, через неделю у одних, потом у других и соответственно получалось, что свою приходилось топить в три недели раз. Зато в чьи дни приходился банный день, вымытые гости были приглашены к чаю. Правда, вместо самовара на столе всегда красовалась бутыль с самогоном.

В селе стало жить веселее с появлением телевидения. Уже несколько лет как к ним перестал ездить киномеханик. Кому охота тащиться в холодный клуб, более на сарай похожий, если включи ящик и получай любое кино.

В доме Степаниды тоже был черно-белый телевизор. Санька почему-то не смотрел, по его мнению, охальные фильмы. Ему было стыдно самому, а тем более, если бы этакую гадость увидела Степанида. Фильмы он любил спокойные, про любовь, жизнь в селе, городскую без похабщины.

У него время для просмотров было только поздно вечером. С тех пор как хозяин умер, на него свалилась вся работа по дому. Даже корову доить научился. Поросенок «Хрюк» ходил за ним по пятам. А если он забывал закрыть за собой калитку, то вслед за ним по улице шли, выстроившись в очередь, собака Шарик, кот Забулдыга, поросенок Хрюк и дальше ровным строем вышагивали петух и все двадцать куриц.

Саня в первый раз не понял, отчего все соседи и встречные селяне со смеху покатываются, пока пацаненок Жорка не показал ему, чтобы тот обернулся назад.

Обернулся и увидел весь скотский строй. Самому смешно стало. Развернулся и направился назад, не идти же с такой оравой в магазин. Его гвардия разворачивалась по всем правилам. Задние остановились и ждали пока подойдет их очередь стать в строй. Так и привел он их к дому. Рассерженные на непорядок гуси, гоготали на его экскорт. Плотно закрыл калитку и пошел снова.

Развеселившиеся жители показывали на него пальцами и пересказывали тем, кто не видел интересную картину.

— Вот тебе и Никудышный. В него вся скотина влюблена. Парады устраивает. Можно на Октябрьских праздниках строем выводить, флажки привязать на шею каждому.

Санька слушал насмешки, а в душе умилялся сообразительности его живности. Ему было приятно, что он нужен всем этим хвостато-пернатым друзьям.

Придя домой, накормил, напоил своих подопечных и разговаривал с ними как с людьми. У всех у них были свои клички. Вскоре Шарик мог различать их по званиям. Безошибочно смотрел на ту курицу или поросенка, чье прозвище называл хозяин.

Саньку пристроили работать по вывозу на поля удобрения — навоза из коровника. Иногда заставляли заменить водовоза, загуливающего по неделе, чтобы буренки без воды не остались.

А вскоре и вовсе сделали его скотником на зиму.

И тут случилось чудо. Вечно чумазые, лежащие в навозе буренки за неделю стали чистыми. В коровнике полы были выдраены по частям. Выпускал три — четыре буренки во двор и вымывал их места. Стелил, правда скудно, соломку, боялся до весны не хватит, потом запускал буренок назад, а дальше следующих выводил на прогулку по случаю санитарного дня.

Доярки ахали от удивления. Ко времени дойки вода в баке была подогретой, чтобы вымя коровам не застудить, а полотенца, стали чище, чем дома.

Он брал их с собой домой и кипятил в соде кальцинированной, или мыле. Вскоре к нему стали относиться серьезно. Даже директор Прохватилов явился сам на ферму и был поражен, что к ней можно подойти. А всего-то Санька ровно неделю возил гальку и песок от реки, засыпал дорожку и поставил из прясел ограду, чтоб доярки ноги свои не пачкали.

— Как тебя там по батюшке кличут? — спросил, свысока глядя на скотника, директор совхоза.

— Григорьевичем.

— Александр Григорьевич, — значит. — Отчество как у матери.

— Зовите лучше как звали, Никудышный.

— Ну что ж, тебе виднее, Никудышный.

Собрались доярки, заведующая фермой Феня подошла и все они потребовали выписать парню премию за работу.

— Разберемся, — отмахнулся Прохватилов и уехал на своем газике.

Премию Саньке выписали, целых сто рублей и он купил на них лекарство для Степаниды.

Ее боли становились все невыносимее, она с трудом, переставляя табуретку и держась за нее руками, подтягивала непослушные ноги, чтобы добраться до нужника, а потом и это ей стало не под силу.

Вызванный из района врач увез ее с собой в районную больницу. Теперь все хозяйство было на Сане. Ему нравилось, как встречали утром выход кормильца животные. Их приветствия были громкими. Пронзительнее всех орал Хрюк. Зато, получив по своим кормушкам, сваренное с вечера каждому свое питание, уминали молча, только чавканье стояло в хлеву и кукаренье, означающее — спасибо, в курятнике.

