«— Ваш новый фильм называют «скандальным» и «шокирующим», как вам эти эпитеты? Может, подберёте свои? — Как насчёт «жизненный» или «правдивый»? Не могу ничего поделать с тем, что жизнь скандальна и временами шокирует, извините. Это в ведении Господа Бога»
Из интервью на CNN
Александр Кларк не любил свою лондонскую квартиру той особой нелюбовью, которую может позволить себе человек, проводящий по обыкновению зиму в семейном поместье в Хэмпшире, а весну, лето и осень — на съёмках в разных уголках земного шара.
Квартира на Ратленд-гейт перешла к нему по наследству от дяди. Он обладал прекрасным вкусом, и Александр так и не решился с его смерти понять хоть что-то. Викторианской эпохи кровать под балдахином всё так же стояла в спальне, а небольшую гостиную делали визуально ещё меньше три разномастных кресла в вязаных чехлах.
Вступив в наследство, Александр разве что завёз большое компьютерное кресло в кабинет — оно было удобнее и безопаснее для спины, чем дядюшкин стул, проследил, чтобы в гостиной на правильном уровне развесили колонки от двух компьютерных центров и усадил на рабочий стол Мишель.
Лучший друг, Мэтт, звал квартиру «барахолкой» и «складом хлама». И, глядя на неё его глазами, Александр признавал справедливость этих характеристик. Тем не менее, он едва ли позволил бы минималисту-Мэтту выбросить хотя бы одно кресло или заменить хотя бы один из сервизов на однотипную бездушную керамику из «Икеи».
Александр находил квартиру уютной. И всё-таки не любил.
То, что он оставался в ней, всегда означало только одно — съёмки закончены, и вот-вот фильм выйдет в прокат. Значит, скоро творение его разума окажется на больших экранах, растянутое на них, какое-то жалкое и пошлое, лишённое былого очарования.
— Александр?
Очень медленно, неохотно он сфокусировал взгляд на Елене.
Это было чудо, что она вырвалась к нему сегодня, отложила все свои дела, наверняка государственной важности, подвинула все встречи, чтобы провести с ним пару часов. И конечно, они оба понимали, почему она пошла на такие жертвы.
— Я в порядке, правда, — улыбнулся он. — Ты знаешь, это просто хандра. Она пройдёт.
— Знаю, — ласково сказала она, и её лицо осветила искренняя улыбка.
— Сиди так, — попросил Александр, дотянулся до блокнота и несколькими движениями карандаша попытался захватить этот образ. Но он рассыпался.
Елена была единственным человеком, кого он не мог нарисовать, сколько ни пытался. Он тщательно зарисовывал её короткую стрижку, уверенную линию челюсти, крупные глаза, строгие, тяжёлые надбровные дуги и жёсткий контур губ, привыкших отдавать приказы. Но даже очень точная передача всех черт на бумаге отнюдь не делала рисунок Еленой, а ту самую суть, смысл, он не мог уловить.
— Уже можно? — засмеялась она, когда Александр недовольно закрыл блокнот.
— Даже рисовать не могу. Ненавижу это чувство, — он запрокинул голову на высокую, мягкую спинку кресла, обтянутого вязаным чехлом.
— Всё пройдёт, — она накрыла его пальцы широкой мягкой ладонью. — Всё будет хорошо.
— Помнишь этот момент из «Реальной любви»? Эмма Томпсон говорит с Хью Грантом. «Что сделал сделал сегодня мой брат? Заступился за честь своей страны. Что сделала я? Голову омара из папье-маше». Вот я чувствую себя как человек, сделавший голову омара.
— Ошибки, ошибки… Эмма Томпсон говорит с Аланом Рикманом. Я вряд ли стану премьер-министром, — покачала головой Елена, — а ты сделал не голову омара, а фильм, который критики The Guardian назвали «гениальным», а The Sun — «открытием года». И что ещё будет после премьеры…
Александр позволил себе небольшую слабость и снял очки, потёр глаза пальцами. Он никогда не читал рецензии на свои фильмы, но кто-нибудь время от времени всё-таки сообщал ему о том, что они существуют.
