В тот день я не собирался ехать к Маргарет. Мне нужно было поработать дома. Я совсем забросил дела своей авиационной империи, которая, казалось, функционировала сама по себе. Но, конечно же, это было не совсем так. Григорий Петрович Кожух умело справлялся с текущими проблемами из моего офиса в Эмиратах. Казбек Плиев держал в своих крепких кулаках личный состав. Своими счетами я управлял сам, с помощью телефона и компьютера, и для этого мне необязательно было покидать Монровию. Я бросил «джип» на улице, возле кафе. После того, как Журавлев удивил хозяина этого, с позволения сказать, заведения, неслыханной щедростью, я мог делать это совершенно безбоязненно. За машиной присматривал и сам босс, и его немногочисленный персонал, и посетители, которых я уже начинал узнавать и здороваться при встрече.
Я успел сварить себе кофе в итальянской экспресс-машине, которая стояла у меня на кухне, когда зазвонил телефон. Кофе мне присылали из Бурунди мои клиенты. Бесплатно, в знак уважения ко мне и моим товарам. Тамошний кофе не отличался особым ароматом, зато это был напиток потрясающей крепости. Одна небольшая чашка бурундийского кофе заменяла пять бразильского. И, главное, мозг, получив дозу африканского кофеина, начинал работать особенно четко и ясно. Я не то, чтобы стал зависим от него, просто этот кофе стал частью моей работы. Хорошей физической и умственной формы.
Я поднял трубку телефона, сделав только один глоток. Кофе был горячим, и я поставил чашку на прозрачную поверхность журнального столика, сделанного из стекла и блестящего металла. На том конце провода был Леня Манюк, мой давний приятель, советчик, партнер, кредитор. И, конечно, конкурент.
— Ну, здорово, бродяга. Не слышал тебя полжизни. Но зато я знаю, где тебя искать. В отличие от Интерпола.
Манюк был старше меня лет на пятнадцать. Нас разделяла вечность воспитания, мировоззрения и жизненного опыта. В эти пятнадцать лет умещалась судьба советского цеховика со всеми полагающимися коллизиями — ходками в тюрьму, отстрелом конкурентов, эмиграцией в Израиль и возвращением на постсоветское пространство. Всего того, чего у меня в жизни не было. Удивительным было то, что и в его случае, и в моем, жизненный опыт заставил сознание эволюционировать в парадоксальном и непредсказуемом направлении. Манюк, человек, у которого частное предпринимательство сидело в крови, как древний инстинкт, получил от Советов на полную катушку. Строгий режим с конфискацией.
Но сейчас, болтаясь по европейской части бывшего СССР, он плачет по временам раннего Брежнева. «При нем каждый брал, сколько хотел,» — таков был его главный аргумент, как будто сейчас Манюку кто-то мешал «брать» в том количестве, которое он сам для себя определял. Я же был типичным продуктом фабрики по производству строителей коммунизма, но, тем не менее, о том, что эксперимент большевиков провалился, нисколько не жалел. Я думаю, все дело в том, что Леня Манюк успел и при советском режиме попробовать на вкус богатую жизнь. Тогда это было опасно, щекотало нервы покруче прыжков с парашютом и делало тебя человеком абсолютно другого качества на однородном серо-зеленом фоне. Почти инопланетянином в блестящем костюме цвета голубой металлик. Вот этого чувства собственной исключительности и не хватало сегодняшнему Лене Манюку. Так мне казалось. И то, что этот бывший цеховик, у которого было несколько легальных источников доходов, занялся еще и оружием, говорило в пользу моей теории.
— Как там жизнь, в Африке? — задал он мне дежурный вопрос. Как жизнь в Африке, он прекрасно знал и без меня, и поэтому, без переходов, стал долго, в подробностях, рассказывать о своей жизни на два дома, в Москве и Тель-Авиве. Рассказ был долгим. И дорогим, учитывая стоимость телефонной связи. Я стал путаться в именах его многочисленных бывших и действующих жен, детей, внуков и любовниц. Ради приличия в ключевых местах повествования поддерживал рассказчика возгласами «Мгм», «Ага» и вопросами совершенно идиотской направленности «А он что?», «А она что?», «А они что?», которые, вместо того, чтобы вызывать раздражение, почему-то воспринимаются собеседником очень положительно. Я слушал, не слушая, и ждал, когда Манюк перейдет к главному. Цели, собственно, звонка. Леня заставил меня ждать довольно долго. Хотя, впрочем, за свой счет.
