Вернувшись под утро из дискотеки, я завариваю чай из трав. За здоровьем надо следить с юности, еду покупать в лавках с экологически чистыми продуктами и есть только вегетарианское. (Мясо мне вообще омерзительно.) Поэтому варвар дразнит меня экобабой.
Тут позвонил телефон.
— Тебя не было дома? — спросил он угрюмо.
— Ты же знаешь, зачем спрашивать? — ответила я, выждав паузу и зная, о чем он хочет спросить.
— Я решил, что нам лучше больше не встречаться. Я не клоун. У меня еще осталась гордость. Издеваться над собой я не позволю. Не ревновать я не могу. Если я люблю, то и ревную. Настоящей любви без ревности не бывает. А как убить ревность, не убив любовь?.. Или с ревностью — любовь, или пустота без ревности. Третьего не бывает.
— Что-что? — не поняла я. — Ты что, это по бумаге читаешь? Написал?
В трубке что-то звякнуло.
— Ты пьешь? — спросила я его. Не хватало еще, чтобы он пьяным явился выяснять отношения. Бывало уже не раз!..
— Не пью. Пока. Бутылка не продаст и не предаст, она верна до последнего.
Я не стала прислушиваться к шорохам в трубке. Слова о том, что нам надо
расстаться, всегда вызывали неприятные ощущения. Как бы объяснить ему, что я вовсе не хочу с ним ссориться и рвать отношения?.. Но если он будет настаивать… В конце концов, такие разговоры надоедают… И гордость есть не только у него. Не нравится — пожалуйста!..
— А где ты была?
— Зачем тебе?.. Ты же хочешь ссориться? Вот и давай! — оборвала я.
— Круг сужается. Я, как волк, обложен твоими любовниками….
— Какими любовниками?.. Ты сумасшедший, псих!.. — Это начинало злить.
— Флажки все ближе, круг все уже. Завтра ты у меня на глазах начнешь трахаться с каким-нибудь индусом…
В этот момент он показался мне таким глупым, что пропало всякое желание разговаривать. Какие любовники, что ему, в конце концов, надо?..
— Что ты от меня хочешь? Что ты мучаешь меня? Я ничего плохого не делаю. А если и делаю — то это мое дело! — огрызнулась я. — Оставь меня в покое!.. Я не могу менять твою любовь на мою свободу! Любовь — это свобода. А если я, как служанка, должна служить тебе, то это будет ненависть, а не любовь! — отчеканила отчетливо, чтобы до него дошло.
— Свобода мучить другого, делать с ним всё что угодно. Вот какая эта твоя свобода! — начал сумасшедший старичок свою философию. — И надо иметь черствое сердце, холодную душу и рассудительное влагалище, чтобы быть такой свободной, как ты!
— Пусть так, может быть, — отозвалась я. — Оставь меня в покое. Мое рассудительное влагалище хочет спать.
Радиотелефон позволял мне ходить по комнате, освобождаться от одежды, залезать в тапочки, искать халат, следить за чаем, который ни в коем случае не должен был вскипеть. Никакие его рассуждения я не могла и не хотела теперь слушать. Хочет ссориться — посмотрим, кому будет от этого плохо.
— А где ты была всю ночь? — вспомнил он опять.
— На дискотеке, — кратко ответила я.
Он презрительно хмыкнул, но притих.
Мне стало жаль его:
— Мы с девочками пошли на диско. Там случилась такая история… У меня есть один друг, Йогги…
— Друг по-европейски или по-человечески? — перебил он с издевкой.
— По-человечески. И на диско этот Йогги вдруг потерял все — бумажник, ключи, карточки, деньги… И новую машину его кто-то ударил…
— Это ему мой «Бес» отомстил, — сказал он удовлетворенно.
На это я только хмыкнула (опять его шиз, идея-фикс, что его картины могут его защищать или мстить за него):
— Мстить?.. За что же мстить?.. Йогги мне никто!
— Но может стать кем-то… — он пошуршал там. — И что дальше?
— Ничего. Начали искать. Подожди, я заварю чай.
— Жасминно-лимонный? — съязвил он.
— Клубнично-морковный.