В деревне было мало молодежи, все подались в город, кто на учебу, кто на работу. Сверстников Сани вообще не было. Школа здесь была неполная средняя и доучиваться детям приходилось в районе. Зато вдовушек здесь хватало. Женское население преобладало над мужским. Особой скромностью, оставшиеся молодайки в селе, не отличались.

Летом сюда наезжали на выходные городские к реке, изобилующей рыбой.

Был еще пруд, с печальными ивами, светлый лес с грибами и ягодами, поляны солнечные, усыпанные цветами и земляникой возле раскорчевки, пней оставшихся от вырубленных деревьев.

Парное молоко, свежие овощи, чистая вода привлекали туристов на пару дней, а некоторые в отпуск приезжали каждое лето. Тут тебе и отдых приличный и карману не в тягость. Увозили с собой заготовки солений и варений разных. Стояли на квартирах у стариков и молодаек, тех, у кого позволяло жилье.

С наступлением зимы на Саньку началась охота вдов. Сначала к нему пристала Феня, заведующая фермой, женщина лет двадцати пяти, старше Сани, но не желающая этого знать.

Как-то вечером, когда Саня приготовился ложиться спать, кто-то постучал в окно. Он открыл занавеску и в лунном свете увидел лицо Фени, прильнувшее к стеклу.

— Выдь, на минуту, что-то сказать тебе надо, — услышал он сквозь стекло.

Сунув ноги в растоптанные тапочки, он открыл дверь и впустил гостью.

— Не поздновато? — спросил хозяин.

— В самый раз, — ответила она, входя в комнату.

Оглядевшись по сторонам, удивленно отметила:

— Да у тебя как у хорошей хозяйки все прибрано.

Саня промолчал. Он стоял, скрестив руки, в ожидании объяснений о причине столь неожиданного визита.

— Удивляешься, что пришла?

— Да.

— «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе», — слыхал про такое. — Или к тебе вообще никто не заходит.

— Бог милует.

— Вот ты как относишься к гостям.

— С чем пожаловали?

— Зови меня на ты. Я ведь не старуха какая.

— Вы — уважительнее.

— А мне может как раз и не нужно твое уважение, — сказала она, и, на ходу снимая куртку, подошла к нему вплотную.

Саня отступил к печи, широкой, теплой.

— Мне что же с тобой в догонялки играть прикажешь?

— Не знаю. Объясните причину вашего прихода.

Она вновь подошла, надвинулась на него и обвила его шею руками. Саня задохнулся от возмущения. Он попытался снять ее руки со своих плеч, но женщина неожиданно впилась в его губы так, что у него перехватило дыхание. Он не почувствовал призыва к близости с ней и отодрав ее руки от своей шеи, ловко перескочил к столу.

— Да ты никак импотент, Никудышный?

— Считайте, как хотите.

— Что ни разу с бабой не переспал, глупый.

— Вам нужно уйти, — сопротивлялся Санька.

— И не подумаю. Сейчас мы с тобой ляжем спать.

— Тогда я ухожу, — решительно заявил он и, схватив одежонку, выскочил на улицу.

В комнате раздались рыдания. Плач звучал громко и продолжительно. Он стоял возле дома и ждал, пока гостья выйдет во двор. Через некоторое время она выбежала и, подбежав к нему, влепила пощечину.

— Никудышный ты был, Никудышным и остался.

Саня потер щеку и неожиданно для себя, рассердившись, произнес:

— Я не бык, которому корову привели на случку.

— Ты подлец, заморыш, импотент, — наградила Феня отказавшегося от нее парня и побежала бегом. Видно самой стало стыдно.

Но оказалось, что это не так. Женщина жила она по принципу: «Стыд — не дым, глаза не выест».

Назавтра вдовушки встретили его на работе улыбочками и ухмылками. А самая бесшабашная бабенка Людка спросила его громко, чтобы слышали все:

— Ну как, сердечный, не изнасиловала тебя наша барышня? Может там у тебя в штанах ничего не имеется? И ты зря брюки носишь?

В это время Саня доставал из стога солому. Он увидел, как Людка направляется к нему вместе с Феней и обе улыбаются похабной улыбкой.

— А мы сейчас с тебя штаны-то сдернем и поглядим, что там за штуковина неработающая, да и починим тебе ее.

Намерения Людки были откровенно понятны. Она остановилась прямо перед ним и вместе с Феней, протянули к нему четыре руки.

Саня, развернул вилы острием назад, чтобы не поранить охальниц и черенком ткнул в пузо нахальной бабенке так, что она опрокинулась на землю, увлекая за собой товарку. Хохот прекратился. Но злобный Людкин взгляд был хуже смеха.

