Скрывает, что пишет. Исподволь завела с ней разговор, похвалила. Она уклонилась:
— А это и не стихи. Так, для себя.
Но однажды показывает мне:
— Про Афанасия Ивановича написала.
— Молодец, — говорю, — хорошая зарисовка. Только это не Афанасий Иванович.
— Почему?
— Нет в его глазах усталости. Напротив: жажда жизни, интерес ко всему, нерастраченность чувств. Он счастливый человек!
А Лера отвечает растерянно:
— Но я об этом и написала.
Выходит, я не поняла. Бывает.
…Плещемся в бассейне. Запеваю:
— Пожалуйста, мадам, перестаньте. Ну, что вы придумали эту дурацкую песню! — просят девчонки. Придумала… Они даже не слышали её никогда. Иное поколение, иные песни.
— Вот вы всё с ними носитесь — поколение, поколение! По-моему, они просто ничего не понимают, болтают о чём-то часами, шепчутся, — говорит Ирина.
А я думаю: вот бы их послушать…
— С Ленкой хоть работать легко, у неё в руках всё горит, — не унимается Ирина, — а уж ваша Лера — одно мучение. Уставится в одну точку и думает. О чём? По горам ползает, всё шарит, ищет. Чего? И почему это вы всё у неё на поводу? Не понимаю. Утром послала к холодному источнику смерить окислительно-восстановительный потенциал. Жду, жду, не возвращается. Пошла сама. И чем же, вы думаете, они там с Ленкой занимаются? Целуются с ручьём! Улеглись на берегу и целуются с ручьём.
— Но это же чудесно!
— Вечно вы придумываете, мадам.
Залезаем в спальный мешок, устраиваемся на своих дощатых топчанах. Читаем при свечах, все одновременно, «Слова» Сартра, — ведь у каждого по книжке.
— Чепуха какая-то, — заявляет Ирина.
— А мне нравится, — говорит Лера.
— Экзистен-циализм, — заучивает Лена.
— А ты попробуй с разбегу, так легче, — советует Лера. — Как вы его понимаете? Раскольников экзистенциалист? — обращается она ко мне.
Поставят вопрос, так сразу и не ответишь.
— В какой-то мере да, если бы не самоугрызения, — отвечаю ей.
— При чём тут Раскольников? Это же Достоевский. И нечего его путать с современной западнобуржуазной философией. Мы проходили на семинаре, —- говорит Ирина. — Не понимают, а лезут в рассуждения.
Они понимают всё лучше нас, думаю я.
Мы помогаем Саблину, ворошим сено. Ах как он косит. Один взмах — целая копна. Смотрим на него, как зачарованные. Высокий, лёгкий, весь слажен для гор, один шаг — километр.
— Кончится покос — возьму вас на охоту.
Пообещал нам, но взял одну Лену. Пришёл до рассвета, разбудил её, и я проснулась.
— Куда вы потащитесь, мадам, вам ведь за нами не угнаться.
Думаю — что же им мешать… Ушли.
Утром Ирина страшно возмутилась и тут же скомандовала Лере собираться в маршрут. Я осталась одна.
Уборка в нашем домике несложная. Но украшение его постоянно рождает в нас дух соревнования.
Кроме дощатого стола и топчанов, у нас ничего нет. Как-то Лера протянула между стен верёвку, вытащила из рюкзаков все наши тряпки, развесила их, начала раздумывать: то отойдёт в одну сторону, то в другую, смотрит, перевешивает. Потом позвала нас.
— Смотрите, — говорит, — красиво?!
И правда. Платья, брюки, тельняшки, косынки в определённом сочетании цветов и формы вдруг заиграли. Наше жильё сразу преобразилось, Ирина сперва поворчала, а потом сама вошла во вкус и ревностней других теперь участвует в создании новых вариантов. Каждый день наша «наскальная живопись» обновляется.
Саблин оценивает наше творчество, и все мы очень дорожим его похвалой, но ни одна из нас в этом не признаётся. Как важно женщинам внимание мужчины — вечный источник вдохновения.
…Мой Буланый подошёл к ограде, трётся мордой. Приношу ему сахар, лижет руку, всё понимает. Если долго не еду в маршрут, приходит из лесу, напоминает о себе. Удивительные у него глаза, чем-то похожи на Лерины, особенно когда я рассматриваю её глаз в лупу.
Я люблю пользоваться лупой, рассматриваю пятна органических веществ на пластинках, самое маленькое увидишь. И вообще можно что-то приблизить и лучше разглядеть. Лерин глаз, например, увеличенный лупой, — целый мир, вселенная, ресницы пульсируют, как галактики.
Девчонки тоже научились у меня. Раз подзывают:
— Смотрите, смотрите! Червяк, дождевой, противный, как голый человек. А в лупу?.. Какой орнамент на нём цветной, как радуга. Сразу другое отношение к нему. Смотрите, весь просвечивает. И работает, как лабораторный супернасос из розового стекла.
Может быть, счастье в уменье увидеть?
Нажарила рыжиков. Потеплело, и они высыпали в неправдоподобном количестве. Дойдёшь до саблинской землянки — уже полведра. Жду наших — никого. Прилегла. Вдруг слышу шаги, тихие-тихие. Вышла на крыльцо. Лена стоит. Смотрю и не решаюсь окликнуть… Наваждение. Диана-охотница! Плащ через плечо, в руках голова козули, маленькая, с рожками…
— Что это, неужели убили?
— Да, — шепчет она. — Если бы вы знали, как чудесно!..
Головка козули прекрасна, глаза открыты, как живые.
— Получайте, мадам. Вы, кажется, сегодня за повара… — Саблин вываливает из рюкзака куски мяса. Древний запах крови и дичи.
— Лена — это человек, — говорит он, — настоящий охотник. С этим рождаются.
Лена уселась тут же прямо на земле, устала.