— Андрей, я по поводу Левочкина. Я не спрашиваю тебя, как это случилось. Это не мое дело. Но я знаю, что ты был там. — трубка закашлялась и продолжала хриплым голосом. — Я имею в виду, там, в Либерии. Груз твой. Левочкин, конечно, не лучший экземпляр. Был. Но у него осталась семья. Двое детей. И еще по двое у его людей. Ты же знаешь, страховки им не видать.
Я понял, к чему клонит Леонид, но решил сперва «включить дурака».
— Почему? — удивился я. — Они ж наверняка застрахованы не в Африке.
— Они вообще не были застрахованы, — бросил Манюк слегка раздраженно. И продолжил. — Но дело не в этом. Будь они застрахованы хоть в Швейцарии, ни одна комиссия на место происшествия не рискнет отправиться. Поэтому официально они считаются пропавшими без вести.
— Подожди, подожди, — говорю. — А репортаж этого твоего парня, которого ты мне подбросил, Журавлева, разве не считается доказательством?
— Доказательством чего? Для кого? — рявкнула трубка. — Я же говорю, они не были застрахованы! Никто не приедет забирать тела в эту Монровию. Да и тел, небось, уже и не найдешь. («Небось,» — мысленно согласился я с ним.) А деньги их семьям нужны как воздух. Причем не когда-нибудь, а сегодня.
Леня вздохнул. Я тоже вздохнул. Мы помолчали.
— Так что же будем делать? — первым нарушил молчание Леня. Еще на заре своего бизнеса я усвоил правило — кто первый называет сумму, тот, соответственно, и платит больше. Поэтому я тянул время.
— Я говорю, что мы будем делать? — сердито повторил голос в трубке.
— А ты, Леня, что предлагаешь? — ответил я вопросом на вопрос.
— По двадцать штук за каждого летчика. Всего шестьдесят.
— Сколько ты хочешь от меня?
— Я хочу, — ворчливо передразнил меня Манюк. — Я вообще ничего не хочу давать. Но надо. Знаешь, как по жизни бывает? Зажмешь копейку, и потеряешь миллион. А дашь на святое дело, и к тебе миллион вернется.
— Леня, скажи мне, а кто в святом деле собрался участвовать? Только честно.
Трубка опять вздохнула.
— Пока только я. В Душанбе Левочкин летел с моим барахлом. Там он разгрузился и взял на борт твое.
Я подумал и объявил:
— Значит, так. Я даю на всю эту историю пятнадцать тысяч долларов. Четвертую часть. Больше ни дам ни копейки.
— Это почему? — удивилась трубка.
— Простая арифметика. Арам не был владельцем самолета. У него есть босс в Симферополе, который и есть главный получатель бабла. Пусть платит свою долю, как и мы.
— Витя, — закряхтел Манюк. — но ты же знаешь, «Пятый океан» банкрот. Они же фактически закрывали глаза на «левые» рейсы, которые Арам делал на свой страх и риск.
— А контракт ты с кем заключал? С Левочкиным или с «Пятым океаном»? Так что дави на них, пусть ищут деньги у себя в Симферополе.
— Ну, ладно, а еще четвертушка? — примирительно спросил Манюк.
— А еще четвертушка с тех, кто «крышевал» эту компанию в Киеве.
— Да ты что! — охнул Леня. — Эти уж точно ничего не дадут.
— И я больше не дам. — Я замолчал. Потом у меня вырвалось, совсем случайно и очень злобно:
— Они зарабатывают на этом больше нас с тобой. Они и должны были сюда приехать. Хотя бы посмотреть на то место, где е...нулся этот борт! И потом написать свои выводы. Пускай фиктивные, пускай вранье! Но они могли бы сами себе сказать, что не испугались приехать на место летного происшествия. Что были на войне, на которой сбивают их самолеты и убивают их людей. Чтобы перед остальными своими камикадзе им не стыдно было. Ты-то меня понимаешь?!
