— Пей! — услышал я голос в темноте. — Пей.
Здесь темно. Воздух липкий и прогорклый. Все пространство вибрирует, подчиняясь ритмам невидимого двигателя. Вот, оказывается, что бывает после того, как наступает конец. Я уже не человек из плоти и крови, а просто мысль, пойманная неизвестным ловцом и помещенная на вечное хранение в середину черной бесконечности.
— Пей, — упрямо повторял знакомый голос, но я никак не мог вспомнить, кому он принадлежит. Голос настойчиво и упрямо повторял кому-то свою просьбу. И я догадался, что этот кто-то — я сам. Я почувствовал, как в меня вливается тоненькая струйка жидкости, и обнаружил, что кроме мысли у меня есть еще губы и глотка.
Постепенно ко мне возвращались чувства. Наверное, так чувствует себя робот, к которому по одной присоединяют конечности. Сначала он это просто программа, записанная на чипе. Потом у него появляются фотоэлементы, он начинает видеть мир. Потом к нему подсоединяют тело, руки, ноги. Он шевелит пальцами и радуется тому, что может узнать этот мир наощупь.
Мое горло оказалось пересохшим, а губы растрескавшимися. Мне стало больно глотать неизвестную жидкость, и в знак того, что, мол, достаточно, я покачал головой. Я могу шевелиться! Это было удивительное открытие. Значит, еще не конец, и жизнь продолжается. Но вместе с чувствами стала возвращаться и память. Я вспомнил палубу корабля. Огненный шар над ней. И то, что было внутри этого шара. То, ради чего я отдал бы, не раздумывая, все, что имел. Я отдал бы все ради того, чтобы в момент вспышки оказаться в вертолете. Но это было уже невозможно.
— Он стонет, — заговорил другой голос, тоже довольно знакомый. — Значит, будет жить. Дай ему еще этого пойла.
Микстура снова полилась внутрь меня. Я ощутил ее вкус только со второго раза. Она напоминала травяной чай, который собирают в крымских горах, а потом вязками сушат под потолком, помешанные на своем здоровье старухи. Как ни странно, неприятный напиток окончательно вернул меня в этот мир, назад к реальности. «Хорошо бы открыть глаза,» — сказал я сам себе и поднял веки. Свет электрической лампочки ударил мне в глаза. Почти, как вспышка от взрыва. Я увидел в самой середине стеклянного пузыря молнию от вольфрамовой нити и снова прикрыл глаза.
— Порядок, — удовлетворенно сказал первый голос.
Я вспомнил, кто этот человек. Его зовут Сергей Журавлев, журналист. А второй это Григорий Волков, капитан корабля и, по совместительству, неблагодарная сволочь. Между собой они говорили на языке, который мое сознание идентифицировало как русский. Я был почти в порядке. Если не вспоминать о том, что мне больше хотелось умереть, чем жить.
— Полежи, полежи, Андрей, — ласково сказал Григорий.
Но я и без его уговоров не хотел вставать.
— Послушай, Гриша, не трогай его. Пойдем отсюда. Придет в себя и встанет сам, — попросил вполголоса Журавлев.
Григорий согласился. Я услышал, как щелкнул автоматический замок и где-то за дверью затихло неторопливое шарканье шагов. Я снова приоткрыл глаза и осмотрелся. Возле меня стояла крашеная белой краской тумбочка. Над ней висела полка с книгами. Я повернул голову. Ноги упирались в грязный пластик стены. Помещение очень напоминало купе проводника в поезде дальнего следования. Только окно было не квадратным, а круглым, с мутным стеклом, за которым плескалась зеленоватая вода. Я понял, что нахожусь в капитанской каюте. В которой до меня спала Маргарет. Мне захотелось закрыть глаза, и я снова ушел в беспамятство.
Когда я в следующий раз открыл глаза, рядом со мной, на краю койки, сидел Григорий. В руках у него была плоская металлическая фляжка.
— Выпей, — протянул он ее мне.
Я взял фляжку и сделал небольшой глоток. Опять трава. Я бы лучше выпил виски, причем, всю бутылку залпом.