Саня понял, что нажил лютого врага и сегодняшняя сцена этим не закончится.

С этого дня две подруги его больше не замечали и не приставали с разговорами сексуального порядка. Прошло более двух недель и все, забыли о «шутке» вдовушек.

Вскоре позвонили в совхоз из больницы и попросили приехать за Степанидой. Ее выписали. Директор дал ему свой газик и он привез Степаниду домой.

Только теперь Саня понял, что значит быть, беспомощным человеком. Ему пришлось на руках вносить в машину и выносить из нее сухонькую, казавшуюся лишившуюся веса Степаниду. Она держалась за его шею, пока он нес ее в дом. Осторожно положил на кровать, подготовленную заранее, раздел ее, укрыл одеялом.

— Как теперь мы с тобой жить будем, сынок? — проговорила казавшаяся старухой женщина, хотя ей было всего пятьдесят лет.

Всхлипывая, вытирала слезы и неожиданно спросила:

— Может ты не захочешь теперь у меня жить, я не буду в обиде, кому нужно за инвалидом ухаживать. Ни ноги, ни руки не слушаются.

Он присел перед ней на корточки и сказал неожиданно для себя ласково:

— У меня никого нет кроме вас, как же я вас оставлю? Будем жить как и жили. Я буду работать, хозяйство вести и за вами ухаживать.

— Обидно, — заплакала она навзрыд, — свои дети есть, а ухаживаешь ты за мной. Надо бы отписать сыну и дочери, что я больна. Может приедут, да к себе заберут, чего тебе с колодой возиться, ни на что непригодной. Я ведь даже картошку почистить не могу, в нужник сходить. Ты, Саня сходи к фельдшеру, она у нас молоденькая, но хорошая, может посоветует как быть с такими делами, как по нужде справиться.

— Зачем нам с вами фельдшер, — ответил Саня. — Вы с кровати сползти без меня сможете, пока я на работе, а я потом все вынесу.

— Не хватало парню молодому за мной горшки таскать, — убивалась Степанида.

— Если вопрос только в этом заключается, то считайте, что мы его с вами решили.

Первые дни как — то было стеснительно вынужденное ухаживание за тяжело больной, а потом все стало на свои места и вошло в привычку. Самый главный вопрос был разрешен.

Готовил Саня щи или борщ, что получится, на три дня. Когда-то сын привез родителям в подарок холодильник «Бирюса» и он работал безотказно. Утром Саня быстро варил кашу или молочный супчик, чай заваривал, благо была газовая плита под привозные баллоны. Правда цену задирали доставщики, но зато удобно было наскоро приготовить любое блюдо. Была еще духовка электрическая, но Саня не пользовался ею, так как не освоил выпечку и запеканки.

Рано утром зимой перед работой он подставлял на стул у кровати еду, а потом в обед прибегал, убирал грязную посуду, разогревал заготовленные заранее первые блюда. Вторых у них не было. Они довольствовались молоком с хлебом, вареным яйцом, чем попроще. А на ужин картошку жарили или варили, ели с капусткой, огурцами, грибами солеными, заготовленными еще Степанидой. Мяса свежего пока не было, только засоленное и сало. Но были по воскресеньям курица или петух. Саня едва научился отрубать им головы.

Его убивало то, что сначала он их ласково прикармливал, разговаривал с ними, а потом по предательски, «тяп» и голова с плеч. Но человек привыкает ко всему, даже к тому, к чему бы он не хотел привыкать.

Наступил март с его ярким солнцем и весенними паводками, а на пригорках появились подснежники. Стало веселее жить на свете. Весна вселяла надежду в то хорошее, которое всю жизнь ждали люди, но оно почему-то не находило дорогу к ним.

Однажды Саня пришел домой с работы и увидел у стола женщину лет за двадцать с гаком, завитую, модно одетую, с сигаретой в руках. Рядом с ней на стуле сидел мальчик лет трех.

— Дядя, ты кто? — спросил малыш, подбегая к нему.

— Я Саня, а ты?

— Колюнька. А это мама Света.

Светлана подставила стул и кокетливо спросила:

— Может в этом доме угостят чем-то покрепче чая?

— Бесстыдница, — проворчала мать. — Это ты должна угостить моего кормильца. Не он бы так и померла, и вы бы не узнали об этом.

— Ну ты, мать наговоришь тоже. Живи себе.

— Да как жить, коли ноги не носят, руки не работают? Кому я нужна? Ты глаз не кажешь. Надолго приехала?

— Не знаю, как телеграмму от Семена получу.

— Какого Семена? — удивилась мать. — Твоего мужа зовут Федором.

— Федор был, да сплыл. Теперь Семен. Геолог, я с ним в партию собираюсь пойти. В лес на полгода.

— А сын?

