Ты знаешь деревню Баба, она стоит на берегу океана. Место там неспокойное, все время дуют ветра, а над горизонтом постоянная облачность. Местные рыбаки далеко не заходят. Они ловят рыбу только там, где еще можно достать до дна длинными бамбуковыми палками, которыми они закрепляют свои сети. На выдолбленных лодках они и не могут уйти далеко в море. Лодки тяжеловаты, тихоходны и вряд ли спасут от надвигающегося шторма. Но вот особо рискованные рыбаки, бывало, гнали свои пироги на Запад, в эту сероватую дымку на краю обозримого пространства. Возвращались оттуда единицы. И они говорили, что выдели там какой-то чудесный остров, весь поросший зелеными зарослями. Побережье острова это сплошь пляжи с золотым песком. Со стороны острова доноситься пение чудных птиц, а надо всем океаном разносится запах сладкого бананового пива. Но как только рыбаки начинали грести к этому острову, тут же поднималась буря, которая щадила немногих. Рассказы о Банановом Острове передавали от отца к сыну в течение столетий, и еще говорили, что на этом острове нет времени, и всякий, кто туда попадет, получит в качестве награды вечную молодость. Однажды рыбак по имени Веа решил проверить правдивость этой легенды. Его отговаривали, но у него не было ничего, что могло бы удержать Веа от опасного путешествия. Однажды он вышел в море и принялся отталкиваться от дна своей бамбуковой палкой. Когда палка перестала доставать до дна, он взял в руки весло и принялся грести. Через некоторое время поднялся шторм, с неба полился сильнейший дождь, и Веа стал вычерпывать из лодки воду, которая начала быстро заполнять его суденышко. Но вода была проворнее рыбака, и скоро Веа совсем отчаялся. Он решил, что пришел его час, и лег на дно лодки. Он смотрел на грозное серое небо, его лодку из стороны в сторону болтал ветер и волны, но, тем не менее, она не перевернулась. Веа заснул, а когда открыл глаза, то увидел, что его лодку выбросило на пустынный берег, покрытый золотым песком. Невдалеке была банановые заросли, из которых доносилось пение птиц. Заросли пахли не привычным гнилостным запахом джунглей, а сладким банановым пивом. «Нашел,» — воскликнул Веа изо всех сил и выпрыгнул на берег. Он бросился в чащу, сорвал несколько бананов и, съев буквально всего лишь один, утолил свой голод. У него прибавилось сил, и он зашагал вглубь острова по тропинке, которую заметил в джунглях.
Посреди острова Веа обнаружил хижину. Она была огромных размеров. Двухэтажная, как у вождя их племени. Вокруг хижины паслись козы, коровы, кабаны. Рядом с этой травоядной живностью лежали львы и гиены. Они не бросались на домашних животных, а мирно глядели на то, как те, не торопясь, жуют сочную траву. Веа поднялся по лестнице в дом и увидел, как посреди него девушка необыкновенной красоты разливает что-то в два тыквенных калабаса. Один она берет сама, а другой протягивает ему. Он взял калабас и отхлебнул из него. Это было банановое пиво, но у него был необыкновенно насыщенный и такой неповторимый вкус, что Веа даже хмыкнул от удовольствия. И, самое главное, аромат этого напитка едва ли не свел рыбака с ума. А, может, и не аромат вовсе. Рыбак посмотрел на девушку и решил здесь остаться на некоторое время.
Сколько времени он провел на острове, неизвестно. Во всяком случае, сам он этого не знал, да и не хотел знать. Утром они вместе с островитянкой бродили по берегу, погружая ноги в океан, днем кормили коз и гладили львов, вечером пили банановое пиво, отхлебывая его из калабасов друг у друга. Потом целовались, и выпитое ими пиво смешивалось на губах. А потом наступала ночь, и отдыхая после любви, они слушали песни, которые им пели птицы острова.
Но однажды, гуляя по берегу вместе с подругой, Веа увидел свою лодку, которую из стороны в сторону качала волна. И тогда он сказал девушке, что им нужно отправиться к нему на родину, в деревню Баба. Девушка ничего не сказала, лишь молча кивнула головой. Она смотрела, как Веа собирал в лодку все необходимое для этого путешествия — еду, рыболовные крючки, веревку, бамбуковые палки, которые можно было в случае чего связать и превратить в некое подобие плота, и, главное, запас бананового пива. Когда все было собрано, он взял свою подругу, усадил ее на корму и оттолкнулся от берега.
