Больница оказалась всего на два этажа выше остальных домов, и обзор давала не то, чтобы отличный. Но Себу хватало. С шершавой и неудобной коньковой крыши он следил за пока тёмными окнами нужного дома.
Марк уже вернулся — Себ видел, как он поднимался по ступеням и долго возился с замком, удерживая протезом чехол с винтовкой, захлопнул за собой дверь — и затих где-то в доме.
Постепенно стемнело. Себ взял бинокль ночного видения, и успел заметить, как приоткрылось одно из окон.
Рядом беззвучно завибрировал телефон, высветилось привычное «Номер скрыт», и Себ ответил на звонок, не выпуская бинокль из рук. Пока он видел только часть комнаты сквозь лёгкие полупрозрачные шторы.
— А, тебя он тоже приучил к этому, — вдруг послышался чужой голос. Себу потребовалось несколько мгновений, чтобы узнать его, а Марк продолжил: — Видишь скрытый номер — и сердце стучать начинает сильнее, да?
Немного приблизив изображение, Себ сумел заметить в комнате небольшой отсвет — возможно, как раз от экрана телефона.
— Мне интересно, школа, больница или та сраная многоэтажка? Я бы взял школу, влезть легко, — продолжи Марк, — а ты, наверное, полез в многоэтажку. Не помашешь товарищу рукой?
Вместо ответа Себ убрал яркость экрана до нуля и, не двигаясь, обежал взглядом свою позицию. Чтобы снять цель — хорошая. Чтобы прятаться от другого снайпера — так себе.
— Ты меня тоже не видишь, — продолжил Марк. Себ снова поднял бинокль и всмотрелся в него. Через зеленоватый фильтр можно было различить мебель в комнате — край стола, узкий шкаф в глубине, тумбочку, заваленную каким-то мусором. — Только комнату, я думаю. Сам виноват, сам спалился. Что, Майлс, не сказал он тебе, что цель кусается?
Уточнять, кто именно, не требовалось. Оговорка Джима и слова Марка давали отличную картину. Он работал на Джима. Был ли он тем снайпером, который сломался?
Марку было хуже. Он находился ниже, у него не было одной руки и, скорее всего, отсутствовал прибор ночного видения. И спустя минуту Себ заметил его. Буквально самый край одежды, но этого хватило, чтобы определить всю позицию. Мусор на тумбочке, конечно, скрывал его, но не мог послужить помехой для пули.
— Знаешь, что у меня тут? — спросил Марк после паузы. — Чёртова СВД. Всё, что он мне оставил.
Жестоко. Марк как раз-таки терпеть не мог винтовку Драгунова.
— Майлс? Ты же меня засёк, да?
Себ промолчал опять. Он снял предохранитель и передёрнул затвор, но так и не положил палец на крючок. Было странно, дико целиться в Марка. Да, он был ублюдком каких поискать, но всё-таки своим. А своих защищают. Раньше Марка он прикрывал бы ценой собственной жизни, даже при том, что с трудом его переносил.
— Ты не бойся, — Марк хмыкнул, — следы этого звонка он всё равно подотрёт. Умеет, сукин сын. Скажи, Себ, святоша, как ты в это вляпался, а? — в голосе Марка послышалось злорадство. — Ты же такой чистенький у нас.
Себ прикладывал усилия, чтобы не зажмуриться. Это было очень страшно — видеть в прицел человека, который разговаривает с тобой прямо сейчас.
— Мне от этого, может, легче становится, — хмыкнул Марк. — Не я один по уши в дерьме.
Сделав над собой огромное усилие, Себ переложил палец на скобу. Марк, помолчав, сказал негромко:
— Дерьмово у меня вышло. Ты помнишь того рыжего? Я даже имя забыл, а лицо помню. Веснушки дебильные, волосы эти, плечи худые. Акцент… с девяносто седьмого ненавижу ирландцев.
Да, Себ помнил этого парня. И звали его Билл, кстати. Хороший мальчик, плохой солдат. Марк прицепился к нему. Не давал прохода. И плевать ему было на окрики товарищей и на приказы старших.
