Почему-то он вспомнил о Москве, об ее кривых переулках, об Остоженке, где жила в старом особняке его единственная родственница, у которой он гимназистом бывал по воскресеньям и пил чай с вкусными булочками и жирными топлеными сливками. И Веня вдруг почувствовал себя одиноким, никому не нужным, и ему вдруг мучительно захотелось вернуться в Россию, в Москву, услышать воскресный колокольный звон...
- О чем вы думаете? - спросила Шурочка, опираясь на локоть и разглядывая с любопытством лицо Вени.
Веня вздрогнул и покраснел.
- Я так, я ничего... Я о Москве думал...
- А обо мне не думали? - улыбнулась Шурочка.
- Нет, не думал.
- А вообще... О женщинах вы думали когда-нибудь?
- О, да, конечно... Я, мне кажется, их очень хорошо знаю. То есть я их совсем не знаю, но я душу женскую понимаю, - запутался Веня.
- Как вы непонятно говорите... Вы женщину целовали когда-нибудь?
- Никогда, представьте.
Шурочка села на кровати. Одеяло спустилось у нее на колени, и Шурочка движением плеча все старалась поддержать сползавшую рубашку.
- Нет, вы правду говорите? - спросила она, изумляясь. - А ведь вам лет двадцать пять. Это интересно, право.
- Я правду говорю. Только в этом нет ничего особенного. И очень многие теперь вовсе не спешат отказаться от девственности, уверяю вас.
Шурочка громко засмеялась.
- Почему вы смеетесь? - нахмурился Веня, несколько обиженный ее смехом.
- Нет, не обижайтесь, пожалуйста. Вы очень хороший, право, - улыбалась Шурочка. - Только зачем вам девственность эта? Зачем она вам?
- Как зачем? - удивился Веня. Я хочу совсем свободным быть... А если я с женщиною соединюсь, я буду рабом.
- Рабом?
- Рабом моих страстей, моей низменной природы... Я вот два бокала шампанского выпил. И этого не надо было делать. Когда меня женщины касались, у меня желание являлось. А вовсе не надо, чтобы желание являлось.
- А сейчас у вас нет желания меня целовать?
- Вы мне очень нравитесь, но, слава Богу, у меня такого желания нет.
- Ах, какой милый! А у меня есть.
- Вы смеетесь надо мною и больше ничего.
- Да, смеюсь. Знаете что? Если у вас нет желания, так вы ложитесь спать - вот и все. Кровать вон какая широкая.
- А раздеться можно?
- Можно.
- Хорошо. Я лягу. Только вы не целуйте меня, пожалуйста.
Шурочка натянула одеяло на голову, задыхаясь от смеха.
Веня разделся и скромно лег, стараясь не коснуться Шурочки.
- Спокойной ночи, - сказала Шурочка и задула свечку.
III
Когда Веня проснулся и открыл глаза, он сразу не мог сообразить, кто у него в комнате. Шурочка, уже одетая, варила кофе.
- Вы проснулись, - улыбнулся Веня. - Отвернитесь. Я встану сейчас, Шурочка.
- Вы только поскорее, пожалуйста, а то кофе остынет.
Через несколько минут Веня уже пил кофе и сбоку посматривал на Шурочку.
- Вы бы не согласились позировать мне? А? - сказал Веня, запинаясь. Мне вас написать хочется...
- Непременно. Я даже решила так.
И вот Веня стал писать Шурочку. Он воспользовался этюдами берега и воды, которые делал в Сен-Клу, и писал теперь купальщицу. Шурочка раздетая сидела перед ним часа два в день, а он, хмурясь и покусывая губы, писал ее с азартом и, по-видимому, очень был доволен своей работой.
После работы они покупали в лавочке вареные артишоки, фасоль и масло и завтракали дома, а обедать ходили к Шартье, где старались истратить не более трех-четырех франков. Они бродили по Парижу, и Веня показывал Шурочке все, что ему нравилось, что он успел полюбить - musee de Cluny7, где они разгуливали по термам или сидели в садике, как два друга; маленькие средневековые церковки вроде St.-Severin8 или часовенку St.-Julien le Pauvre9, где служат мессы по греческому обряду... Они слушали орган св. Сульпиция, кормили хлебом "мартина" в Jardin des Plantes10... По вечерам они сидели в кафе и барах, а к двенадцати возвращались домой и спали на одной постели все так же целомудренно, как и в первую ночь. Они привыкли друг к другу, и скоро Веня не мог уже себе представить, как бы он стал жить один, без этой маленькой блондинки с золотыми ресницами. Она в первый же день их знакомства осмотрела все его картины и этюды и тотчас же поверила в его талант. Веня чувствовал ее искренность. И все в ней было ему приятно: приятны ее мягкие движения, ее маленькие теплые руки, ее певучий голос, который он любил слушать и поэтому часто просил ее читать ему вслух Верлена... И она читала охотно, ничуть не смущаясь своим не очень хорошим выговором.
Она рассказала ему всю свою жизнь, она призналась ему во всем. Она читала ему письма своих любовников и потом сжигала их в камине на его глазах. Веня был смущен ее признаниями и тронут ее откровенностью. Он не расспрашивал ее так, как ревнивцы расспрашивают своих любовниц, у которых были романы до встречи с ними. Но Шурочка сама возвращалась вновь и вновь к своим приключениям, подробно повествуя о своих падениях и пороках. Она постепенно ввела Веню в свой мир, нескромный и легкомысленный, чувственный и свободный, забавный и нежный. И Веня, выслушав какую-нибудь историю Шурочки, спешил высказать ей свои сентенции о желанной чистоте, о высшем благе и о несовершенстве земной любви. Она кивала покорно своей белокурой головкой и соглашалась с ним во всем.
Однажды они сидели в Люксембургском саду около fontaine de Medicis11 она с романом в руках, он с альбомом, куда он зарисовывал ее профиль.
Шурочка в рассеянности уронила желтую книжку и, мечтательно устремив глаза в воду, где плавали золотые рыбки, начала рассказывать новые подробности об одном из своих приключений.
- Ты не поверишь, Веня, как я тогда низко пала, - говорила она шепотом, взволнованная, по-видимому, воспоминанием. - Я так любила его ласки, так любила... Он стал изменять мне, он меня прогнал наконец... Но я не могла не ходить к нему. Он и теперь живет здесь, совсем близко, на rue de Tournon... Представь себе, я пришла к нему однажды, а у него была другая женщина, румынка. Он был пьяный и сказал мне: "Ах, и ты пришла... Хорошо... Проведем эту ночь втроем..."
- И ты осталась? - спросил Веня, хмурясь.
- Конечно, осталась, - виновато улыбнулась Шурочка и нагнулась, чтобы поднять книжку.
- Это ужасно, - пробормотал Веня. - Впрочем, теперь все будет по-иному. Ты понимаешь? В любви есть надежда на вечную гармонию и на вечную жизнь... А когда мужчина и женщина соединяются и у них рождаются дети - это свидетельствует о несовершенстве любви...
- Почему?
- Потому что вместо личного бессмертия возникает новое звено в этой тленной жизни - ребенок... Это как дурная бесконечность. Понимаешь? Родить ребенка и знать, что он обречен на смерть, как и сам ты...
- Да, это грустно, - вздохнула Шурочка. - Но у меня не было детей, и мне почему-то кажется, что их и не будет у меня никогда...