Я перевел дыхание и успокоился. Потом заговорил снова.
— Леня, ты же знаешь, ты не святой. Я не занимаюсь благотворительностью. Я мог бы сидеть в Киеве, в Москве, в Дубаи, наконец. Но я нахожусь здесь и хлебаю то же дерьмо, что и мои летчики. Сколько раз для меня это могло закончиться так же, как и для Левочкина? А эти сидят в хорошо охраняемых офисах, носят дорогие костюмы и при слове «малярия» трясутся от страха и брезгливости. Так что пусть платят за свой комфорт. Я за них платить не намерен.
— Хорошо, — нехотя согласился со мной Леня. — Я с ними попытаюсь поговорить. А как ты сможешь перевести деньги?
Дальше пошли технические подробности. Их обсуждение заняло примерно в десять раз меньше времени, чем рассказ Манюка о его личной жизни.
— Ну, кажется, все, — подвел итог беседы Манюк. И словно спохватился. — А ты-то как? Жив-здоров? А то про малярию так громко кричишь. Знаешь, у кого что болит, тот о том и говорит. Ты там поосторожнее.
— Да все в порядке у меня, не волнуйся. Исправно пью виски. Регулярно поддерживаю уровень алкоголя в крови, чтобы малярия не пристала.
— Я вот что тебе скажу, Андрюша. Я старше тебя. Возможно, я не умнее тебя, но я старше. И, как старший, скажу тебе — пора возвращаться к нормальной жизни. Одеть дорогой костюм, занять достойное место в охраняемом офисе. Можешь, конечно, не трястись при слове «малярия», но для профилактики тебе уже положено переключиться на более прохладные страны. Тебе ведь не обязательно руководить твоим бизнесом из эпицентра. В дорогом костюме больше заработаешь.
— Леня, дружище, — я заговорил было менторским тоном, но сразу же осекся. В случае с Манюком поучительные интонации были неуместны. — Ну, что тебе сказать, как тебе объяснить? Я и сам не знаю, почему я застрял здесь так надолго. Наверное, потому что мне все это нравится.
— Нравится?
— Ну, да. Я втянулся. Я сел на аттракцион, с которого не спешу слезать.
— А деньги? Разве тебе они не нужны?
— Мне их хватает. Больше не надо. — Я мысленно представил себе, как вытянулось и превратилось в овал круглое лицо Манюка в тот момент, когда я произнес эти слова, сделал хорошую паузу и продолжил. — Но и меньше тоже не надо.
И мы оба громко рассмеялись. Но на душе было необъяснимо грустно. Такая усталая грусть, похожая на затихающую зубную боль. Слегка беспокоит, но работать не мешает.
Я был не прочь воспользоваться единственным лекарством, которое могло бы мне помочь. Я вышел на улицу, сел в джип и отправился в ресторан «Бунгало». В это время Маргарет обычно руководила процессом зарабатывания денег на голодных монровийских чиновниках, которые заказывали бизнес-ланч в ее ресторане, восседая в своем кабинете или же за столиком на площадке, прямо среди гостей. Я уже неплохо изучил привычки Мики и обычно не отрывал ее от дел среди бела дня. Но в этот раз мне хотелось забыться. Пока я ехал в «Бунгало», тихая грусть вела себя точно, как зуб с дыркой. Сначала она едва напоминала о себе, потом стала давить все сильнее и сильнее, и, наконец, ко мне опять вернулось то отвратительное чувство, которое накатило на меня в Сприггсе, в день нашего с Маргарет знакомства. Это было странное и унизительное чувство. Как-будто бы одновременно тебя уличили в трусости и в чем-то невероятно постыдном. Например, застукали в постели с женой лучшего друга, и ты попытался бежать, забыв надеть впопыхах штаны. Когда я подъехал к «Бунгало», я готов был отдать гораздо большую, чем пятнадцать тысяч долларов, сумму, если бы можно было избавиться от чувства вины перед незнакомой мне женщиной и ее детьми, которые живут в далеком Симферополе и все еще надеются, — я уверен был, они надеются, ведь официально экипаж числился пропавшим без вести! — что однажды Арам Левочкин вернется. «Это совесть?» — удивленно спрашивал я сам себя. Ответа не было.