О том, как выглядел Йогги, я не хотела рассказывать, но себе пришлось признаться, что более мерзкого зрелища давно не приходилось видеть: красный, потный, Йогги бросался во все стороны, заставил выключить музыку, объявить о потере, метался среди толпы, требовал кого-то обыскать, искать, найти, а на улице, увидев, что на его новом БМВ зияет пробоина, чуть не упал в обморок, побелел и поплелся звонить в полицию. Привратники пожимали плечами — никто не подъезжал, они никого не видели. А Йогги с трудом тыкал пальцем в кнопки телефона и все куда-то звонил. Выглядел он жалко: обычно высокомерные глаза смотрели из-под очков растерянно и убито, носик был в каплях пота, даже веснушки побелели на лбу, и я с брезгливостью смотрела на него, не представляя себе, как я могла раньше допускать мысли о близости с ним. Слава богу, только мысли… Ведь я на самом деле очень брезглива, хоть мачо и оспаривает это. (Впрочем, он оспаривает все, и мне очень трудно с ним — другая культура, менталитет, нравы). После всех передряг танцевать или ужинать уже никому не хотелось, и мы разъехались, оставив Йогги с приятелями бродить по залу в поисках бумажника и разбираться с полицией. Вот где я была и что делала. Доволен?
Но я этого ничего не сказала:
— Всё. Заварила.
— Небось этот Йогги имеет на тебя виды? Или было уже что-нибудь? — начал он свою песню.
— Замолчи! Хватит! Надоели твои идиотские шутки!
— Не лай, как овчарка! Сыт по горло твоим хамством! — заявил он.
Это меня окончательно взбесило. Кто говорит о хамстве?! Что он, в самом деле, свихнулся?!
— Я у себя в будке! — закричала я. — Я в своей будке, в своей! Я здесь родилась, и тут такие законы! Не нравится — уезжай, никто не держит, и там приказывай своим женщинам в чадрах, а меня оставь в покое! Schluß! Aus! Ende! Feierabend! Finito!<sup>2</sup>
Нагавкав на него, но не отключив трубку, я стянула с себя лифчик и залезла под одеяло, сказав себе, что не следует обращать внимания на его крики, пусть свою агрессию выкричет. Глаза слипались, и тело уже начинало греться под периной, которую прислала бабушка, — она читала мне в детстве сказки, «Барашек и рыбка», «Золушка», и учила быть гордой и честной. Кстати, именно она чуть не настояла, чтобы меня назвали глупым именем Паулина, которое пришлось бы сокращать в Паулу, что тоже звучит по-идиотски, и люди наверняка спрашивали бы меня, не итальянка ли я, хотя кто видел таких рослых итальянок со светлыми волосами, белой кожей и таким бюстом?.. «Моника» мне тоже нравилось мало, однако было лучше, чем «Паулина». В «Монике» — что-то капризное, пухленькое, но симпатичное, а от «Паулины» несет нафталином!
А зверь говорил, говорил… Я вслушалась:
— Что ты будешь делать, когда станешь старухой? Берегись!.. Придет расплата за эмансипацию!.. Без семьи, без детей, без человека, который тебя любит… Конечно, если ты будешь богата, ты сможешь купить себе какого-нибудь алжирца, но не доверяй его глазам и не сомневайся, что он тут же уйдет к другой старухе, которая побогаче…
— Что ты бредишь?.. Какие старухи?.. — спросила я, зевая. — Мне 23 года, я только начинаю жить.
— Я решил. С меня хватит. Пусть губастые персы и блядские монголы тебя трахают!
— Монголы? Они малы для меня! — засмеялась я. — На лесенку придется вставать!
— Ничего, встанут! Как тот официант-филиппинец, который драл тебя на корабле в каюте. Коротышка проклятый!
— Не беспокойся. Рост у него был маленький, зато все остальное — в норме. Ну все. Спокойной ночи. Твой барашек хочет спать! — сказала я.
— Ты фурия и садистка, а не барашек! — заорал он. — А я — козел рогатый!
— Нет, я миленький барашек, а ты — симпатичная рыбка, — упрямо произнесла я сквозь дрему.
Вечером этого же дня мы с Ингрид решили посидеть в кафе.
Ингрид была в новой тройке — брюки, жилет, пиджак. Стальной взгляд голубых глаз, короткая стрижка, резкие манеры, коричневые ногти и красный галстук. Только пилотки не хватает. Я была ей подстать — красная мини-юбка, прическа а-ля тридцатые годы, шнурованные сапоги выше колен.