— Сколько бы я ни бился, — проговорил Александр, несколько скептически разглядывая свой стакан с соком, к которому так и не притронулся за почти час разговора, — насколько бы ни оттягивал премьеру, каждый раз одно и то же. Пока я смотрю фильм на монтаже и на предпоказах, я его как будто не вижу. Всё равно, что пытаться разглядеть свою почку. Но стоит ему выйти на экраны, и всё. Он перестаёт быть частью меня. И тогда я смотрю его и понимаю, каким он должен был бы быть на самом деле. А то, что получилось, всегда оказывается жалкой пародией.
— Это твоей пародии пророчат «Оскар», — заметила Елена.
— Не показатель. Если что, я всё равно откажусь от номинации.
— Почему?
— Мне не нравится тот курс, которым идёт Гильдия кинокритиков. Не хочу участвовать в премии, критерии которой мне… — он бы сказал, что не ясны, но правдивее было бы: слишком уж ясны. Ладно, не важно.
Он знал, что меньше всего сестре интересно слушать про закулисные игры кинобизнеса.
— В таком случае, если этот фильм — жалкая пародия, то боюсь, что оригинал свёл бы мир с ума. Официально выражаю тебе благодарность за то, что бережёшь страну от массового помешательства.
Александр засмеялся и спросил:
— Неужели посмотрела?
— Отрывками, — несколько виновато призналась Елена. — Если у меня выдастся выходной, запрусь в комнате с телевизором, твоими фильмами и… — она щёлкнула пальцами, — ведром попкорна.
Им обоим было очевидно, что этого не произойдёт, как минимум до тех пор, пока в Британии существует терроризм, а следовательно, требуется принимать меру по противодействию ему.
Елена бросила короткий взгляд на маленькие золотые наручные часики, и вздохнула. Александр поднялся, не дожидаясь её речи, полной извинений.
— Я ценю, — произнёс он искренне, подавая сестре руку, — что ты нашла для меня время.
Елена встала тяжеловато, поворчала на низкое кресло, а Александр охватил внимательным взглядом её фигуру. Ему не нравилось, что она прибавляет вес. Плюс двадцать футов за последние три года, и это при том, что, он знал, Елена не пренебрегает советами своего диетолога, да ещё и уделяет немного времени спортивным занятиям.
— Я жирная, и мне не требуется твоего мнения по этому поводу, — ворчливо сказала она.
— Ты прекрасно выглядишь, — ответил Александр, не сильно погрешив против истины. Она едва ли могла бы покорить модельный подиум, но выглядела как человек, способный править миром. Как на вкус Александра — это куда важнее.
— А ты безбожно врёшь. Прости, мне правда пора.
Коротко обняв его (для чего АЛександру пришлось сильно наклониться), Елена достала из своей объёмной сумки записную книжку и пролистнула её и объявила:
— В субботу обед, родители ждут, я пришлю за тобой машину. Дальше… Пожалуйста, будь аккуратным. Никаких сомнительных связей, никаких… — она вздохнула, — непроверенных девушек. И никакой депрессии, ясно?
— Непроверенная девушка помогла бы предотвратить депрессию, — шутливо отозвался Александр. За столько лет он привык к этим нотациям и знал, что Елену они успокаивают. Будь её воля, она, наверное, приставила бы к дверям квартиры палу телохранителей, а внутри понавешала бы камер, но, к счастью, понимала, что это не та мера, которая встретит понимание у Александра. Ему было достаточно того, что его юристы сидят у неё на второй зарплате, а лондонская домработница пишет ей электронные письма дважды в неделю.
— Всё будет хорошо, — пообещал он.
— И поешь.
— Мэтт проследит, — пожал плечами Александр.
— Вот и чудесно, — отозвалась Елена.
Неторопливым, полным достоинства шагом Елена покинула квартиру. Александр запер за ней дверь, опустился в кресло, ещё теплое от её тела, закрыл глаза и подумал, что нужно что-то поесть. Неделя до премьеры и две — после всегда были тяжёлыми. Но это не значит, что можно перестать есть. Мэри варила ему несолёный рис, он точно не доставит проблем. И, возможно, стоит добавить пару ломтиков лёгкого сыра?
Преодолевая внутреннее сопротивление, Александр всё-таки пошёл на кухню и соорудил себе очень простой перекус. Потом сделал ещё одно небольшое усилие — и договорился сам с собой на чай.