Он греб, не переставая, целый день, пока над океаном висело солнце. Погода выдалась на редкость хорошей, и небольшая волна только подталкивала лодку вперед. Солнце стало приближаться к горизонту, и Веа хотел было радостно сообщить своей подруге, что скоро будет земля. Он обернулся к ней, но та закрыла руками лицо и зарыдала.
Сначала рыбак не придал этому значения. Но чем ближе родные берега, тем сильнее плакала девушка. Вот уже и пальмы виднеются вдали. Вот уже можно различить и круглые хижины под ними. Веа схватил бамбуковую палку и попытался достать ею до песчаного дна. Есть! Мы уже совсем близко от моего дома, воскликнул он, перебравшись на корму. Он схватил свою подругу за руки и отнял их от ее лица. И — о ужас! На него смотрела морщинистая древняя старуха.
Веа закричал и хотел было прыгнуть за борт. Но старуха остановила его и сказала: «Только на Банановом Острове я остаюсь молодой. Там я не считаю времени и даже сама не знаю, сколько лет мне на самом деле. А на твоей родине у меня не будет времени вообще. Чем ближе твой берег, тем меньше мне его остается. Но знаешь ли ты, сколько времени провел ты на острове?» И Веа ответил, что точно не знает. Ну, может, две недели, может, два месяца. «Двадцать лет,» — проговорила старуха. Веа не поверил. «Тогда взгляни на свои руки,» — вскрикнула она внезапно. И тут рыбак увидел, что руки его, сжимавшие бамбуковую палку, покрылись морщинами, кожа на них отвисла, пальцы скрючились, суставы вздулись и проступили на руках жилы. Веа посмотрел на старуху, взглянул на берег и развернул свою лодку в обратном направлении. Больше его никогда не видели.
— Красивая история. А что дальше? — спросил я Григория.
— А дальше, — улыбнулся он неуловимо, — приплыли белые люди и доказали, что нет никакого Бананового Острова, а есть только стеклянные бусы, огненная вода и деловые отношения.
Как будто в подтверждение его слов, механик на заднем дворе все колотил по своей железке. Упорный, подумалось. Почти как я.
— Знаешь, как говорят о нас тут черные? — сказал Григорий, дождавшись момента, когда автослесарь сделал, наконец, паузу и прекратил свой стук на несколько минут. — Они говорят нам: «Вы, белые, пришли сюда и научили нас, что главное в жизни — деньги. А раз так, вы нам должны их давать до скончания века.»
— Это они так оправдывают свою лень, — говорю.
— Не совсем. Они и впрямь не понимают, что деньги сами по себе ничего не значат. Я не знаю, как это бывает с твоими большими людьми, — и Волков, приподняв подбородок, чуть закатил глаза. — а вот с моим контингентом именно так и происходит. Вот, например, чиновник в банке, куда я приношу выручку. Он может красиво рассказать о том, что такое дебет и кредит, основные и вспомогательные фонды, но на самом деле он считает, что его личная экономика зависит от того, принесет ли Григорий Волков деньги сегодня или завтра. И он не понимает, что доллары это лишь символ невидимых рычагов, которые двигают настоящую экономику. И сами по себе это просто цветные бумажки, сила которых создается людьми.
Я почувствовал, что его слова меня убаюкивают.
— А еще они не понимают, что русские думают примерно так же, как и они. — сказал я, чтобы поддержать разговор. Что я такое несу, да и вообще, зачем я сюда пришел? Не помню. — Мы же в душе такие же черные. Мы. Русские... Украинцы... Белорусы...
На слове «белорусы» мои глаза плавно захлопнулись.
— Я мордвин, — слышу я голос Григория.
Веки налились мягкой тяжестью. Пришлось ее преодолеть, чтобы немного приоткрыть их.
— Нет, Гриша, ты не мордвин, — говорю я, улыбаясь. И моя рука ложится Волкову на плечо. — Ты не мордвин и ты даже не русский. Ты африканец. Африка твой дом, вся эта Африка и есть твоя личная Мордовия.