Своим видом и ростом мы явно выделялись в толпе. Вообще-то я не хотела идти в город: устала в университете, надо было писать курсовую, возня с цифрами и схемами угнетала, но, утыкаясь в компьютер, я забывала обо всем. Чтобы получить диплом экономиста, надо много работать. И порядок должен быть во всем. И прогулка не помешает.
Повесить пальто нам помогли какие-то молодые люди. Официант быстро нашел места в полном зале. Пока приносили кофе и пирожные, Ингрид успела пересказать последние сплетни и поглядывала теперь на меня, ожидая услышать что-нибудь взамен.
— Ну, как там дела с твоим second hand? — как бы между прочим осведомилась она.
Я повела головой:
— Поссорились.
— У меня тоже много проблем с моим домашним животным, — со вздохом обнадежила Ингрид. — Он не выключает свет, когда выходит из ванной… Забывает завинчивать тюбик пасты. Ах, ничего не поделаешь, такая наша доля — борьба. А то растопчут. Им палец дай — они и руку оторвут.
— Он мачо. Из-за этого все конфликты, — отозвалась я.
Ингрид взвилась, фыркнула:
— Не из-за этого, а из-за твоего глупого языка. Зачем в ту же секунду докладывать, с кем была и что делала?.. В конце концов, это твое тело, и кому какое дело, с кем ты переспала?.. Зачем отчеты давать? Зачем дикого пса мясом дразнить?
— Я не хочу врать. И не могу. Он же видел синяки, куда ж я их дену?.. Притом не в мужчинах дело — он и знает-то о трех-четырех, не больше… А ссоримся мы часто.
— Из-за чего?.. В постели?.. — зажглись у Ингрид глаза, как пламя спиртовки.
— Нет, как раз в постели все хорошо… — разочаровала я её, помогая официанту расставить чашечки и тарелки. — Или до, или после… Вот из-за еды бывает, например. Он же знает, что я не ем мяса, не выношу даже запаха его, ненавижу этих жареных куриц. Нет, так он обязательно принесет какую-нибудь мерзость и ест. А мне смотреть противно, тошнит, я прикасаться к нему после этого не могу
— не то что целовать. А когда я говорю ему об этом, он злится. У них там такое правило: если пьешь, то и закусывать надо. Или вот из-за негров недавно…
— Из-за негров? — пыхнула спиртовка. — Кстати, а как твой друг из Габона, о котором ты писала? Он был хорошим любовником?
— Ах, он же потерял все свои бумаги, документы, паспорт — всё было в папке, а папка упала с моста в реку, а его выслали из страны. Больше ничего не знаю. Мачо, кстати, уверен, что это какие-то силы отомстили за него, — добавила я.
— Глупости, суеверия. А с тем Габоном в постели было о,кей?.. Я с тех пор — ну, ты знаешь, с каких, — больше негра не пробовала.
— Ничего особенного. И притом он делал это так быстро… Правда, часто… Как-то непривычно… — призналась я.
— А какой у этого Габона был член? — не унималась Ингрид.
— Кривоватый, как бумеранг. Но с ним мне было скучно. Месяц я выдержала — и больше не смогла. Притом он так противно хрюкал носом. Если с мужчиной скучно — то и никакой бумеранг не поможет.
— Не скажи… — с сомнением покачала головой Ингрид, но предпочла тему не развивать. — Ну да ладно. Ты начала что-то о неграх…
— Да. Вот принялся он как-то негров ругать. У него там, где он живет, есть один сосед-негр. И он начал ругать их: они-де воняют, как грязное белье, жарят чеснок и селедку, всюду гадят, не дают ему покоя. А ты знаешь, я не терплю расизма…
— Они все там, за стеной, расисты, — вставила Ингрид, одновременно улыбаясь парню за другим столиком. Я переждала и продолжала:
— Я его попросила замолчать, а он поднял шум… Поссорились… Из-за музыки тоже как-то было — я включила регги, а он начал протестовать. Я говорю, мне нравится, а он кричит, что ему — нет. Я говорю, иди домой и слушай там свой столетний «Пинк Флойд», а он — дверью хлопать, да так, что сосед снизу в полицию звонить хотел.
