Гулкое, гулкое эхо. Голова сдавлена повязкой. Больно. Она закрывает мои глаза. Поэтому я ничего не вижу. Но зато хорошо слышу. Я слышу как меня несут по лестнице, шаркая ногами по мраморным ступенькам. Я очень хорошо помню, что я в Либерии. Здесь есть только одно место, где ступеньки сделаны из мрамора. И я знаю это место.
Повязка очень плотно сидела на моих глазах, ее, видимо, несколько раз обмотали вокруг моей головы. Но, если честно, то в этом не было особой необходимости, потому что я чувствовал какую-то нестерпимую резь в глазах. Как будто бы кто-то плеснул одеколон мне в лицо. Я старался держать веки плотно зажмуренными даже под повязкой, и это несколько смягчало мои болезненные ощущения. Зато слышал я прекрасно. Я давно уже пришел в сознание, но про себя решил, что не стоит об этом сообщать моим носильщикам. Тем более, что я не знаю, кто они. А это место? Поскольку я не всегда был уверен в своих партнерах, я завел себе полезную привычку — внимательно запоминать обстановку, в которой я бываю. Считать ступеньки в подъездах, в которые я захожу впервые. Запоминать количество лестничных пролетов и поворотов. Определять характер эха, которое слышу. Потому что эхо звучит по-разному в больших залах и маленьких помещениях, подворотнях и тоннелях. И даже в одинаковых по размеру комнатах характер эха зависит от отделки. Вот так, как сейчас, может отражать звук только мрамор, я это знал наверняка. Ну, если я не ошибаюсь, сейчас будет поворот направо, сказал я себе. И верно, мой эскорт повернул в правую сторону. Теперь нужно сделать полтора десятка шагов, и снова будет поворот направо, за ним лестничный пролет. Двадцать пять ступенек. Потом коридор в двадцать шагов. Тяжелая дубовая дверь с охраной. Ну, а дальше, учитывая мое нынешнее положение и внешний вид, меня постараются как можно быстрее, минуя большую приемную, внести в кабинет хозяина этого отделанного мрамором особняка. Носильщики прошли семнадцать шагов. Им было тяжело. Я про себя ухмыльнулся, подумав, что поторопился с похудением. Не начни я бегать, и этим вертухаям пришлось бы еще труднее. Но пускай поработают и физически.
Дальше все было так, как я себе предполагал. У двери мы даже и не остановились, видимо, она была заранее открыта, и, судя по звуку, закрылась сразу же, как только наша странна группа миновала ее. Меня внесли в кабинет и усадили в кресло. Я слышал усталое пыхтение своих сопровождающих и отчетливый кисловатый запах пота. Они молча стояли возле меня, словно не знали, как им быть дальше. Под ними скрипели половицы паркета. Или, может быть, это скрипели на их натруженных ногах солдатские башмаки.
— Развяжите его, — услышал я голос. Тот самый, который я и ожидал услышать. — И снимите эту дурацкую повязку.
Несколько рук сразу одновременно принялись приводить меня в порядок. Делали они это очень поспешно, но все же с повязкой им пришлось повозиться. Я насчитал пять оборотов вокруг своей головы. Я, должно быть, походил на магараджу в чалме, когда меня несли. Пьяного в стельку махараджу. С меня сняли повязку. Боль в висках никуда не делась. Боль в глазах тоже. Я увидел, что сижу, конечно же, перед ним. Только он мог организовать этот спектакль с моим похищением. Чарльз Тайлер, местный президент.