— Тебе оставить хотела.

— Да куда ж мне, если за мной самой уход требуется.

— Он уже большой, сам за собой ухаживает.

— Ухаживаю, — подтвердил Колюнька.

— Горе ты мое, — заплакала мать.

— Всего полгода. Одного мужика отпускать нельзя. Забалуется.

— Денис тоже ни слова, ни полслова не пишет, как в воду канул.

— Значит хорошо живет.

— Кто знает, хорошо ли плохо, — запричитала мать.

Сане самому пришлось собирать ужин на стол. Светка занялась косметикой, собиралась навестить замужнюю подружку.

Ужинали они втроем. Степанида на кровати, Колюня с Саней. Мальчик ему рассказал, как мамка с папкой все время лаются, а ему под задницу перепадает от их споров.

Ночевать Светка не пришла, а лишь после ухода Сани на работу заявилась полупьяная, серая от бессонной ночи.

— Бесстыжие твои бельмы, где ты шаталась?

— Отстань мать. Мне некогда. Сейчас ваш Прохватилов едет в район и я с ним.

— А сын?

— Побудет пока здесь, я заберу его, не беспокойся.

Наскоро умылась, причепурилась перед зеркалом, поцеловала сонного сына, плачущую мать и выпорхнула за дверь.

Теперь у Сани добавилась еще одна забота — Колюнька. Надо было накормить его, постирать за ним, заниматься ответами на все «почему». Малыш ходил за ним следом как привязанный.

— Никак ты, Никудышный себе ребенка без жены завел? — смеялись женщины на работе.

— Завел.

— Не хвались. Чужого растишь, а своего не хочешь заводить?

— Нет, желания такого пока не испытываю.

В селе был маленький детсад — ясли. Там всего-навсего находилось четырнадцать человек детей и два сотрудника смотрели за детьми. Заведующая, она же воспитательница Софья Ивановна и повар-няня Вера. Продукты детям поставлял совхоз бесплатно и платил зарплату сотрудникам. Родители доплачивали всего по нескольку рублей.

— Отдадим Колюньку в детсад, — сказала вечером Степанида.

— Зачем? — удивился Саня.

Для него что детсад, что детдом ассоциировались плохо.

— Там ему плохо будет. Ребятишки обидят, или не накормят?

— А ты попробуй, отведи его туда.

Колюньку приняли в детсад. В первый же день малыш объявил, что домой идти не хочет, а останется тут. Ему очень понравилось в детском саду. Особенно няня Вера. Она играла с ребятами в паровозики, танцевала с ними в свободное от забот время. Была не замужем, любила детей, и они ей платили тем же. На Саньку она посмотрела строго и сказала:

— Нужно принести переменную одежду. Дети играют на улице и пачкаются.

— У него нет, — ответил Саня.

— Так купите. В магазин завезли.

— Я поздно прихожу с работы домой, магазин уже закрыт.

— Хорошо, — сказала Вера, — я куплю ему одежду сама.

— А деньги я вам отдам.

— Само собой разумеется.

Так и остался еще один беспризорный человечек при живой матери на попечении Сани.

Время шло и наступило лето. Травы дурманили голову. Цветы заставляли смотреть с надеждой на беспросветную жизнь. Все благоухало, радовалось, а вместе со всеми и Саня с домочадцами. Как-то прослышал он по телевизору о травах, помогающих людям при таком заболевании как у Степаниды.

Пошел он вечером к бондарю Сидору Никитовичу, уважаемому человеку в селе, дедушке полюбившейся ему малышки с синими глазами. Он посмотрел по сторонам, хотел увидеть ее, но Сидор опередил его взгляд.

— Аленка нынче с матерью в город поехала, сфотографироваться решили.

— Хорошая у вас дочь и внучка.

— Да уж не жалуемся. Бог дал таких. Только это не дочь моя, а внучка и соответственно — правнучка. Ты по делу, Александр Григорьевич?

— Вы мое имя знаете? — удивился Саня.

— У каждого есть имя. Я за тобой давно приглядываю, ты хороший человек.

От похвалы малознакомого ему Сидора Никитовича, столь редкой, Саня немного расстроился. Вся эта семья выражало добротное положение в жизни, казалась самой счастливой у них в селе.

От этого человека зависело, в чем воду держать, в чем соления на зиму заготавливать, квасок делать, масло сбивать. В каждом доме нужный всем человек был. Рост высокий, усы темные, лицо чистое, глаза проницательные, но такой добротой светятся, как будто Саня ему наибольший родственник дорогой и явился к нему по зову в гости, а не с просьбой.

— Сидор Никитович, я к вам по делу пришел.

— Проходи.

— Вы меня выручите?