В ресторане людей было немного. В основном, мужчины в белых рубашках и при галстуках, восседавшие каждый за своим столиком. Пиджаки, черные и серые, висели рядом, на спинках свободных стульев. Среди посетителей было несколько военных. Они сидели дружной компанией и пили кока-колу, положив на стол береты голубого цвета. Военные наблюдатели ООН предпочитали наблюдать за мирным процессом из ресторана.
Среди посетителей Мики не было. Значит, она у себя в кабинете, решил я и направился к деревянным дверям, которые вели в служебное помещение ресторана. Оттуда слегка веяло холодком. Внутри работал кондиционер. Верный знак того, что хозяйка на месте. Когда Маргарет уезжала из этого заведения, администратор спустя некоторое время выключал кондишн. Из соображений экономии. Я не сомневался, что сэкономленные средства в виде неизрасходованного бензина для электрогенератора он использовал исключительно по своему усмотрению. Маргарет это устраивало. Она, как мудрый менеджер, позволяла себя обманывать, но, конечно же, в некоторых пределах.
В дверях я столкнулся с официантом в белой спецодежде с двумя рядами блестящих пуговиц. Он чуть не выронил из рук поднос с жареной рыбой.
— Сэр, вы куда? — спросил он, виртуозно восстановив равновесие тела.
— К мисс Лимани.
— Ее нет.
Я удивился. Работающий кондиционер говорил о другом.
— Она, видимо, уже уехала? — поинтересовался я у официанта.
— Нет, как раз наоборот. Она обещала приехать утром, но так и не приехала.
Очень странно, подумал я и тут же отправился к Мики домой. В этой непредсказуемой стране с ней могло произойти все, что угодно. Дорога в район роскошных вилл, которыми владела местная элита и иностранные дипломаты, была не слишком загруженной. Это была пятница, мусульманский выходной. Либерия, как известно, в основном исповедует христианство, мусульмане здесь составляют меньшинство. Но жители придорожных селений, мимо которых я ехал, были последователями Мухаммеда, насколько я мог судить по невысоким минаретам, выложенным из кирпича и оштукатуренным, все, как один, белым раствором. Вскоре появились лужайки с ровно постриженной травой, и вдалеке я заметил дом на сваях, в котором жила моя чернокожая невеста.
Через минуту я уже стоял под воротами ее владений. Я выскочил из машины, так и не захлопнув дверь, — здесь в этом не было особой необходимости, — и хотел было нажать на кнопку звонка. Вдруг моя рука остановилась. Не могу понять, по какой причине. Возможно, если бы я позвонил в дверь Мики, все в моей жизни сложилось бы иначе. Но я решил по-хулигански перелезть через забор.
Ноги мягко и пружинисто коснулись зеленой травы. Я двинулся к дому на сваях, отметив с удивлением, что не вижу и тени присутствия кого-либо из прислуги. Я поднялся по внешней лестнице и подошел к двери, которая вела внутрь дома. Она была незаперта. Я зашел. В гостиной работал огромных размеров телевизор, интенсивно ворковавший взволнованным голосом сиэнэновской ведущей Кристиан Аманпур о сложной ситуации в Палестине. На столике перед экраном, в затвердевшей лаве кофейных пятен, стояли пустые миниатюрные чашки. Их было две.
Я молча зашел в спальню Маргарет. Там никого не было. Постель аккуратно застелена. Занавески на окнах задернуты. Никакого постороннего запаха, — духи, кофе, легкий винный аромат, — обычно свидетельствовавшего о пребывании женщины, я не уловил. Тогда я вышел из спальни и направился в гостевую комнату, где совсем еще недавно прошла моя первая ночь в этом доме.