Надо сказать, что в прессу обычно попадают те изображения Тайлера, на которых он выглядит похожим на вождя людоедов. Седоватая небрежная щетина на лице, глаза, вываливающиеся из орбит, искривленные во время очередного ораторского выступления губы. Но, поверьте, этот человек не имеет ничего общего ни с центральноафриканским императором Бокассой, пожиравшим белых девушек, ни с угандийским монстром Иди Амином. Тайлер, на мой взгляд, был одним из самых приятных африканских лидеров своего времени. Он был довольно интеллигентен и образован, видимо, в Штатах он успевал не только ремонтировать подержанные машины, но и ходить на лекции. Он мог говорить на любые темы. Любил удивить собеседника знанием английской классики, Шекспира цитировал к месту и не к месту. А о европейской моде от кутюр вел споры ну просто бесконечно. Что касается сферы моих интересов, то он довольно неплохо разбирался в стрелковом оружии. А вот, что касается тяжелой техники, то здесь его знания были ограничены. Вряд ли он понимал, чем газотурбинный танковый двигатель отличается от обычного дизеля. Но это ему и не было нужно. Денег на танки с газотурбинными двигателями у него не было. А если бы и были, то все равно никакие танки не могли спасти его режим от краха. Потому что по духу своему он был обычным интеллектуалом средней руки, приятным в общении, но недалеким и непоследовательным. За это его любили, когда он воевал против власти. За это его стали ненавидеть, когда он сам стал властью. В отличие от остальных африканских вождей, он никогда не подводил с платежами и был весьма надежным партнером. В общем, он походил на какого-нибудь стареющего доброго негра из американских фильмов. Главное, что мне в нем нравилось, это то, что в отличие от своего друга Принса Джонса, он ни за что не смог бы отрезать член своему политическому противнику. Это внушало оптимизм в те минуты, когда он становился агрессивным. Но — «скажи мне только, кто твой друг, и»... В распоряжении Тайлера всегда были люди, готовые ради своего сюзерена и член отрезать, и страну в крови утопить. Я об этом помнил всегда.
— Ну, здравствуй, Эндрю-Андрей, — сказал президент своим хрипловатым голосом, как только с моих глаз сняли повязку. В приветствии звучал нескрываемый сарказм. Особенно, в этом русско-английском имени.
Освободив меня, мои носильщики сразу же испарились, но я краем глаза все же успел заметить их камуфлированные штаны и армейские ботинки.
Я молчал. Честно говоря, я просто не знал, как к нему обращаться. То ли возмутиться неслыханной дикостью моего похищения, то ли высказать недоумение по этому поводу? Пока я думал, президент взял со своего полированного стола сигару, отрезал специальными ножницами ее кончик и закурил. Он повернулся ко мне спиной и уставился на огромный гобелен, висевший за его креслом. Гобелен изображал вышитый вручную либерийский герб. Корабль, швартующийся на закате к берегу, на котором растет пальма, а под пальмой стоит деревянная тачка с кайлом. Мотив рисунка был почерпнут из реальной истории этой страны. Где-то сто пятьдесят лет назад сюда приплыли освободившиеся от рабства американские негры, чтобы создать страну свободы на своей исторической родине. Над гербом девиз «Любовь к свободе привела нас сюда». По-моему, в контексте этого девиза тачка выглядела довольно двусмысленно. Мол, вкалывали в Америке и не ожидали, что вкалывать придется и в Африке.
— Спасибо за «Стрелы», Эндрю. Ты сдержал свое слово, я свое. У меня на столе — чек на предъявителя в Арабском Банке. Хочешь, в него впишут твое имя. Хочешь, чье-то другое.
— Не стоит торопиться, Ваше Превосходительство. — Я решил выбрать именно такое обращение к президенту. Начнем разговор в официальных тонах, а там посмотрим.
— Как знаешь. Выпьешь?
— Нет, спасибо. Я уже достаточно выпил сегодня.
Тайлер рассмеялся. Он явно был в курсе того, что меня напоили какой-то дрянью у Григория.
— Да, сома действует великолепно. Однако, я бы рекомендовал ее в комбинации с йагге.
— Так и было, — вздохнул я.
— Я слышал, этот старик Гриссо знает куда более мощные средства.
«Сволочь, этот твой Гриссо. И Гриша тоже сволочь,» — подумал я, но вслух так ничего и не сказал.
— Послушай, я сожалею, что пришлось тебя таким образом приводить в мой кабинет. Но у меня есть все основания поступить именно так.
Тайлер делал большие паузы между предложениями. В этих паузах моя голова работала, как калькулятор. Я пытался вычислить, к чему он клонит.
— Что за основания, господин Президент?
— Имена.
— Какие имена?
— Которые ты мне сейчас назовешь.
Ну, конечно, догадался я. Эти двое из Буркина-Фасо. Но как, все-таки, быстро сработали люди Президента. Скорее всего, они все время следили за мной. Или за этими двумя.
— Жан-Батист Санкара и Томас Калибали, — говорю я Тайлеру. — Кажется, так. Я ведь увидел их в первый раз.