— Сейчас тебе это нужно больше всего, — сказал Гриша, словно прочитав мои мысли.
«Мне уже ничего не нужно,» — горько усмехнулся я про себя и попытался приподняться. Голова гудела. Когда я сел, свесив ноги с койки, в висках застучало.
— Вставай постепенно, — посоветовал Волков. — Хочешь, помогу?
Я отвел в сторону его участливую руку и привстал с койки. Ноги были словно набиты ватой и плохо слушались. Я сделал несколько шагов по крохотной каюте и снова сел на койку.
— Тяжело? — риторически спросил Григорий.
Я вместо ответа глотнул еще немного из металлической фляжки.
— Оно и понятно, — пробормотал моряк, — три дня пластом...
— Как три дня? — переспросил я его.
— А вот так. Ты три дня был без сознания. Тебя то лихорадило, то попускало. Весь в холодной испарине. Тошнило тебя постоянно, даже вода в желудке не удерживалась. Очень похоже на лихорадку лассо. Но не лассо. Что-то на нервной почве.
«На нервной почве», Гриша, это хорошо сказано.
— А у меня запас разных настоек, — продолжал Волков, — Гриссо дал мне в дорогу целую аптеку. Торговать можно. Я, конечно же, не Гриссо. Но кое в чем немного разбираюсь. Мы с Сергеем по капле в тебя эти чаи заливали. Разжимали челюсти фанеркой и заливали. А сегодня ты уже сам справился.
Значит, прошло уже три дня после того, как Суа Джонсон сделал выстрел из гранатомета.
— Где он? — спросил я Волкова.
Он сразу понял, о ком я спрашиваю.
— Нет его, Андрюша, совсем нет.
Я почему-то заранее знал, что он ответит именно так.
— Андрюша, — осторожно задал мне вопрос Волков, — а ты знаешь, почему он сделал это?
Конечно, я знал. Догадывался, по крайней мере. Идиотское стечение обстоятельств: вертолет принадлежал человеку, которого Джонсон считал своим врагом номер один. Может быть, этот человек тоже был среди пассажиров. Этого я не мог знать. А Джонсон не мог знать, что на борту вертолета находится Мики. У меня не было ни сил, ни желания, чтобы рассказывать сейчас всю эту долгую историю, и я ограничился утвердительным кивком головы.
Мы вышли на палубу. Я не пытался идти быстро и особенно осторожно поднимался вверх по трапу. Григорий неотступно следовал за мной и, как медсестра, заботливо поддерживал под локоть. На палубе к нам присоединился Журавлев. Он подхватил меня с другой стороны, и они наперебой принялись задавать мне глупые вопросы «Ну, как?», «Нормально?», «Не тошнит?», «Голова не кружится?», «Еще или посидишь?» Этот поток слов я оставил без внимания. И только настойчиво перебирал ногами в направлении носовой части судна. Что-то здесь было не так. Снасти искорежены, поручни срезаны, причем, как-то неаккуратно. Дощатое покрытие палубы иссечено так, словно на ней кололи дрова, а местами доски были сорваны. Я удивленно посмотрел на Волкова. Тот, скорчив недовольную гримасу, пожал плечами:
— Винт вертолетный прошелся. Когда вертолет упал в море. Совсем рядом с бортом.
— Как это могло случиться? Вертолет же ушел от корабля? — спросил я.
— А хрен его знает, Андрей, этот винт прилетел, как бумеранг. И судно слегка порубил, и Джонсона.
Я с сомнением посмотрел на капитана. Тот нахмурил свои густые брови:
— Ты что же, думаешь, это я Джонсона порешил?
Нет, конечно, Григорий не стал бы этого делать. Ну, а даже если бы и стал, то что мне теперь до этого? Я остановился и присел на корточки. За спиной оказалась металлическая опора неизвестного мне назначения. Обычно таких предостаточно на любом корабле. Я смотрел на океан. Над невысокими волнами повис легкий туман. В этих краях туманы редко бывают, впрочем, откуда мне знать, я же не моряк, меня больше интересуют облака в небе, чем туманы на земле. Или на воде. Но дымка постепенно стала расходиться. Туман поредел, и за ним, словно на лице дамы под вуалью, стали проявляться знакомые очертания. Когда ветер окончательно развеял туман, я увидел город.