— Ты наверняка сказала ему не «иди» домой, а «езжай» домой, а?.. — усмехнулась Ингрид. — Глупый мачо! Понаехали тут со своими законами. Ревновать вздумал, еще чего не хватает!.. Ты ему не уступай ни за что. Подумаешь, ревнует!.. Ну и пусть, полезно для здоровья! — И Ингрид громко прихлопнула по столу своей узкой ладонью.
Я, обиженно хмурясь, вспоминала еще:
— Или вот, недавно совсем, начал он меня пугать: ты, говорит, своим поведением будешь всех мужчин от себя отпугивать, они боятся высоких независимых амазонок вроде тебя. А нам с ним якобы только потому хорошо, что он меня раскусил и знает, как со мной надо обращаться. А любой другой, новый, давно бы не выдержал. А что я такого делаю?.. Пугает: ты, мол, с твоим ростом теряешь пятьдесят процентов мужчин, для тебя остаются одни только тупые баскетболисты, а главные мужики — это среднего роста.
— Это, положим, похоже на правду. Коротышки нас боятся. Смотрят, хотят подойти, но не решаются. Ты же сама знаешь, — ответила Ингрид.
— Ах, это совсем не потому, что мы высокие, а потому, что мы в Германии! — засмеялась я. — Вон в Италии со мной такие коротышки заигрывали, что смешно становилось.
— Да ну их совсем! Все они — насильники. Дай им власть, так они любую женщину до сумасшествия доведут своими прихотями. Заставляют делать только то, что им приятно, во всем доминировать хотят. Кстати, интересная статья попалась мне недавно. О том, как эмансипация влияет на секс, — сообщила Ингрид, прикуривая от свечи и значительно поглядывая на меня.
— Как?
— А так, что раньше женщины были темные и забитые и ничего, кроме миссионерской позы, не знали, а теперь, с расцветом культуры, видео и массмедиа, сами все знают и могут диктовать мужчинам свою волю. Не дурочки уже!.. И если раньше бедная женщина думала, как бы скорей мужик получил свое и оставил бы ее в покое, то теперь думает, как бы самой получить свое, а он уж как-нибудь пусть сам себе… В этом и суть секс-революции.
Видя, что я кисло отмалчиваюсь, Ингрид сказала:
— Знаешь, нечего тебе грустить. Давай я познакомлю тебя с одним хорошим парнем?.. Курт зовут. Тебе надо развеяться.
Я покачала головой, но Ингрид тронула мою руку своей узкой ладонью в перчатке:
— Парень хороший, видный, с фигурой. Я такой экземпляр себе бы оставила, да не могу уже: мне моих двоих хватает, не знаю, как их на неделе распределить. Надоели уже!
— Как ты их называешь? — прыснула я, вспоминая прозвища, которые Ингрид дала своим двум любовникам. — Ебун и дрочун?
— Ебун и лизун. Что кому больше нравится, — засмеялась Ингрид, но потом опять посерьезнела: — Тебе сейчас нужна поддержка. Тебе надо переключиться на кого-нибудь — и все. Что-нибудь новенькое… Лекарство от любви. В субботу пойдем на диско, он тоже там будет.
— Кто это — он? — спросила я по инерции, а эхом отозвалось: «Не обязательно, но и не исключено…». И от этого стало приятно на душе, как всегда, когда во мне шевелился огонек власти, когда я чувствовала, что могу заполучить любого, кого пожелаю: захочу — заставлю быть со мной, не захочу — не подпущу.
— Да этот Курт. Я думаю, с ним тебе будет неплохо. Интересный парень. Химик. Еще студент, а уже на BASF^ практику сделал. И деньги, кстати, имеет, не то что твой нищий. И, главное, немец, своя кровь — хоть из бывшей ГДР, правда. Веселый, высокий, общительный, что еще надо?.. По мне — так у мужчины должны быть большие руки, густой голос и толстый член — и все! — Ингрид прихлопнула сумкой по столу так, что официант мотнул головой от неожиданности, а парни за соседним столом замерли. — Да что ты думаешь, твой зверь сейчас один сидит? Небось привел к себе кого-нибудь. А ну позвони, узнай, где он. И если он хочет ссориться
— то и ты не будь дурой, своих позиций не сдавай, нет — так нет, и все, чао, мио Гио!..
— Тебе легко рассуждать со стороны.
— Ты что, любишь его, что ли? — презрительно сморщилась Ингрид. — Вот от этой глупости и все несчастья идут! Держи себя в руках!