— Санкара, Жан-Батист, — проговорил Тайлер, усаживаясь в свое кресло. Он принялся перебирать бумаги, ворохом лежавшие у него на столе. Наконец, он нашел что-то, и дабы лучше рассмотреть, водрузил на переносицу очки в золотой оправе. Я почему-то вспомнил басню «Мартышка и очки» и усмехнулся. Тайлер строго посмотрел на меня поверх стекол. Как школьный учитель на непослушного ученика.
— Что смешного?
— Да ничего. Удивляюсь, как быстро Вам стало об этом известно. Здорово.
И снова Тайлер посмотрел на меня исподлобья. Внимательно так посмотрел.
— Мне об этом, — он сделал ударение на слове «мне», — мне об этом стало известно гораздо раньше, чем тебе. Соображаешь, почему?
Конечно, я соображал. Тут не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что чуть ли не половина Монровии «стучит» полиции Тайлера на иностранцев. Учитывая, что туристов в Либерии почти что не бывает, — ну, скажите, какой сумасшедший приедет отдыхать в страну, где люди привыкли к тому, что войны сменяются эпидемиями, как солнечная погода дождем, — белые в этой стране, как навозные мухи, кормятся от войн и эпидемий. Так или иначе они связаны с разведками своих богатых стран. И готовы щедро платить за интересующую их информацию. Что, собственно, они и делают, нисколько не заботясь о том, что платят они тем же «стукачам» Тайлера. Официальным доносчикам президента. Один знакомый цэрэушник мне как-то сказал полушутя: «Если либериец работает только на одну иностранную разведку, это не говорит о его верности. Это говорит о его неосведомленности. Он просто не знает о существовании других контор.» Я тоже пользовался услугами информаторов и делал это в открытую. Мне, как и всякому другому коммерсанту, нужно было знать все самое главное о своих клиентах. Вот, например, я знал, что сын Тайлера хочет быть следующим президентом. Было бы логично завести с ним дружбу. Но я этого не сделал. Потому что из других источников мне было известно, что папа собирается отправить сына в бессрочную ссылку в Европу. Речь шла о Восточной Европе, судя по тому, что в паспорте Тайлера-младшего уже стояла украинская виза.
— Что он тебе предлагал? — спросил Тайлер напрямую.
— Они, Вы хотели сказать?
— Нет, он, именно он. Санкара.
— Спросите его самого. Если я сижу перед Вами, то что Вам мешает точно так же пригласить сюда и Санкару. — Я сделал ударение на слове «пригласить».
Это почему-то разозлило Тайлера. Его и без того широкие ноздри внезапно расширились, а взгляд уставился в одну точку. И эта точка, как я успел заметить, находилась в районе моей шеи. Я почему-то с волнением поглядел на большущий костяной нож для разрезания бумаги, который лежал на столе у Тайлера.
— Эндрю, я считаю тебя своим другом. Но дружба не бывает вечной. Интересы дела всегда выше дружбы. Ты должен прямо отвечать на вопросы, а не дразнить меня своими замечаниями.
Он перевел дыхание и внезапно по-простецки хохотнул.
— А представляешь, что с тобой могло произойти, если бы в заведении твоего русского друга тебя бы нашли с камнем в руке? Маленьким, блестящим и очень холодным? Ага, Эндрю? У нас ведь законопослушная страна и законопослушные люди.