Потом они все думали, что сами виноваты. Надо было не языками трепать, а двинуть Марку пару раз, чтобы запомнил. Только поздновато сообразили. Билл повесился в туалете, не откачали.
— Я ведь его за двести метров чуял, — проговорил Марк с горечью. — Уже потом думал: может, я на него запал? Молчи, хер с тобой. Он… ну, ты понимаешь, о ком я, тоже меня бесил сначала. Я думал, убить хочу, рвать на куски, а когда он меня прогнал, я чуть не сдох сам.
Неужели о Джиме речь? Себ не был уверен. Ему вообще не нужно было этого всего слушать. Есть приказ, есть цель.
Но он медлил.
— Минутка ещё, — вдруг сказал Марк и вдруг выпрямился во весь рост, удерживая винтовку в руках. Отложил её на стол, сам подошёл к подоконнику и открыл окно целиком. Выглянул. — Чего тебе жизнь усложнять. Ещё промажешь. А я, Себ, боли боюсь. Раньше не боялся, а после этого, ну, сам понимаешь, стал ссыклом. Так что ты… того, если надо кружок на груди нарисовать, не стесняйся, скажи. Я нарисую, лишь бы ты не промазал.
Он с наслаждением вдохнул воздух, зажал телефон левым плечом и, держась правой рукой за раму, высунул голову наружу.
— Минутка, старик.
Себ коснулся пальцем спускового крючка.
— Я жалею о том парне. И о нём, сам знаешь, жалею, даже ещё больше, наверное. О матери немного. И о ноге. Рука — хер с ней, а вот бегать я любил. Себ… вот ты мне скажи, — он оскалился в темноту, — ты меня ненавидел? У тебя по роже ничего не видно, но я догадывался. Как же, где ты, такой душка, и где я, мразь конченная. Так? Может, и за дело. А может, ты просто сраный моралист, — он рассмеялся, поднял раму ещё выше, сел на подоконник и запрокинул голову, чтобы продолжать видеть ночное небо.
Не угадать, о чём он думал, но Себу хотелось бы верить, что движение облаков или что-то в этом роде увлекло его. Не нарушая затянувшегося молчания, Себ выстрелил. Звук выстрела удвоился: сначала прозвучал в реальности, а потом повторился в трубке. Марк безвольно упал назад, в комнату, зацепив, но не оборвав шторы.
По телефону слышался шум падения, глухой стук об пол — и тишина.
Себ сбросил вызов и уткнулся лбом в мокрое от пота ложе.
Выстрел всполошил тихий район, но кажется, обыватели быстро решили, что это лопнуло колесо или мальчишки кинули петарду — как повысовывались из своих домов, так и убрались обратно.
Дождавшись, пока снова не воцарится покой, Себ спустился с крыши и вышел за территорию. Возле калитки остановилось такси. Стекло опустилось, и Джим в дурацкой клетчатой кепке спросил:
— Кэб, сэр?
Себ упал на переднее сидение, убрал футляр с винтовкой назад, пристегнулся и закрыл глаза. Открыл. Джим тронулся и сказал:
— Не беспокойся, детка. Полиция не найдёт даже намёка на этот звонок. Никакой связи между вами.
— Откуда вы знаете про звонок?
Джим невнятно повёл плечом, как будто отвечать на такой банальный вопрос ему было скучно. Хотя, если у Марка был тоже скрытый номер, то, может, Джим вообще его телефон контролировал? А если и нет, что ему стоит отследить один звонок.
Какое-то время они ехали молча, а потом Себ не выдержал и спросил — ровно и спокойно, хотя злость рвалась наружу, клокотала где-то под рёбрами:
— Зачем это нужно, сэр? Каждое ваше задание… — он шумно выдохнул через нос, — как грёбаная проверка. Что я должен доказать?
Марк ведь точно знал, что его будут убивать. Знал кто, как и когда. Вряд ли ему об этом поведали чаинки в чашке.
Джим засмеялся:
— Детка… ты не понимаешь, — он чуть прикрыл глаза, не сбавляя скорости: — Скажи, как сам сам считаешь, зачем я это делаю?
«Это» — что именно? Как-то Себ сумел угадать, что Джим спрашивает про всю свою деятельность.
— Зачем и все, я думаю, сэр. Деньги, власть, адреналин.