Прямоугольники стеклянных башен выстроились в ряд, как будто встречая дорогого гостя. А перед ними, беспрерывно шевеля своими стрелами, громоздились краны в порту. Между кранами и небоскребами лежала лагуна, но с борта «Мезени» ее не было видно. Казалось, что город начинается сразу за портом. Конечно, это было вовсе не так. В Африке вообще все всегда бывает не так, как кажется на первый взгляд. В одном я был уверен. Город называется Абиджан, здесь есть хорошие гостиницы с саунами, тренажерными залами и джакузи. А накрахмаленные простыни приятно хрустят, когда ложишься на них в первый раз. Здесь есть ночные клубы и дискотеки, а таксисты всегда улыбаются, потому что этого от них требуют владельцы таксомоторных компаний. Здесь не увидишь детей с культями вместо рук и ног, играющих в футбол на костылях, а в прохладных офисах с тобой о делах будут вежливо говорить приятные молодые люди в строгих костюмах с галстуками. Абиджан это очень хороший город. Идеальное место для любителя безопасной африканской романтики, который всегда успевает вовремя остановиться на грани. А я возвращался из-за грани, с той стороны. Я хотел порадоваться башням Абиджана. И не мог. Я просто не знал, что мне там делать. Но там, откуда я плыл, делать мне уже точно было нечего. Когда не знаешь, что делать, всегда иди вперед.
«Мезень» не пустили в лагуну. Ее оставили на внешнем рейде и согласились выслать пограничную полицию только после того, как Григорий сообщил на берег, что у него на борту белые беженцы. У меня не было паспорта, у Сергея тоже. Но Петрович все сделал, как надо. и на берегу нас уже ожидали временные документы.
Мы стояли на палубе и смотрели на город. Уже собиралось темнеть, и закат выкрасил гребешки мелких волн в багровые тона. Рассекая красноватые воды залива, в нашу сторону двинулся пограничный катер. Григорий тихо подошел ко мне и сунул в руки железную китайскую фляжку с приваренным к ней гвардейским значком. Фляжка была полной.
— Возьми, Андрюша, это подарок от Гриссо.
— Что это?
— Да так, отличная штука для нервов. Будет тебя колбасить, глотни чайную ложечку.
— И что?
— И ничего. Тебя сразу попустит. Только помни: одной ложки достаточно. Очень сильная штука.
Я пробормотал «спасибо». И только, когда катер швартовался к борту «Мезени», я сообразил, к чему это Григорий клонит.
— Погоди, Гриша! — подтянул я его за плечо к себе поближе. — Ты что же, на берег не идешь?
Волков помотал головой:
— Нет, я возвращаюсь.
— Возвращаешься?! — удивился я. — Но ты же собирался уехать из Африки!
Григорий пожал плечами, что означало «все в жизни однажды меняется».
— Гриша, но ведь там идет война! Если ты туда вернешься, тебя расстреляют!
— Кто? — спросил Волков.
— Ну, кто-кто? Все! Да любой, у кого есть оружие.
Григорий улыбнулся, словно знал больше других о будущем.
— Андрей, там у меня проблем не будет, поверь. Тайлера посадят. На его место придут другие люди. А я со своей старушкой «Мезенью» на хлеб всегда заработаю. Вот и заведение мое после войны нужно будет в порядок привести. Сам видел, и там нужно будет копейку вложить.
Он смотрел на меня, улыбаясь, как идиот на доктора в психлечебнице. Я слушал его и поддакивал, словно боялся, что его тихое помешательство перейдет в буйную стадию. Но потом я подумал, что не стоит подыгрывать сумасшествию других, иначе и сам сойдешь с ума.
— Гриша, ты чего, белены объелся? — возмутился я. — Или настоек своих обпился?
— Там! — развернул его я в сторону Либерии. — Плохо! Понимаешь, плохо!