Знаете, как это делается в Африке? Вы идете по улице, и к вам внезапно пристает какой-то оборванец, который предлагает купить необработанный алмаз. Вы не верите первому встречному. Ну, конечно, конечно, не верите, вы же умный человек, и не собираетесь купиться на жалкий трюк торговца воздухом. А, собственно, зачем он вам это предлагает? Вы же опытный «африканец», сотрудник миссии ООН или просто флибустьер, искатель легких заработков. Вы не можете стать жертвой столь жалкой провокации. Ведь дома вас неоднократно предупреждали — вывоз драгоценных камней карается сроком от двух до пяти лет рудников, где эти алмазы добываются. Нет ужаснее места на Земле, чем алмазный прииск. Я часто пролетал над ними на вертолете, и всякий раз, когда мы приближались к месту добычи алмазов, я просил пилота снизиться и сделать круг. Увиденное впечатляло. Десятки, а может быть, сотни людей, стоят по колено в воде, в желтой густой жиже, и что-то извлекают из мутных луж. Поначалу кажется, что они черпают грязь, коричневые комья грязи. Но где-то в середине этой субстанции прячутся алмазы. Мне казалось, даже сюда, в пилотскую кабину, дотягивается жуткое зловоние кошмарной жижи, из которой рождаются украшения. Дорогая обертка для самых привлекательных и притязательных женщин этого мира. Если б знали они, сколько грязи и крови налипло на их бриллиантах! Ну, а даже, если б и знали, что тогда? Отказались бы носить украшения? Они же носят на себе шкуры безвинно уничтоженных животных, и ничего — угрызения совести их, в большинстве случаев, не мучают. Исключение — только борец за права животных Бриджит Бардо, но это у нее реакция на затянувшийся климакс. Я, глядя с высоты птичьего полета на алмазные копи, не знал, да и не хотел знать, подробностей той мясорубки, в которую превратило рудники либерийское правительство. Из тех, кто готов был добровольно работать на рудниках, в стране не осталось никого. Поэтому для добычи алмазов стали привлекать каторжников. Он жили в сараях, по сравнению с которыми бараки Освенцима казались чем-то вроде уютной гостиницы. Кормили каторжников исправно, но только один раз в день в обед. Давали полкило кукурузного хлеба и миску похлебки, полупрозрачного варева из несвежей фасоли. Двенадцать часов в день каторжанин проводил по колено в желтой зловонной жиже, которую я, впрочем, уже живописал. Три года на рудниках это был предельный срок для любого человека. Пять лет не выдерживал никто. Рудники постоянно испытывают недостаток в рабочей силе, поэтому людей сюда загоняли обманным путем, например, случайный прохожий здоровался с тобой за руку на улице, и у тебя в ладони оказывался вдруг маленький кусочек алмаза. Провокатор обычно зажимал его между пальцами и во время рукопожатия оставлял в твоей руке. Едва успев обнаружить камень, ты удивлялся дважды — внезапной находке и наручникам, что в следующий момент смыкались на твоих запястьях. Соглядатаи Тайлера контролировали эту операцию для того, чтобы потом обвинить любого неугодного в попытке контрабанды алмазов. А это, как раз, и карается либерийскими законами на срок до пяти лет в местах непосредственной добычи алмазов. Вот об этом-то и хотел напомнить улыбающийся Тайлер. Вот только странно, что ведет он разговор явно не по ранжиру. Так говорить под стать какому-нибудь полисмену-вымогателю, а не президенту страны. Мелко, Чарли, мелко. Или ты, как всегда, говоришь не о том, о чем думаешь?
— Жан-Батист Санкара, так мне его представили, — говорю я Тайлеру. — По версии... по версии Вашего чиновника, в кабинете которого мы встретились, это чуть ли не официальный представитель Вашего коллеги из Буркина-Фасо.
— А в чем заключался смысл ваших с ним переговоров?
— Ваше Превосходительство, — я почти искренне возмутился, потому что разговор в кабинете президента действительно походил на какой-то полицейский допрос. — Зачем Вы меня проверяете? Пусть Ваши люди все узнают у него самого. И у Томаса Калибали, его, по-моему, не стоит большого труда разговорить.
Тайлер пожал плечами, хмыкнул и снова взял со стола бумагу.
— Калибали, как следует из полицейского отчета, — вот он, лежит у меня на столе, — обвинялся в нелегальном пересечении границы Республики Либерия, временно укрывался в помещении авиакомпании Эйр Лайберия. В момент задержания так испугался ответственности, что скончался на месте от сердечного приступа. Его сообщник, представитель либерийской авиакомпании, был задержан, но покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна Сезар Билдинг. С ними, предположительно, находился еще один нелегальный иммигрант, но ему удалось скрыться до прибытия сотрудников полиции и иммиграционной службы. Вот так, мой дорогой Виктор.
И Чарльз Тайлер бросил на стол бумагу, на которой и была написана вся эта чушь.
— Ваше Превосходительство, Вы же прекрасно понимаете, что все было абсолютно по-другому. Вашего человека идиоты-полицейские просто выбросили из окна, а этот Калибали был избит до полусмерти, или же ему перерезали горло. — И я мельком взглянул на костяной ножичек на президентском столе.