— Сначала изложи, чего тебе надо, а потом про выручку говорить будем.

— Мне нужна низкая, широкая бочка, чтобы там сидя человек поместился.

— А для чего тебе это надо?

— Хочу в травах попарить тетю Степаниду. Она совсем не ходит, а я прослышал, что травы могут помочь.

— Не всякие, — подумав, сказал Сидор Никитович. — Ну что ж, Александр, просьбу твою я выполню. Послезавтра приходи, получишь свою бочку.

— Как мне вас благодарить? Сколько это будет стоить.

— А ты уже оплатил, парень, своей добротой к человеку. Моя работа, твой уход за человеком.

Саня даже присел на бревно, лежащее во дворе.

— Спасибо вам.

— Ты сказал уже спасибо. Много раз повторять, в рабство себя вгонять.

Санька летел домой, не чуя под собой ног.

Колюнька, завидев его, бежал навстречу.

У Саньки оказались редкие способности нежной няньки. Он подхватил это маленькое существо, посадил к себе на плечи и шел с ним так, улыбаясь своим неожиданным маленьким радостям. Он даже говорить начал с малышом, баюкал его, а спать Колюнька ложился теперь только с ним.

Санька глядел на это маленькое беспомощное чудо, вся нежность, которой он не знал в жизни, вдруг всколыхнулась в нем. В лесу он вырезал для него свистульки, собирал ягоды, орехи, а когда подходил к дому, малыш как сейчас, раскинув ручонки, летел к нему. Они подошли к дому.

Степанида, глядя на этих нежно любящих друг друга, совершенно чужих по кровному родству людей, молча утирала слезы.

Саня взял литовку и пошел неподалеку в заросли шиповника, за которым у оврага росла нетронутая трава. Он накосил охапку, увязал ее веревками и, вскинув на спину, понес домой.

— Чего это, Никудышный, так рано траву начал заготавливать? — удивлялись встречные селяне, другие же, не спрашивая, смотрели молча на его причуды.

— Что ты с него возьмешь с Никудышнего?

— «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало».

Пока катил кадушку от бондаря тоже видел насмешливые взгляды жителей.

— Какая низкая кадушка! Что с ней можно делать? — и качали головой в знак утверждения Саниной никчемности.

Вечером он поставил кадушку у постели Степаниды, положил на дно охапку травы и залил ее кипятком. Закрыл дерюжкой, дал постоять, пока температура воды позволила посадить Степаниду в кадку, и он, заранее все объяснив, спокойно погрузил ее туда. Мягкая трава пахла крепко и приятно. Сидеть на ней было мягко. Погружена Степанида была по пояс, нельзя, чтобы сердце тоже оказалось в этой необыкновенной ванне. На руки и спину, Саня наложил запаренную траву и прикрыл, чтобы скоро не остыла клеенкой и дерюжкой. Немного подливал осторожно горячей воды и когда процедура была закончена, он откинул траву с рук и спины, накрыл полотенцем, потом тихонько принял Степаниду в сухую теплую простынку, и положив на кровать, не впуская под простынь воздуха, чтобы пар не вышел, надернул на нее миткалевую кофту, укрыл и пошел отдыхать. Колюня уснул, не дождавшись его.

Через неделю Степанида начала спать по ночам и поднимать немного руки. Она смотрела на то, как возится с нею Саня и думала:

— Жаль, что ее дочь совсем не похожа на этого парня. Доброго, надежного, безобидного, работящего.

Все лето изо дня в день он проделывал эту водяную процедуру и однажды, вернувшись домой вечером, он увидел как Степанида, тихонько переставляя свои еще не совсем слушающиеся ее ноги, накрывала на стол нехитрый ужин.

От радости за нее он готов был душу отдать, чтобы только она не болела, а благодарная женщина нежно гладила по голове, сидящего за столом своего спасителя и молчаливая обоюдная нежность матери и сына, стала самым лучшим мгновением в его жизни.

Прошло два года. Ни от сына, ни от дочери не было ни слуху, ни духу.

Пришел однажды Саня с работы поздно вечером, видит, Степанида слезами заливается, а перед листок лежит на столе и конверт распечатанный.

— Горе-то какое, сынок, — запричитала женщина.

Саня взял листок бумаги и прочитал.

Писала его Галина, жена Дениса, которая не хотела знать деревенскую свекруху. Сообщала она о том, что в госпитале в Ростове находится ее тяжело раненый сын Денис, и, что сам он не способен двигаться. Инвалид первой группы, нуждающийся в посторонней помощи. И еще добавила, чтобы о ребенке Олежке, которому уже два года исполнилось, не беспокоились, так как она выходит замуж и новый муж усыновит его. Прощалась с ними и написала адрес госпиталя.