Подходя к комнате, я уловил мерный ритмичный звук, напоминавший скрип старых рессор на ухабах. Воображаемые рессоры скрипели через равные интервалы времени, как будто ухабы находились на одинаковом расстоянии друг от друга. Я открыл дверь. Здесь все было мне знакомо. Телевизионный экран, почти такой же большой, как и в гостиной. Стул со следами пивной пробки, которую Журавлев, поленившись найти открывалку, по-простецки срывал о деревянную спинку. Широкая кровать в розовых простынях кокаинового оттенка. Разметав эти простыни, в постели находилось хорошо знакомое мне тело. Правду говоря, тел было два. Одно из них принадлежало Маргарет. Я его не видел полностью, но узнал по щиколоткам, не слишком тонким, и, в то же время, обещавшим массу наслаждения своими крепкими очертаниями. Ее согнутые в коленях ноги казались особенно длинными, благодаря вытянутым ступням, выгнутые подъемы которых выглядели продолжением линии ног, как это бывает у балерин. Между этими ногами, раскачиваясь вперед-назад, маятником двигалось другое тело. Мужское. С широкими плечами и рельефными икрами. Спортивное. Ухоженное. Черное. На верхнюю половину тела была надета белая представительская рубашка со сбившимся в сторону воротником. Остальные детали мужского костюма лежали на том самом стуле, о спинку которого Журавлев открывал бутылку пива.
Оба тела не издавали ни единого звука. Если не считать скрип мебели. Верхнее выполняло свою тяжелую мужскую работу. На правой лодыжке поблескивала дорожка, оставленная каплей пота. Нижнее амортизировало вместе с кроватью. Вытянутые ступни подрагивали в такт общему движению слившихся тел. Со стороны это выглядело красиво, но не особенно возбуждающе. Возможно, не хватало озвучки, без которой зрелище напоминало исполнение тяжелой взаимной обязанности. Верхнее тело, увиденное мной, с позволения сказать, спины, тоже показалось мне знакомым.
Мое сознание фиксировало увиденное отстраненно, словно все в этой комнате происходило не со мной и не с Маргарет. Не знаю, долго ли я простоял возле розовой постели, но я запомнил все подробности хеппенинга в гостевой спальне. Периферическое зрение постепенно отключалось, словно свет в зрительном зале, пока включенным не остался один-единственный софит, в световом пятне которого оставалась лишь одна деталь. Узкая женская ступня, с напряженными, как струны, прожилками, желтоватым полукругом африканской пятки и красными леденцами ногтей. И тут мои глаза вмиг продернулись красными шторками ярости, такими же красными, как педикюр Маргарет.
Я бросился к постели, схватил мужскую особь за ворот рубахи и рванул его на себя. Ткань в моей руке треснула, но рубаха выдержала. «Дорогая, падла,» — выругался я про себя мимоходом и притянул к себе черного мужика еще сильнее. Он оказался достаточно тяжелым и неповоротливым. Парень завертелся у меня в руке, но все же не смог выскользнуть из белой рубашки. Ниже рубахи его главный атрибут пребывал в рабочем состоянии и пружинисто болтался из стороны в сторону. С него вяло свисал резиновый чехол. Выше рубахи испуганно скривились полные губы в обрамлении плотной черной щетины. Молодой мужчина, запутавшийся в собственной белой рубахе, был слишком похож на своего отца. Не узнать его было невозможно. Чакки Тайлер. Сын президента Либерии собственной персоной.
Я рявкнул и потянул Тайлера-младшего к двери спальни. Тот продолжал бессмысленное сопротивление. Я давно заметил, что либерийские мужчины, несмотря на потрясающе красивое сложение, не отличаются особой физической силой. Широкие плечи и рельефная мускулатура здесь не редкость. То, чего европейцы добиваются, годами истязая себя в спортзалах, здесь в порядке вещей и не является исключением из правил. Но форма обманчива. Упругие либерийские мускулы, как правило, не выдерживают конкуренции с пропитанным табаком и алкоголем бледнолицым телом. Я с легкостью нес хорошо сложенного сына президента, и силы мои утраивала ярость и ревность.
