- Потому что за твоей виллой следят.
- Следят? Что с тобой?
- Садись и слушай, - сказал я. И я подробно рассказал ему обо всем, начиная с того, как я слышал разговор г-жи Сильвестр с американским туристом, и кончая тем, что было утром.
- Я должен установить, - сказал я, - что г-жа Сильвестр, - будем ее называть так, хотя ты знаешь теперь, что это не ее настоящая фамилия, по-видимому, с самого начала почувствовала мое недоверие к ней, - именно почувствовала, а не поняла. В этом случае интуиция ее не обманула.
- Ты хочешь сказать, что ты к ней относишься враждебно?
- Нет, никакой враждебности у меня не было и нет.
Он внимательно на меня посмотрел.
- Подожди, дай мне подумать, - сказал он, - у меня голова идет кругом. Считаешь ли ты, что на основании некоторых фактов, даже если эти факты действительно были, можно себе составить совершенно правильное представление о ком-либо?
- Далеко не всегда, мне кажется. Это зависит от того, какие факты. Если это донос, шантаж или анонимные письма, тогда ты знаешь, что имеешь дело с мерзавцем. Но в других случаях... Вот тебе два примера, два человека. Один из них был вор, другой убийца. Не смотри на меня с таким удивлением. Первый находился одно время в крайне бедственном положении, ему нечего было есть. У него была жена и двухлетняя девочка - и он воровал для них картошку в продовольственных магазинах до тех пор, пока не получил наконец работу. Второй был мой товарищ, которого я знал всю жизнь. Во время гражданской войны в России его отряд - он был в кавалерии - занял небольшое село, где жили главным образом евреи. Он увидел, что один солдат, который вообще был профессиональным бандитом, насиловал еврейскую девочку лет десяти-двенадцати. У нее было посиневшее лицо, и она даже не могла кричать. Мой товарищ слез с лошади и из револьвера убил этого солдата. Потом он оттолкнул ногой его труп, взял девочку на руки и внес ее в ближайший дом. И ты знаешь, что он мне сказал? - Если бы я должен был еще раз это сделать, я бы не колеблясь убил его как собаку, и это один из поступков, о которых я никогда не жалел. Вот тебе, мой милый, совершенно неопровержимые факты: воровство и убийство. Какой прокурор мог бы осудить этих людей?
- Мне иногда кажется, что ты похож на машину, которая регистрирует события и потом из них получаются какие-то архивы воспоминаний, - сказал Мервиль. - Но вернемся к г-же Сильвестр. Я отказываюсь верить в подозрения американской полиции. Я знаю ее лучше, чем кто-либо другой, я знаю, что она не способна на убийство. Надо сделать все, чтобы оградить ее от опасности, которая ей угрожает.
- Откуда ты знаешь, на что она способна иль не способна? - сказал я. Как ты можешь об этом судить? Ты мог подумать, что она американка?
- Нет, но это неважно.
- Я не говорю, что это имеет какое-нибудь значение, я только говорю, что ты не можешь судить о некоторых вещах. Я знаю о ней немного, но то, что я знаю, позволяет все-таки сделать известные выводы.
- Ах, опять твои выводы!
- Но, милый мой, согласись, что если ты хочешь что-либо понять, то выводы необходимы.
- Самое смешное - это то, что если я найду г-жу Сильвестр и попрошу тебя помочь ее спрятать, то я уверен, что ты это сделаешь, несмотря на всю твою логику.
- Одно другого не исключает, - сказал я. - Она производит впечатление очень холодной и сдержанной женщины, несмотря на свой южный тип. Но это впечатление обманчиво, мне кажется - ее поведение во время первой встречи с тобой доказывает, что ни холодности, ни сдержанности в известных обстоятельствах у нее нет. Я не берусь судить о ее нравственном облике. Но что при некоторых условиях или, выражаясь юридически, в состоянии аффекта она способна на крайности, это, я думаю, вполне допустимое предположение.
- Но что это за история в Америке?
- Может быть, тебе дадут более обстоятельные сведения об этом, чем мне, - сказал я, - потому что тебе, по всей вероятности, предстоит полицейский допрос. Как только ты появишься на вилле, это сразу станет известно и тебе придется иметь дело с тем же мужчиной, который приходил ко мне сегодня утром. Не забывай, что он прекрасно знает, что вилла принадлежит тебе и что г-жа Сильвестр жила у тебя.
- Это меня совершенно не устраивает, - сказал Мервиль, - я предпочитаю уехать в Париж, где я буду вне досягаемости.
- Я думаю, что субъект, который приходил ко мне, вероятно, приехал из Парижа.
- Может быть, но в Париже его легче нейтрализовать.
- В конце концов, тебе решительно ничто не угрожает, ты ни в чем не виноват.
- Я хочу быть свободен в своих действиях, ты понимаешь? В Париже я могу это устроить, здесь это сложнее - да и зачем мне оставаться здесь?