Прочитав это ужасное письмо, Саня опустился на стул и погладил по щеке несчастную мать. Та и вовсе залилась слезами. Колюнька тоже жалел ее, он залез к бабушке на колени и обхватил ручонками ее шею.

— Не плачьте, тетя Степанида. Мы с вами что-нибудь придумаем.

— Да что ты можешь придумать, сынок, я еле ноги передвигаю, Колюнька малой на твоей шее, куда ж еще мы инвалида денем?

— Не бросать же его в госпитале или доме для инвалидов? С нами ему все лучше будет.

— Горе ты мое, душой богатое, добротой неисчерпаемое. И за что только тебя Никудышным зовут люди злые?

— Обо мне потом говорить будем, я пойду к директору, отпрошусь на несколько дней. Поеду в госпиталь, проведаю Дениса. Отвезу ему гостинцев. А там, может он и поправится.

Денег скудно было, пришлось обратиться к Сидору Никитовичу, тот без разговора дал. И напутствовал:

— Передавай привет земляку, скажи, чтоб поправлялся. А за коров не беспокойся, каждый хозяин по очереди пасти их будет. Так что отправляйся с Богом!

Аленка тут как тут золотоволосая.

— Дядя Саня, а ты мне гостинец из Ростова привезешь?

— А как же, принцесса, как полагается. Там, наверное, все, что душа пожелает есть. Попрошу для Аленушки, хорошей девочки.

— Хорошей, — соглашалась она.

И поехал Саня гостинцев в госпиталь отвезти. Напекли-настряпали печений всяких, варенья положили, сала, колбасы домашней. Много чего пришлось тащить ему в рюкзаке и сумке неподъемной.

— Их там много, поди в госпитале-то, на всех надо гостинцы, мало у кого и родных может нет, — провожая его, говорили сельчане.

* * *

Отец Ростов с его улицами, прямыми линиями, понравился Сане. Люди охотно объяснили ему, где расположен госпиталь. И через час он был в приемном покое большого медицинского здания. Там его расспросили и повели к заведующему отделением, где находился летчик Денис Петрович Шорников. Заведующий, видно повидавший на своем веку не мало всякого горя чужого, спросил:

— Вы его проведать приехали, или заберете домой?

— А можно? — спросил Саня.

— Нужно, — ответил усталый человек. — Его все равно в дом инвалидов отправят, с такими же бедолагами. А там что, лежи, жди, пока кто подойдет.

— Нет, я не оставлю его, возьму с собой.

— Вы представляете себе, о ком говорите?

— О Денисе, раненом.

— Раненом, действительно не только в тело, но и душу. Сначала пойдемте, посмотрите, а там уж вам решать.

Они пришли в палату с четырьмя койками, где лежали забинтованные, загипсованные, так что лиц не было видно. Подошли к кровати, на которой висела табличка:

Шорников Денис Петрович.

Саня смотрел на кровать и не мог понять, где этот Денис умещается. Коротенькое что-то лежало под одеялом. Лицо с одним глазом, на другом повязка и вся щека в обожженных рубцах. Нет нормальной кожи. Плечо из-под одеяла выставлено, а руки нет.

Доктор откинул одеяло, и Саня увидел обрубок без ног, одной совсем под самый пах не было, а другая повыше колена как будто обрублена. Рука правая вся в шрамах без трех пальцев. Сохранились большой, без одной фаланги и указательный, скрюченный, но присутствующий на руке. Саня смотрел на него все глаза и не знал, что ответить или сказать доктору.

— Хорош? — спросил его хриплый тихий голос с кровати.

— Я от мамы вашей, Степаниды, приехал за вами, — неожиданно для себя вымолвил Саня.

Из глаза обрубленного человека покатилась слеза, а потом целый каскад непроизвольных слез. Его рука натянула на лицо полотенце. Саня осмотрел потихоньку палату и увидел человека без лица. Вместо него было сплошная рваная уже зажившая рана. И носа не было на этом ужасном лице.

— Тоже короткий, — подумал Саня.

— Я с тобой никуда не поеду, — твердо оповестил хриплый голос Саню. — Кому я такой нужен?

— Матери. Мне.

— Ты кто такой? — переспросил от удивления тот, кого звали Денисом, искалеченный физически, но все еще сопротивляющийся обстоятельствам.

— Я живу у вас с тех пор, как из детдома в село прибыл. Мы теперь одна семья. Мама ваша плачет, убивается. Она плохо ходит еще, совсем ноги отнимались, но теперь налаживаются. Она вас так любит.

Глаз заморгал, заморгал, но от слез удержался.

— Я тут гостинцев всем привез.