Мы вылетели из спальни. Краем глаза я успел заметить Маргарет. Она оставалась лежать на кровати, ничуть не изменив позы, даже не накрыв свою наготу, ее ноги оставались согнутыми в коленях. Мики лишь чуть расслабилась, коснувшись ступнями розовых смятых простыней. Она молчала. Ни оха, ни вздоха, ни тени испуга или удивления. А я уже летел вниз, по внешней лестнице, и ноги Тайлера-мл. цеплялись за ступеньки. Если бы я его отпустил, то он мешком скатился бы вниз. Но я его крепко держал за шиворот, еще, впрочем, не зная, что собираюсь с ним сделать. Спустившись на лужайку перед домом Маргарет, я несколько раз метнулся из стороны в сторону и наконец решительно двинулся к воротам. «Нет, нет!!!» — визжал тридцатилетний мужчина, пытаясь достать мое лицо кулаком. Я упреждал его движение, периодически отводя руку в сторону всякий раз, когда он опасно приближался к моей челюсти. Удивительно было, что его мужское достоинство во время этой сцены оставалось готовым к бою и покачивалось в такт нашим перемещениям. Я подскочил к воротам и нажал кнопку. Замок щелкнул, и калитка отворилась. За калиткой открылся холмистый рельеф престижного района, весь в клумбах и газонах перед симпатичными особняками. Я что было силы толкнул Чакки вперед. Он вылетел из калитки, замелькав желтыми пятками и покрытыми курчавыми волосами ягодицами. Достаточно далеко от ворот отлетел. Калитка захлопнулась.
Я повернулся к дому лицом. На верхних ступеньках лестницы стояла Маргарет. Мики была в халате. Она держала в руках ворох тряпок. «Штаны, отдай штаны,» — услышал я с той стороны забора крики и всхлипывание. Тут я рассмотрел, что тряпки в руках Маргарет были деталями мужского костюма. Того самого, который лежал до этого на стуле в розовой спальне. Она швырнула мне его сверху вниз. Пиджак упал камнем. В кармане был какой-то тяжелый предмет. То ли портсигар, то ли пистолет. Штаны вспорхнули черной птицей и приземлились прямо возле меня. Потом, один за другим, прилетели темные лакированные туфли. Я сгреб все это в охапку и перебросил через забор. «Ты, сволочь, еще будешь есть собственное говно,» — донеслось до меня с той стороны. Судя по шороху, владелец костюма одевался. Я поднимался по лестнице. Меня не интересовал Тайлер. Меня интересовала женщина на верхних ступеньках. Она спокойно поглядела мне в глаза, развернулась и зашла в гостиную. Заходя вслед, я услышал хлопок двери автомобиля. «Это же мой!» — спохватился было я. Но Тайлер уже завел двигатель. Мой «джип» рванул с места. Без меня.
— Ты хочешь меня ударить, Андрей? — спросила Маргарет, назвав меня русским именем. Она, стоя ко мне спиной, наливала кофе. Шелковый китайский халат прохладно охватывал ее округлости. Она отхлебнула кофе из чашки и повернулась. Я встретил ее спокойный взгляд, без тени испуга и смущения. Возможно, сначала, пока я управлялся с Тайлером, мне и хотелось порвать ее на части. Но чувство первичной мести я уже утолил. А любовь к этой странной женщине никуда не исчезла.
— Зачем? — только и смог я выговорить, глядя на то, как она пьет кофе. — Зачем?
Я повторил свой бессмысленный вопрос еще много раз.
— Энди, ну разве это важно? Это произошло со мной, с тобой, с Тайлером. Сейчас он приедет к отцу и все доложит. И тогда тебе конец. Или поступит проще. Возьмет своих головорезов и вернется с ними в мой дом.