- Что ты, собственно, собираешься делать?
- Разыскать ее во что бы то ни стало.
- Я бы хотел тебе напомнить, что во Франции около сорока пяти миллионов жителей. И кроме того, американской и французской полиции потребовалось два года усилий, чтобы напасть на след г-жи Сильвестр.
- Ты упускаешь из виду, что от полиции она скрывалась, а от меня скрываться не будет.
- Я знаю, что тебя бесполезно убеждать, - сказал я, - но мне кажется, было бы, может быть, лучше, чтобы ты забыл о ее существовании. Ты не думаешь, что Лу Дэвидсон может продолжать свой жизненный путь, - выражаясь метафорически, - без тебя? Нью-Йорк, этот район - сто двадцатая, сто тридцатая, сто сороковая улицы, ты их помнишь, эти мрачные дома? Эта жизнь, с которой у тебя нет ничего общего, - зачем тебе все это? Этот мир тебе совершенно чужд, ее мир, ты понимаешь?
- Во-первых, нельзя бросать людей в беде.
- Но ведь не ты ее бросил, а она тебя.
- Нет, ты прав, ты меня не убедишь. Впрочем, ты сам в этом не уверен.
- Знаю. Ты опять скажешь - лирический мир.
- На этот раз единственный и неповторимый, - сказал Мервиль. - Это мой последний шанс. Лу Дэвидсон или Маргарита Сильвестрэто для меня только фонетические сочетания, больше ничего. Нью-Йорк или Ницца - какое это имеет значение? Важно то, что ни одна женщина в мире не может мне дать то, что может дать она, как бы ее ни звали. Я никогда не знал этого ощущения-блаженного растворения, чем-то напоминающего сладостную смерть, - и потом неудержимого возвращения к жизни. И ты хочешь, чтобы я обо всем этом забыл?
Он встал с кресла и подошел близко ко мне.
- Даже если она убийца, ты понимаешь? Но я в это не верю. я не могу верить, я не должен верить, этого не было и не могло быть, а если это было, то этого все равно не было, понимаешь?
- Черт его знает, может быть, ты и прав, - сказал я.
x x x
Мервиль уехал в Париж в тот же вечер, не зайдя в свою виллу. На следующий день утром я проснулся и подумал, что следовало бы теперь забыть о том, что происходило со времени приезда Мервиля и г-жи Сильвестр, и вновь погрузиться в ту жизнь, которую я вел до этого. Но мои размышления прервал телефонный звонок. Неизвестный мужской голос спросил по-английски, я ли такой-то. После моего утвердительного ответа голос сказал:
- Мне необходимо вас видеть. Приходите, пожалуйста, - он назвал одну из больших гостиниц в Каннах, - комната номер четыреста двенадцать, я буду вас ждать.
- Простите, пожалуйста, - сказал я, - кто вы такой и в чем дело?
- Я действую по поручению американских судебных властей, - сказал он, и мне нужны ваши показания. Я вас жду сегодня утром, в одиннадцать часов. У меня рассчитано время, я уезжаю сегодня вечером, так что отложить это я не могу.
- Я очень об этом жалею, - сказал я, - но сегодня утром у меня нет времени и это свидание совершенно не входит в мои планы. Если вы непременно хотите меня видеть, то приезжайте сюда - я дал ему мой адрес - часов в пять вечера.
- Нет, это невозможно, - сказал он, - я не могу ждать до этого времени, я вам уже сказал, что я должен уезжать сегодня вечером.
- Тогда мне остается пожелать вам приятного путешествия.
- Но мне необходимы ваши показания, вы должны приехать.
- Я решительно ничего не должен, - сказал я с раздражением, - у меня нет никаких обязательств но отношению к американским судебным властям, если вас не устраивает то, что я вам предлагаю, то я помочь вам не могу. Если вы не можете приехать сюда в пять часов, то желаю вам всего хорошего. - Я приеду, - сказал он после короткого молчания. В пять часов вечера он явился. Это был высокий человек редкого атлетического совершенства, с открытым лицом, ясными глазами и точными движениями. То, что его отличало от других людей, это были его уши, очень большие, с необыкновенным количеством извилин внутри, что было похоже на какие-то своеобразные кружева из человеческой кожи. Он принес с собой портативную пишущую машинку и портфель. Я предложил ему сесть. Он начал с того, что показал мне свое удостоверение личности, где были обозначены его профессия, адрес и фамилия - Колтон. Потом он вынул из портфеля фотографию и протянул ее мне - совершенно так же, как это сделал накануне его французский коллега, и фотография была та же самая: г-жа Сильвестр в купальном костюме рядом со своим тогдашним спутником.
- Я так и думал, - сказал я. - Я уже видел эту фотографию.
- Под какой фамилией вы знаете эту женщину?