Джим снова соизволил открыть глаза и уделить внимание дороге.
— В течение получаса я могу получить доступ к пятнадцати миллионам банковских счетов, — заметил он, — переведя с каждого по одному фунту, я стану богаче на пятнадцать миллионов, при этом никто не обратится в полицию. Что такое фунт? Его могли списать за обслуживание. Он мог уйти на погашение кредита. Может, его заплатили за вчерашний кофе, кто помнит такие мелочи? Про фунт легко забыть… — Джим говорил достаточно торопливо, глаза у него блестели. — Это что касается денег. Власть? Я могу шантажировать королевскую семью, играю на нервах Елены Кларк, если захочу, одним звонком устрою знатный переполох в Доме на реке. Если мне взбредёт в голову, послезавтра я стану королём мира.
Вот забавно. Если бы Себ услышал подобную тираду от кого-то ещё, он смеялся бы до колик, насколько она звучала театрально и пафосно. А когда говорил Джим, мурашки шли по коже.
— И что ты сказал ещё? Адреналин? Он появляется, когда боишься разоблачения. Смерти. Боли. Как считаешь, Себа-астиан, — он повернулся к нему и почти замурлыкал, долго растягивая согласные, — я боюсь боли?
— Значит… — вместо ответа, сказал Себ, — всё это — средство от скуки?
— Это искусство. Единственное, ради чего имеет смысл жить.
Джим вдруг притормозил на обочине, заглушил двигатель и посмотрел Себу в глаза. Мягко улыбнулся и спросил с заботой:
— Тебе было сложно его убить, дорогой? Когда он с тобой разговаривал?
Себ выдержал этот взгляд, хотя соблазн отвернуться был велик.
— Непросто, — признался он медленно, — но я не колебался. Кроме того, я не убивал его, Джим. Его убили вы.
Улыбка Джима стала шире, а взгляд — страшнее. Что-то менялось в его глазах, отчего он становился похож на маньяков из кино.
— Ты так держишься за веру, Себастиан, что ты — просто инструмент. К этому сложно привыкнуть. Это так волнительно, — растянув губы ещё шире, Джим совершенно отчётливо показал кривоватые клыки. Себ продолжал сидеть ровно и смотреть на него, не мигая и не пытаясь отвести взгляд. Он не собирался позволить себя запугать. Ни за что, мистер Психопат. Не дождётесь.
— Ты думал о том, что можешь погибнуть так же, детка?
— Нет.
Джим раздул ноздри, разомкнул зубы, как будто действительно собирался вцепиться Себу в горло. Как раз это Себа и не пугало. Даже если Джим впадёт в ярость (с психами такое бывает), Себ не сомневался, что скрутит его. И возможно, что-нибудь случайно сломает в процессе. Тогда и будет ясно, боится ли босс боли на самом деле.
— Почему? Чем ты отличаешься от Марка?
— Я не говорил, что я не могу так же погибнуть. Я говорил, что не думал об этом.
Джим чуть отклонился назад. облокотился локтем о руль и как будто слегка смягчился.
— Хочешь, я пообещаю тебе кое-что, дорогой?
Вообще-то Себ хотел домой. И оказаться подальше от Джима, раз уж он в таком странном настроении. И помыться, потому что лицо Марка в последнюю секунду перед выстрелом нет-нет да и всплывало перед глазами.
— Я не убью тебя, дорогой мой Святой Себастиан, — тихо сказал Джим, протянул руку и пальцем провёл по щеке Себа.
Себ дёрнулся в сторону, странное наваждение немедленно рассеялось. Джим заливисто рассмеялся, а Себ рявкнул:
— Сэр!
— Что, детка?
Взяв себя в руки, он повторил, тише, но с нажимом и раздельно:
— Сэр! Не трогайте меня, — мотнул головой, сгоняя неприятное ощущение от прикосновения: — Я выполняю ваши задания, даже безумные. Слушаю бред, в котором понимаю от силы два слова из десяти. Еду куда надо, не задавая вопросов, как это прописано в моём контракте. Это всё.
Джим отсмеялся, запрокинув голову, и спросил:
— А если я доплачу тебе ещё треть твоего оклада?