Саня положил на стол все, что было у него с собой. Доктор посмотрел, понюхал:

— Вкусно пахнет. Угостим всех сегодня. Пойдемте ко мне в кабинет, обсудим наши дела.

В кабинете доктор долго уговаривал Саню, предварительно расспросив о их семейном положении, оставить Дениса здесь. Но Саня был непреклонен.

— Ну что ж, мил-человек, решать не мне, Денису Петровичу. Пойди пока погуляй, вернешься после обеда. Будет ясно, что делать?

После обеда Саня пришел, как было велено и остановился у двери.

— Твоя взяла, — сказал врач. — Повезешь домой своего Дениса Петровича. Может оно и к лучшему, для его настроения будет. Назад в любое время его можно вернуть. Многие так поступают. Сначала забирают, а потом понимают, что это надолго и привозят назад. Вот тогда наступает новая трагедия, человек заново переживает боль.

На дорогу им дали питание, довезли на «скорой» до вагона, помогли внести в купе и распрощались.

Дениса положили у окна, но головой к двери, чтобы мог смотреть на пробегающие пейзажи. Саня кормил его, подавал то, что положено по нужде, и Денис благодарно смотрел на неожиданного «родственника». Саня боялся прихода поезда в район.

— Как я справлюсь с больным? — без конца тревожила его мысль.

Поезд прибыл утром на их районную станцию Пролетарская. Саня глянул в окно и увидел, стоящую рядом с поездом «скорую». Люди в белых халатах вошли в вагон и взяли на носилки Дениса.

— Откуда вы про нас узнали? — удивился и растрогался Саня.

— Птичка шепнула, — подмигнул молодой парень с носилками.

Домой их доставили комфортабельно.

— Вот тебе и доктор и местный военкомат, — подумал Саня, надо же как все быстро организовали.

Вся деревня сбежалась к дому Степаниды. Впереди стояли ребятишки, за ними старики, а уже за теми молодежь и те, что постарше, но еще не старики. Все молчали. Когда Дениса вынесли на носилках, прозвучали голоса приветствия:

— С возвращением тебя, Денис Петрович.

Он кивнул им головой и носилки скрылись в проеме двери.

Степаниде казалось, что у нее сердце из груди вынули и оставили там рану на его месте.

Уже несколько дней прошло с тех пор как ее сын, или вернее подобие человека, находился в доме. Ночью она выходила, еле выползала, держась за стены в сени, чтобы поплакать вдосталь. При сыне нельзя было показывать слабость.

Дениса окружили теплом и заботой. Колюнька садился к нему на кровать и принимался рассказывать ему поселковые новости. Степанида старалась не охать от боли в ногах и руках, а скрепя сердце улыбалась, разговаривала с сыном, пыталась даже развеселить его тем, что скоро изобретут новые ноги и руки для людей клонированием и заменят, как сейчас меняют лампочку, когда она сгорит.

Глаз Дениса смотрел угрюмо, без искорки просвета на улыбку. Саня приносил ему и Колюньке свежие ягоды, рассказывал, как оно там на улице.

Саня переживал за то, что пока невозможно Денису бывать на свежем воздухе. Он на работе с раннего утра, а поздно вечером слишком усталый уже не мог сидеть с ним вечерком, так как в четыре утра снова нужно было вставать. В лесу он тоже не сидел без работы. Обыкновенную тачку приспособил так, что она находилась со стороны его спины, привязанная на лямки. Ее он загружал хворостом и возил домой на зиму, да и летом, когда кончался газовый баллон, приходилось топить плиту под навесом на улице.

— Менять тебе надо работу, — говорила Степанида. Ну что за жизнь находиться в лесу по шестнадцати часов в день всю весну, лето, осень.

— Директор не отпускает, — жаловался Саня, — он не понимает моего положения, что мне нужно дома бывать побольше.

Как-то раз в его отсутствие Прохватилов сам зашел к ним. Его одолели женщины с тем, что в доме одни инвалиды, да беспризорное дитя.

— По вашему я их инвалидами сделал? Кто просил сыночка лезть туда, куда не следует. Его в Афган не приглашали, сам полез.

Люди тогда не понимали, что скрывая действия в Афганистане, правительство тем самым делало инвалидов изгоями, не нужными официально портить сводки в военкоматах. И пенсию Денису назначили мизерную.

— Чтоб штаны не свалились, — сказал он хрипло.

О своих ранениях говорить не хотел. Особенно, когда спрашивали, приставали, где он их получил.

— Захотелось на самолете покататься. Ну за гору и зацепился, свалился в лес, прямо в берлогу к медведю. Тот был голодный и определил меня на обед.

— А ожоги?

— Так он же сначала меня поджаривал на костре, не хотел сырым есть.