Я повернулся и показал на пространство за своей спиной. И увидел, что с ним происходит нечто невероятное. Оно внезапно покосилось, как во время землетрясения. Хотя столы и стулья остались на месте, и на стойке, вопреки всем законам физики, продолжали неподвижно стоять стаканы с пойлом. Стаканы продолжали стоять и на нашем столе. А, между тем, я чувствовал, что начинается настоящее землетрясение. Стены и пол тряслись, словно в лихорадке, и я чувствовал эту дрожь, и я видел дрожь на лице Волкова. Его трясло так же, как и меня. «Землетрясение,» — хотел я крикнуть — «спасайся, кто может». Но вместо слов из моего рта вырвался клекот птицы. Он сразу же стал жить своей жизнью, за несколько секунд оброс перьями, у него появились клюв и крылья, и этот звук стал смотреть на меня недобрым хищным глазом. Он подскочил к потолку и, ударившись об него, снова подлетел ко мне. Он закрывал своим оперением Гришино лицо, и я стал отгонять эту птицу. Птица принялась прятаться от меня, ныряя полностью в один стакан и выпрыгивая из другого. «Вот ведь какая дрянь,» — хотел я усмехнуться Волкову, но мой смех превратился в гиену с коротенькими задними ногами, и теперь она сама смеялась надо мной. И вместе с дивной птицей напряглась в ожидании того момента, когда я расслаблюсь и сделаю ошибку. Я не хотел расслабляться. Я начал сбрасывать со стола стаканы. Они медленно падали на пол, рассыпаясь стеклянными брызгами, похожими на стеклянные бусы белых первопроходцев, и звуки бьющейся посуды превращались в разных, очень опасных существ. Я успел заметить леопарда, дикобраза и косулю. Леопард рычал на меня, дикобраз обстреливал своими колючками. Косуля тоже была опасной, потому что норовила боднуть меня рогами. И когда ей это удалось, мне стало нестерпимо больно. Как будто ее рога были отточены напильником. А где же он, этот напильник? Конечно, в руках Григория. Я видел, что он сидит, как каменное изваяние, и у него в руках этот напильник, покрытый ржавчиной. Точно, это был он, этот опасный инструмент, и каменный человек водил напильником, оттачивая рога косули. Я на секунду забыл, что мне нужно быть бдительным, и упустил тот момент, когда рогатое животное боднуло меня во второй раз. От боли я закричал, хотя как раз этого мне делать было нельзя. Из тех звуков, которые я издаю, образуются новые хищники. И вот они ворвались в полутемное помещение. Кажется, здесь собрались все обитатели либерийских джунглей. Теперь уже невозможно было различить, кто есть кто, и вся присутствующая фауна превратилась в разноцветную массу, которая кричала, шипела, квакала, шуршала, рычала и повизгивала. А еще издавала зловонные запахи и норовила дотянуться до меня. Звери влезли даже на стол, за лесом рогов, хвостов, зубов я потерял из виду лицо Григория. Впрочем, он мне был не помощник. Григорий окаменел окончательно и лишь изредка водил напильником по сторонам. А что у меня в руке? Еще один пустой стакан. Я сжал его как можно крепче, размахнулся и, что было силы ударил об угол столешницы. В руках у меня появилось очень опасное оружие, в некоторых кругах известное под названием «розочка». Вполне удобное оружие. Звери увидели, что теперь я вооружен. Они явно перепугались и отступили. «Ага!» — воскликнул я. — «Ну, теперь вам кранты!» Я воодушевился и совсем упустил из внимания, что птица, первой слетевшая с моих губ, спикировала куда-то за мою спину. Она коварно села мне на плечо и ткнула своим клювом куда-то мне в темячко, в самую что ни на есть болевую точку. Боль была дичайшей, но у меня хватило бы сил, чтобы удержаться на ногах. Если бы не землетрясение. Все время, пока длился мой бой с нахлынувшими в бар джунглями, землю продолжало трясти. И я свалился под ноги каменному Григорию. Дикая стая разлетелась в стороны, и я успел заметить, что вовсе не такой уж он и каменный, этот Григорий. Из-под коротких бетонных брюк выглядывали вполне человеческие волосатые щиколотки, а под ними большие загорелые ступни в истертых вьетнамках. Потом все вокруг начало проваливаться в темноту, и я еще долго видел перед собой эти вьетнамки. И слышал незнакомый голос, говоривший не мне: «Он сможет выдержать?» Что это, вопрос или утверждение? И как называется язык, на котором говорит невидимый мне человек. Русский? Английский? Нет, я узнал его, я точно знаю, что это мордвинский. Не мордовский, мордовский это другой. Этот же был точно мордвинский. Ведь Гриша сам мне сказал, что он мордвин. Каменный мордвин в старых вьетнамках произнес: «Прости, старик, так было надо.»