— Засуньте себе её в задницу, сэр, — Себ отвернулся, хотя сквозь лобовое стекло, учитывая выключенные фары, не видно было ничего.
— Видел бы ты своё лицо, мой Святой Себастиан, — всё ещё фыркая, протянул Джим и, слава господу, завёл мотор.
***
Себ проснулся посреди ночи, сел на кровати рывком. Прислушался. Всё было тихо, но что-то его разбудило, как сигнал тревоги. Даже не думая включить лампу, Себ внимательно оглядел тёмную комнату, твердя мысленно, что это уж точно паранойя и пора заглянуть к врачу.
Где-то вдалеке проехала машина, и снова наступила тишина. Тени лежали на своих местах, неподвижные, как и положено.
Если бы он не искал, то ни за что не заметил бы отличия. Тень от шкафа казалась плотнее прочих, хотя стояла возле окна и, несмотря на плотные шторы, должна была слегка бледнеть в свете уличного фонаря.
Но именно там, у шкафа, скопилась чернота.
Если бы хотели убить — уже это сделали бы. Оружие в сейфе, не добраться. В отличие от парочки знакомых военных, Себ не держал пистолет в тумбочке возле кровати и не спал с ножом под подушкой.
Возможно, ему просто кажется? Отголосок дурного мутного сна? Детский страх, что в темноте живёт чудовище?
Вот только Себ никогда, даже в раннем детстве, не боялся темноты. Он и сейчас не чувствовал страха, только нервы были напряжены.
Зажмурившись, чтобы избежать резкого удара по глазам, он зажёг ночник.
К шкафу, прислонившись, стоял Джим.
Себ проморгался, поднялся с кровати и уставился на босса. Они расстались позавчера вечером. И надо сказать, выглядел тогда Джим куда лучше. Сейчас он стоял с трудом, привалившись к шкафу. Его глаза с трудом фокусировались. По лицу градом лил пот, волосы намокли и липли ко лбу и вискам.
— Себастиан… — слабо позвал Джим, и Себ почувствовал трусливое желание сбежать из собственного дома.
Он не хотел очередной приступ! Не хотел быть нянькой! Но выбора ему не оставили.
— Сэр… — Себ спросил бы, какого чёрта Джим забыл у него дома, но понимал, что от этого вопроса не будет никакого смысла. В таком состоянии Джим с трудом ворочал языком, чтобы сказать необходимое.
Пошатнувшись, Джим выпрямился и побледнел ещё сильнее, хотя казалось бы, что сильнее уже некуда.
— Я боюсь их, Себастиан… — пробормотал Джим.
— Кого, сэр? — спросил Себ аккуратно, но Джим его не услышал.
— Они меня пытались запереть… Я устал, Себастиан…
Себ подошёл на пару шагов и вгляделся в лицо босса. Зрачки у него были расширены, а в глазах стояли слёзы.
Себ желал бы оказываться от Джима подальше во время этих приступов, но раз уж так выходило, что он был рядом, он просто не мог забить и ничего не делать.
— Джим, — мягко сказал Себ, — вам бы прилечь.
Джим вяло кивнул, снова ухватившись за шкаф, а Себ быстро заправил постель, накрыл пледом и повторил:
— Тебе бы прилечь.
Джим, кажется, просто не понял его. Он закрыл глаза, из-под век заструились слёзы, но, похоже, это была чисто физиологическая реакция, потому что они ничем не сопровождались: ни сбитым дыханием, ни всхлипами.
«Чёрт тебя дери», — мысленно выругавшись, Себ взял Джим за плечо и повёл к кровати.
Он пошёл как кукла.
Послушно сел. Совершенно безвольно лёг. Себ расстегнул на нём объёмную кожаную куртку — и выругался уже вслух.
Поверх белой футболки с надписью «Хочу вырваться на свободу» в районе левого плеча расползалось кровавое пятно. При этом на ткани никаких повреждений не было.
Понадеявшись, что Джим не отбросит копыта и не сотворит что-нибудь невообразимое за минуту, Себ (как был, босиком) метнулся на кухню, вымыл руки, взял ножницы и аптечку. Джим, к счастью, даже не пошевелился.