И это было все, что слышали люди о его ранениях. Сане добавилось работы и заботы, он теперь дома был незаменим. За лето, пока пастушил, насобирал грибов, ягод, орехов. Все это они со Степанидой заложили на зиму впрок. С огородом управился. Своей картошки на зиму хватит и всякой там овощи: капусты, моркови, свеклы, насушенной зелени. Дров заготовил — на два года хватит. Он пока был пастухом, валежник в кучи рассортировывал и теперь вывез на двор. Иногда Сидор Никитич присылал к нему желающих заказать бочонок или бочку и он уже спокойно справлялся с этим делом.

Совершенно неожиданно умерла Степанида. Она уже полгода как свободно ходила и работала по дому. Сердечный приступ, пока Сани не было дома, унес ее жизнь.

Вызвать дочь на похороны не удалось. Не было адреса. И опять соседи с Саней хоронили ее, как и мужа Петра. Положили их рядышком в одну ограду. Теперь заботой Сани стал непоседа — Колюнька и лежачий инвалид Денис.

Все село внимательно следило за тем, как поступит Саня. Отправит Дениса назад или еще куда, к жене, например, но не могли выспросить у отмалчивающегося Сани и оставались в любопытном неведении. Разговор начал Денис.

— Ну что, Александр, — тихо прохрипел он. — Собирай меня назад в Ростов. Напиши в военкомат и они все организуют.

— Что все?

— Мою доставку в дом инвалидов.

— Тебе плохо с нами?

— Хорошо.

— Тогда почему ты меня обижаешь, Денис Петрович?

— Жалею трудов твоих ради чурбана чужого.

— Ты не чужой мне. Ты брат. Степанида ко мне как к сыну относилась. И я тебя родным считаю.

Он вышел во двор и сел на скамеечку. Колюнька прибежал с улицы, заглянул домой и выскочил назад.

— Саня, тебя Денис зовет.

— Иду.

— Ты меня прости, Саня. Трудно привыкнуть к доброте человеческой. Жена меня бросила, сына, Олежку ни разу не видел, а ты такой вот.

— Какой такой. Никудышным меня все зовут.

— Золотой ты. Тебе памятник при жизни надо ставить.

— Мы с тобой еще увидим лучшие времена.

— Хорошо бы.

— А сейчас давай-ка поедим. Что-то живот требует покончить с унылым состоянием и действовать ложкой.

В глазу Дениса появилась искорка смеха.

В мастерской Саня с мужиками придумывал коляску, такую, чтобы можно было Денису в ней полулежать и бывать на улице. Прикидывали так и сяк. На Руси всегда умельцы были. Пригласили на консультацию кузнеца Парфена, старого, но незаменимого в своем деле и Сидора Никитовича. Покумекав, пошумев в разногласном споре, наконец, все пришли к единому выводу.

Как-то раз, возвращаясь с работы, Саня вез впереди себя сооружение очень похожее на инвалидную коляску. Колеса у нее были от мопеда, сиденье мягкое от машины, спинка тоже, ручной тормоз служил самим собой, впереди выдвигалась дощатая панель и по ней можно было сползти прямо на кровать. Когда это сооружение появилось в комнате, глаз Дениса сверкнул, откуда-то упавшей на него росой. Он внимательно оглядел и ощупал рукой коляску и не верил своим глазам.

— Да мы ее сейчас же и опробуем.

— Хорошо, — ответил Денис.

Саня посадил его в мягкое кресло, укрыл культю покрывалом и выкатил во двор. Поставил в тень к забору, под деревья и Денис остался наедине с природой. Саня тихонько наблюдал за ним из окна. Сегодня в их доме произошло великое событие: парень мог теперь дышать свежим воздухом.

Во двор заглянула Вера, она привела из детсада Колюньку. Увидев у забора Дениса, сказала:

— Что Денис Петрович, прогуляемся по селу?

— А что, Вера, поехали, если на меня время не жалко.

— Я бы с вами, Денис Петрович, хоть на край света поехала.

— Со мной, Вера, а не с моим подобием.

— Кто знает, кто знает, — ответила Вера Денису и выкатила коляску на улицу.

Они проехали вдоль всей деревни и старухи, не работающие и все видящие смотрели на гордо идущую Веру позади коляски, в которой восседал Денис, бывший летчик, а теперь получеловек, как его величали сельчане.

— Вези, вези, — говорили злопыхатели. — Только замуж за некого выйти. Обрубок есть обрубок и сколько его ни катай, нигде ничего не прирастет.

— Посмотрим, Денис, падет твоя крепость. Я тебя еще в школе любила единственного, а ты умчался жениться в город — думала Вера, и, иногда останавливаясь, разговаривала с ним о былых временах, а он вторил ее шуткам хриплым голосом со счастливыми нотками.