— Ты прав лишь наполовину, Эндрю. Относительно Калибали. А этот... который наш, он действительно выпрыгнул из окна. Причем, сам. Что его напугало, больше смерти? Что заставило сделать его шаг в пустоту? Я не тешу себя иллюзией относительно моего народа. Я реалист. Ни один человек в этой стране не станет ради меня жертвовать жизнью, а тем более выпрыгивать из окна из-за угрозы ареста. Вот что меня волнует и вот что делает эту историю делом государственной важности и национальной безопасности. И вот почему ты здесь. Ты единственный, кто видел их втроем. И ты знал, кто был третьим.
— И Вы знали?
— Нет, почему? — искренне удивился Тайлер.
— Ну, как же, Вы же назвали его имя.
— Это ты его назвал. А я лишь повторил вслух. Итак, Жан-Батист Санкара.
— Послушайте, Ваше Превосходительство, я все понимаю. Но не понимаю лишь одного. От Цезарь Билдинг до русского кабака полчаса ходу. Неужели все, что Вы описали, вот эти прыжки из окна и сердечные приступы, все это произошло за полчаса? И, главное, как Вы,... — и тут я закашлялся, потому что неправильное, ненужное слово произнес, — как они успели уговорить Григория напоить меня?
Президент сложил губы уточкой, мол, «ничего тут не поделаешь». У него и впрямь была обезьянья мимика.
— Да, все это случилось за полчаса. А что касается Григория, то ты ведь знаешь об этом чудесном изобретении. — И Тайлер приподнял трубку черного телефона, который стоял у него на столе.
— Времени на уговоры было потрачено ровно столько, сколько нужно, чтобы произнести одно лишь слово. «Мезень».
Он меня по-настоящему удивил. Его полиция, оказывается, может работать оперативно. Если захочет, конечно. Но самое удивительное открытие заключалось в другом. Я думал, что ему ничего не известно о Гришином деле. Президенты не занимаются ворованными кораблями. Впрочем, это у нас. А у них, судя по всему, президент может «тереть терки» на уровне участкового, который в жизни больше ста долларов одновременно и не видел. «Болван, не удивляйся и не ври себе,» — услышал я свой внутренний голос. — «Ты знал это с самого начала, когда затеял в этой стране свой бизнес.» Этот странный президент, несомненно, знал о деле Григория. Поэтому мое участие в истории с его пароходом теряло всякий смысл. Как только Волков услышал в трубке название своего корабля, он, скорее всего, сразу понял, что я ему не помощник. Сволочь! Он и впрямь стал настоящим африканцем, ругался я про себя. Его дырявый пароход ему дороже, чем человек, который спас его от смерти. И я еще выслушивал эти его дурацкие сказки про Банановый Остров и про вечную молодость. А вот хрен он получит назад свой корабль! Я сам спалю его лохань, своими руками, даже если этот Тайлер сожрет меня на обед. Но не сейчас спалю, а чуть позже. Я парень добрый, но хитрый, и память у меня хорошая. Поэтому вычеркнем пока Григория Волкова из числа моих верных друзей.
— Так вот, что касается Жан-Батиста, — сказал президент. — Как выглядело его предложение?
— Ваше Превосходительство, это не было предложение. Это нельзя назвать предложением. Это просто мысли вслух.
— И о чем же он думал?
— Об обмене.
— Что на что менять?
Я выдержал паузу, которой мог бы позавидовать премьер Большого Драматического в Питере.
— Билет в Гбарполу на билет в Уагадугу.
Гбарполу — это название местности, над которой кружил мой аэроплан. Ничего хорошего там не было, кроме желтых ям с гнилой водой. И алмазов среди комьев вонючей глины. Конечно же, Тайлер понял, о чем идет речь. И понял даже гораздо больше, чем было сказано. Он задумался, но лишь на мгновение.
— Я так понимаю, что речь идет о послевоенном времени.
Молодец, что и говорить! Все-таки, президент, а не дворник какой-нибудь или кухарка. Может быть, он и не понял, в чем конкретно состояло предложение этих двоих представителей соседней страны, один из которых исчез в неизвестном направлении, а другой вообще закончил свое существование. В моем коротком пояснении он ухватил самое главное, суть сказанного в полутемном офисе его неверного раба: где-то там, далеко, за морями-океанами, его, хозяина страны, уже приговорили и списали со счетов. Его тюремный срок уже определен и математически просчитан. Его заслуги перед мировой демократией дифференцированы, а ответственность интегрирована в общий план развития региона. Даже если он с ним не согласен, его всегда можно вычеркнуть простым движением руки. И я это понял. Но я пока что на его территории. И пока что на президентском столе лежит костяной нож для разрезания бумаги.