Заполняя эфир в голове одним единственным «твою мать» с разными интонациями, Себ разрезал футболку и сглотнул с некоторым облегчением. О Джиме кто-то уже позаботился — под футболкой обнаружилась повязка. Только бинты пропитались кровью насквозь.
— Джим… — позвал Себ. Джим открыл глаза. — У тебя есть знакомый врач? — спросил он медленно, раздельно и доброжелательно. Что-то подсказывало, что в скорую звонить не стоит.
— Я боюсь их, Басти, — прошептал Джим беззвучно: слова угадывались только по движению губ.
— Да, я знаю, — чётко ответил Себ, — но послушай, Джим… Джим, смотри на меня.
Он подчинился, широко и испуганно распахнув глаза.
— У тебя идёт кровь. Я могу срезать бинты и попытаться наложить новую повязку, но… Джим, смотри на меня, не закрывай глаза! Но я очень херовый доктор, понимаешь?
Джим растянул губы в улыбке и всё-таки закрыл глаза. Дерьмо.
К счастью, у Себа была отлично собранная аптечка. За всю гражданскую жизнь он пользовался ей от силы раза три, но обновлял, пополнял и проверял исправно. Так что, можно сказать, Джиму повезло.
Себ обработал руки антисептиком, им же обильно полил ножницы и разрезал бинты. Учитывая, что где-то кровь начала подсыхать коркой, должно было быть больно, но Джим не дёргался и продолжал улыбаться.
— Джим, — позвал его Себ, — как тебя ранили? — он промолчал, и тогда Себ предложил: — Говори о чём угодно. Но не молчи и не закрывай глаза, ясно?
Издав слабый стон, Джим чуть приоткрыл один глаз и сказал ровным, но слабым голосом:
— Я ненавижу врачей. А ты?
— Они жизнь спасают. Вам вот кто-то спас.
Рана выглядела неплохо: аккуратно зашитая, почти чистая, не считая свежей крови из-под швов. Гнилью не воняло. Как он вообще успел её получить за эти полтора дня?
— Почему вы ненавидите врачей? — Себ принялся салфетками убирать кровь и задал первый вопрос, который пришёл ему в голову. На самом деле, ему было плевать, о чем именно говорить, просто не хотелось тратить время на постоянные проверки, не потерял ли Джим сознание.
— Ненавижу… И священников. Однажды я сжёг святого отца, представляешь? — Джим слабо засмеялся, и Себ осторожно надавил ему ладонью на грудь, чтобы не дёргался.
— Нет, — ответил он. — Не представляю.
Кровь продолжала сочиться, хотя и не слишком сильно. Чтобы бинты так пропитались, Джим должен был ходить с несколько часов, ещё нагружая руку. Хотя он же левша. И с него сталось бы забить на рану, продолжая пользоваться рукой как обычно.
Себ присыпал шов антисептическим порошком и ощупал плечо сзади. Во всяком случае, ранение не было сквозным, а значит, одной заботой меньше.
— Он так этого боялся, — несвязно продолжил Джим, — ты знаешь, как пахнет горелое человеческое мясо?
— Знаю. Мерзко, как и любое другое.
Да, ясное дело, разговора о цветочках и бабочках можно было не ждать.
— Иногда я хочу его уничтожить раньше времени, — признался Джим. Себ издал мычание, которое могло бы означать и согласие и полное внимание к происходящему. — не убить, пойми, это было бы скучно. Уничтожить. Тогда мы стали бы близнецами. Мы так похожи. А стали бы одинаковыми.
— Тогда я мигрирую с этой планеты, — повязка ложилась достаточно легко, но Себ осознавал, что это временная мера. И если начнётся инфекция, потребуется нормальный хирург.
Продолжая общаться с собственными мыслями, Джим, однако, выпил антибиотик, осушил полный стакан воды и расслабленно закрыл глаза.
Себ до конца стянул с него куртку, снял ботинки, пододвинул к кровати стул, погасил свет и сел дежурить. Возможно, кровь остановится, Джим начнёт нормально соображать и сможет позвонить своему врачу. Кто-то же оперировал его после ранения.