Маргарет, как всегда, была права. Чарльз Тайлер-мл. возглавлял антитеррористическое подразделение, подчинявшееся непосредственно администрации президента. Преторианскую гвардию своего отца. Чак умчался на моей машине. Когда я подъезжал к дому Маргарет, я не видел поблизости никакого другого автомобиля. Это говорило о том, что сын президента отпустил своего водителя. Вряд ли надолго. Сейчас они встретятся на дороге. Значит, для того, чтобы вызвать сюда свой спецназ, парню понадобится совсем немного времени. Не нужно ехать к папе. Можно воспользоваться телефоном, который наверняка имелся в служебной машине. Вероятнее всего, Тайлер уже сделал звонок и наябедничал обо мне, кому следует. Но почему я думаю обо всем этом? По всем законам жанра мне должно быть абсолютно все равно, что случится со мной в ближайшее время, как, впрочем, и в отдаленном будущем. Любой на моем месте, потеряв разум от ревности, стал бы крушить мебель, посуду и предметы роскоши. А я все же думаю о спасении своей шкуры. Да, я собирался кое-что разбить в этом доме, даже приметил ближайшую ко мне тяжелую пепельницу, чтобы метнуть ее в жидкокристаллическое лицо Кристиан Аманпур. Я не имел ничего против Аманпур лично, скорее, я был против телевизора, в котором она появилась в тот самый момент, когда Маргарет предавала нашу любовь. «А, возможно, и продавала,» — мелькнула у меня мысль. Наверное, я заслужил это, потому что и сам часто предавал и продавал многих. Ее, в том числе. По крайней мере, мысленно. Вот хотя бы сейчас, после сцены с Чарли, я думал о том, что угрожало, в первую очередь, мне, а не ей. А она, как всегда, была спокойна, словно ничего не произошло и ничего уже не произойдет. Она улыбнулась мне. «Ну, разбей здесь что-нибудь, если хочешь,»— означала ее улыбка. Я рухнул на мягкий диван.
— А сделай-ка и мне кофе. Налей сюда. Мыть необязательно, — и я пододвинул к ней чашку, из которой до меня пил Тайлер. Наверняка это была немытая чашка Тайлера, одна из двух стоявших на столе в тот момент, когда я зашел в дом. Из другой сейчас пила кофе сама хозяйка. Я молча ждал, пока Маргарет сварит кофе. Она налила горячую коричневую жидкость почти до края чашки, подала мне и села рядом.
— Ничего не могу с собой поделать. Я хотела его. А люблю тебя. Любовь и желание вещи разные. Во всяком случае, со мной происходит именно так. Я жалею о том, что сделала. Но это повторится вновь. Я не знаю, когда и где, но я знаю, что обязательно повторится. Тебе нужна такая жена? Тебе нужна женщина, для которой предательство и измена разные вещи? Если да, то я останусь с тобой.
— Он позвонил мне утром. Сказал, что знает о моем грядущем замужестве. Поздравил. — продолжала Маргарет. — Потом сказал, что приедет поговорить. После того, как он отпустил своего водителя, мне сразу стало ясно, чего ради он у меня появился. Он выпил кофе. Ты этого, наверное, не поймешь, но все же постараюсь объяснить. Он глотал горячий кофе такими большими жадными глотками и одновременно так нежно, осторожно касался губами края чашки, что мне захотелось его. Мне показалось, что в нем появилось что-то новое, чувственное. Такое, чего я еще не знаю. Тогда я просто позвала его в постель. И поняла, что ошиблась. Он остался прежним примитивным бревном. Впрочем, это неважно. Я ни в чем не раскаиваюсь и ни о чем не жалею. Я дрянь. Но я это я. Меня не изменишь, я и сама не собираюсь меняться.
Я пил кофе из чашки Тайлера. Моя будущая жена сознавалась мне в том, что собирается спать с другими мужчинами. Через час, а может быть, и раньше, за мной приедут люди, готовые порвать меня на лоскутки. «Так всегда бывает в Африке с белым человеком в тот момент, когда он начинает думать, что уже стал здесь своим,» — философски успокаивал я себя в мыслях.
— Ты говорила, что раньше у тебя с Чакки был только оральный секс, — я попробовал быть остроумным. — Видимо, парень, наконец, перестал тебя бояться.
— Да, и еще кое-что, — сказала Маргарет, не обратив никакого внимания на мою иронию. — Мне кажется, я беременна. Думаю, от тебя.
Это было уж совсем по-женски. Так обычно говорят представительницы слабого пола всякий раз, когда хотят рядом с собой удержать мужика. Только теперь я по-настоящему понял, что в Африке я чужой.