— Знаешь, откуда на земле взялись алмазы, Эндрю? — загадочно спросил президент.
— Ну, — говорю, вспоминая свои скромные познания в геологии, — ученые считают, что на Землю их занесло из космоса. Взорвался алмазный метеорит, рассыпался в атмосфере, и поэтому местами бриллианты лежат так близко к поверхности.
— Это вы так говорите. А мы знаем, что все было по-другому.
По выражению лица президента, я понял, что сейчас мне придется выслушать еще одну бесконечную легенду. Вторую за эти долгие сутки. К счастью, притча оказалась короткой.
— За много веков до сегодняшнего дня мать-прародительница глядела на людей и плакала, предвидя их будущее. Ее слезы падали на землю и застывали, превращаясь в алмазы. Она знала все наперед, и там, где жизнь людей будет особенно тяжелой, она плакала слишком долго. Вот почему у нас в Либерии так много алмазов.
— Ваше превосходительство, если следовать логике этой легенды, жизнь в Либерии должна быть просто невыносимой.
— Так и есть, — президент посмотрел мне в глаза, сверкнув белизной белков. Очень серьезно посмотрел.
— Так что ты ответил на предложение этого Санкары? — переспросил он после короткой паузы.
Если я повторю свой ответ, подумал я, это будет выглядеть, как попытка казаться лучше, чем я есть на самом деле. Он все равно не поверит.
— Ответил отказом. Не сошлись в цене.
И мы оба громко расхохотались, как старые партнеры, хорошо понимающие друг друга. Тайлер умел смеяться ярко и захватывающе. Я завидовал африканцам только в одном. Завидовал цвету их зубов, остававшихся белыми даже в условиях отсутствия стоматологии как таковой. Зубы Тайлера были особенно выдающимися. Ровные, хорошо подогнанные, они напоминали крепостной частокол из слоновой кости, если бы, конечно, кто-нибудь задумал построить такую роскошную крепость. Эти зубы, в крайнем случае, слепки с них, с удовольствием купила бы любая стоматологическая академия, чтобы выдавать в качестве наглядного пособия особо талантливым студентам. Когда Тайлер смеялся, его белозубый рот открывался на всю ширину, и за белоснежной стеной резцов, клыков и коренных краснела плоть языка. В такие моменты Тайлер становился похожим на доброго африканского дядюшку. Или трубача Луи Армстронга. Но, как только приступ веселья заканчивался, сходство терялось. Он снова превращался в небритого африканского лидера, чья фамилия заставляла дрожать всю Западную Африку.
— Ну, что, Андрюша, извини за то, что отвлек тебя от твоих дел. Мне тоже пора вернуться к своим. И чек возьми. Бизнес прежде всего.
Теперь он назвал меня «Андрюша». Почти по русски, без американского грассирования.
Я взял со стола бумажку. Сумма, указанная там, вполне меня устраивала.
— Мои люди, вне всякого сомнения, отвезут тебя домой, — произнес Тайлер. — Или не домой? Или тебя надо подбросить к одной нашей общей знакомой?
Вот это был удар так удар! Моя не совсем здоровая голова не выдерживала таких перегрузок. Я встал как вкопанный. Он знал про меня и про Мики. Так что же, выходит, его люди следили за мной, а не за двумя буркинийцами? А на них просто наткнулись случайно? Да нет, какое там! Следили за всеми. Неужели это правда, что полстраны работает на полицию? Вот о чем я подумал. И еще подумал о том, что мне кранты. Не стоило трогать президентских женщин. Даже бывших.
— Ладно, Эндрю, не бери в голову. Я всегда помню о том, что третий лишний, так, кажется, у вас говорят. — И Тайлер снова превратился в смеющегося Армстронга-трубача. Ну, просто милейший добряк! И все же, что-то в его интонации мне очень не понравилось. Как будто бы и эта фраза, и этот смех имели другой смысл. А, может быть, и третий.