Ещё он надеялся, что Джим уснёт, но, разумеется, напрасно. Наоборот, в темноте он как будто оживился, речь стала чётче, а дыхание — ровнее.
— Себастиан, — позвал он, — иногда я хочу всё бросить.
Себ прикрыл глаза и откинулся на спинку стула. Он совершенно не понимал, о чём говорит Джим, да и не старался вникнуть: просто слушал фоном. В какой-то момент Джим осёкся на полуслове и хмыкнул:
— Я говорю с мебелью.
— Я всё равно не понимаю добрых две трети.
— Хорошо, мой дорогой, — Джим кашлянул, — я расскажу тебе сказку, которую ты способен понять. Хочешь сказку?
У Себа был однозначный ответ: «Нет».
— Правильно боишься… Она страшная. Но я её люблю. Слушай, детка.
И наступила тишина, в которой едва-едва различалось дыхание Джима. Себ вслушивался в него, надеясь, что до утра этот звук не поменятся и ничем не нарушится.
Однако спустя долгих десять минут Джим заговорил мрачным зловещим голосом, как будто пугал детей:
— Однажды в деревне белых мышек родился чёрный мышонок. Он был единственной чёрной мышкой, и все приходили в ужас, когда видели его. Мышонок рос, но никто с ним не играл. Ему не давали лишнего кусочка сыра, в него кидались песком. Он оскорблял весь род белых мышей, — Джим притворно и сочувственно вздохнул, — о если бы мышонка спросили, хочет ли он стать белым, он бы отказался. Знаешь, почему?
— Нет, сэр.
Это был, похоже, правильный ответ.
— Потому что в глубине души он гордился своей блестящей чёрной шкуркой. Он знал, что особенный. Кроме того, он был самым ловким и умным во всей деревне. Он дурачил котов и обходил ловушки. У него всегда был сыр.
Джим сделал паузу, переводя дыхание. Себ потянулся и проверил повязку, а Джим вздрогнул всем телом и вскрикнул — но тут же засмеялся.
Бинты сверху пока были сухими. Себ снова откинулся на спинку стула.
— Как-то раз один толстый и старый мышиный дед решил, что чёрного мышонка нужно перевоспитать. Он заманил его в свою нору и попытался окунуть в банку с белой краской. Но чёрный мышонок был хитрым и выскользнул из его норы. Только он оказался недостаточно проворным, и мышиный дед успел яростно клацнуть зубами. И отгрызть мышонку хвост. Это было больно, — от сказочного тона не осталось и намёка, голос Джима зазвучал глухо, — как будто все жилы вытянули разом, проткнули насквозь раскалённым прутом, а потом огрели кнутом по позвоночнику.
По позвоночнику самого Себа пробежала дрожь. Многовато мучений для одного отгрызенного хвоста. Очень мало это походило на сказку.
Джим хмыкнул и продолжил снова, уже легко:
— Да, мышонок был в отчаянии. И он решил отомстить. Днём, когда все мыши спали в своих постелях, он подожёг дом мышиного деда, отбежал в сторону, вскочил на камешек и заглянул в окно. Огонь разбудил деда, но было уже поздно. Нора горела, все двери были закрыты. И что же увидел чёрный мышонок? С белого мышиного деда облезала белая краска. И он был чёрный. Только шкура у него была не гладкая, а в струпьях и язвах, — он перевёл дух. — Когда от мышиного деда остались только кости, мышонок навсегда ушёл из мышиной деревни Вот и сказке конец.
Джим, кажется, устал.
— Я проверю бинты? — в этот раз предупредил Себ и, дождавшись утвердительного мычания, убедился, что крови по-прежнему нет. — Не думайте о сказках и мышах, Джим. Вам бы поспать.
— Не уходи, — не попросил, а приказал Джим.
— Есть, сэр, — отозвался Себ. Он и так не собирался сдвигаться с места.
Джим действительно заснул, а Себ сидел без движения и всё прокручивал в голове странную сказку. Наверняка Джим сочинил её сам, откуда бы ещё взяться этой жути? Но зачем? Казалось, он не заметил какой-то важной детали, которая могла бы поставить всё по местам. Видимо, Джим прав, называя его туповатым. Этот ребус Себ точно не мог решить. И, если честно, не хотел.