— Зачем?
— Как зачем? Чтобы быть свободной!
— Но ведь любовь — это свобода? — нерешительно возразила я.
— Что? — взвилась Ингрид. — Любовь?.. Да это для нас самое губительное — любовь!.. Тут-то ты и в капкане, как мышь на сыр попалась! Любовь — это тюрьма, и больше ничего!
— Вот и он так говорит, — вспомнила я.
— Он вообще неплохой парень, если б не действовал на нервы. Вообще-то, конечно, мужик должен быть немного мачо, но не такой злостный, как он. Пожалуйста, счет!
На улице мы привычно пошли в ногу, пересмеиваясь и вполголоса обсуждая «фактуру», что попадалось по пути.
— Не пора ли нам развлечься? — спросила Ингрид, искоса поглядывая на меня.
— Мы давно никуда не ездили, милочка.
— Нет настроения.
— А вот это тоже неправильно: надо начать, а потом и появится. Аппетит, сама знаешь, когда приходит.
Иногда мы устраивали себе разрядки — ехали вдвоем на ночь в какой-нибудь большой город, шли куда-нибудь на диско, кокетничали, флиртовали, веселились. Бывало, доходило и до постели. Удовольствия большого я не получала, но Ингрид утверждала, что такие вылазки идут только на пользу — лишь о презервативах не забывать, а я больше молчала, вспоминая бабушку, которая учила не только честности, но и гордости.
И сколько бы Ингрид ни доказывала, с синим блеском в глазах, что эти встряски полезны для души и в особенности для тела и с гордостью ничего общего не имеют, я чувствовала смутную вину. Это прилипчивое ощущение отклеивалось долго и медленно, исчезало постепенно, через несколько дней, во время которых я затихала на работе, а дома не брала трубку, слушала музыку и старалась не думать ни о чем.
Чаще всего эти одноразовые встречи проходили глупо, суетливо и бестолково (хотя бывали иногда и сильные ощущения). Во время этих вылазок я одновременно и трусила немного, и испытывала любопытство, как все произойдет. Однако явно чувствовала при этом, что партнеры на одну ночь относятся ко мне без особого уважения. Да и за что уважать?.. Они, очевидно, думают, что они меня выбирают, а на самом деле это я — их.
Но все это действовало на нервы. Я не раз давала себе слово больше с Ингрид не ездить, но та улещивала, умасливала, и все повторялось вновь. И после всего этого так комичны глупые претензии варвара — где была и что делала. Если б он знал всю правду!..
На что он вообще рассчитывает? Я не его жена и замуж пока не собираюсь, — неприязненно думала я, вышагивая рядом с Ингрид и ловя на себе взгляды мужчин — то быстрые и скрытные, то наглые и откровенные. — Никто ничего никому не должен. И никто не обязан давать отчеты. И неправа Ингрид, призывающая умалчивать и скрывать. Зачем?.. Лучше сразу все ставить на свои места. Мы же условились с ним, что мы — свободные люди и честно говорим друг другу обо всем. Чтобы не лгать, не юлить, не обманывать и в дурацкой роли не выступать. Он, конечно, обо всех своих историях молчит, как рыба на допросе, хотя я точно знаю от общих знакомых, что у него были женщины в мое отсутствие (а может, и при мне). Но я сама никогда не ревную — еще чего не хватало, я даже не знаю, что это такое — ревность. Я эту глупость никогда не испытывала, это ниже меня. Может, я эгоистка? Зверь ругает меня иногда за эгоизм и называет носозадирал-кой. Нет, как это он говорил: носодерка?.. Носозадирка?.. Носозадралка? Это от глагола задирать-задрать, но вот от какого из них?.. А, всё равно… А кто он сам, если не самый большой эгоист?.. И пусть он вообще покажет какого-нибудь не эгоиста, есть ли такие на свете?..
Ингрид начала тянуть в Клуб № 1, там сегодня что-то должно быть, но я устала: побаливала спина, кружилась голова, я плохо себя чувствовала перед месячной напастью и упросила Ингрид оставить меня в покое и отвезти домой.
— Дурочка! — сказала она и неожиданно поцеловала меня в губы долгим поцелуем, чего я терпеть не могла.
Хватит! Достаточно! Свободен! Конец! Финита! (нем.)