— Здесь! — снова повернул я Григория лицом к небоскребам. — Хорошо! Повтори, если ты такой идиот: «Хо-ро-шо»!
— Андрей, я не сумасшедший, — продолжал улыбаться Григорий. — Еще несколько дней назад я хотел сбежать оттуда не меньше, чем ты. Но теперь подумал. Что ждет меня дома, в Калининграде? Ничего. Даже дома нет. Дома я бомж с пароходом, который ни одного рейса в России не сделает. У меня там нет никого. А в Монровии у меня есть мой подвал и Гриссо. И, знаешь что? Сейчас он, наверное, единственный человек в мире, которому я нужен.
— А еще ты нужен этой девушке, — улыбнулся я криво. — Племянница она его или как ее там?
— Ну, разве что, этой девушке тоже, — серьезно подтвердил Гриша. — А в России меня никто не ждет.
И он схватил меня за грудки, а потом тихо засипел в лицо:
— Ты понимаешь, Андрей, как это бывает, когда тебя никто не ждет? Думаю, что понимаешь.
Я осторожно убрал его руку:
— Знаешь, Гриша, давным-давно один мудрый грек сказал, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Я никогда не слушался старших и, тем более, древних. Я вернулся в Монровию. Вошел во второй раз в одно и то же дерьмо. Посмотри на меня. Теперь ты видишь, что из этого получилось?
Я глядел на лицо Волкова и понимал, что уговаривать его бесполезно. Его давно уже ничего не связывало с прежней жизнью. Григорий слишком долго ждал свою «Мезень» и в конце концов превратился в африканца. Я это понял так же отчетливо, как и тогда, в полуподвале за стаканом йагге. Мне захотелось остаться с ним. Послать подальше этих пограничников и вернуться туда, где ноги по колено утопают в пыли, когда вылезаешь из автомобиля. Но что для меня теперь Монровия? Город, в котором никогда не будет ее.
Пограничники быстро закончили с формальностями. «Сколько вас сходит на берег?», — спросили они капитана. «Двое,» — сказал он. Сергей удивленно поднял брови и что-то пробормотал под нос, кажется, «Ни хрена себе!» или другое высказывание подобного содержания. «Есть багаж?» — поинтересовался чернокожий офицер. «Нет,» — дружно ответили мы с Сергеем и в подтверждение развели в стороны пустыми руками. «Ну, ладно,» — подозрительно хмыкнул пограничник и сделал знак спускаться в катер.
За доставку я рассчитался сполна. Пока катер приближался к судну, я успел сунуть в руку Григория несколько камней. Дальнейшее уже было его делом: меня не касалось, заплатит ли своим матросам или все оставит себе. Когда его рука прятала камни в карман, на его коричневом лице аскета не дрогнул ни один мускул. Оставшиеся алмазы я сумел пристроить так, чтобы ни один таможенник их не нашел.
— А что в бутылке? — между делом бросил офицер, когда, пытаясь сесть поудобнее, я перекладывал фляжку из заднего кармана джинсов в передний.
— Чай. От расстройства хорошо помогает, — сказал я ему и приподнял флягу, мол, попробуешь?
Офицер улыбнулся и сделал отрицательный жест рукой. Двое странных белых, несомненно, вызывали у него желание отправить их в кутузку и хорошенько отдубасить, дабы узнать правду о том, с какой целью они пересекают государственную границу Ивуарийской Республики, но сделать это было невозможно по причине того, что их задницы были надежно прикрыты всеми необходимыми бумагами, которые поступили накануне в пограничную службу, и младший офицер погранслужбы справедливо подумал, что не должен проявлять рвение там, где его начальники не усматривают ничего подозрительного.
Катер все дальше и дальше отходил от борта «Мезени». Руки невидимых матросов подтянули наверх трап. Григорий, недолго постояв на палубе, пошел по направлению к рубке. Он ни разу не обернулся и не сделал никакого прощального жеста. Буквы «Мезень» стали сливаться в одно белое пятно, потом это пятно стало неразличимым, а вскоре и сам корабль стал невидимым, растворившись на фоне серого неба.