Временами ему казалось, что он прирос к этому дивану. Вставать не было ни сил, ни желания. Лёжа на спине, закутавшись в одеяло, потому что его морозило изнутри, Александр пытался навести хоть какой-то порядок в голове.
На полу копилась стопка изрисованных листов: он делал быстрый набросок и просто откладывал лист в общую кучу, даже не тратя времени на то, чтобы полюбоваться результатом.
«Ты быстро учишься, сладкий». Вот и всё, что осталось ему от той ночи, стёртой наркотиком. Экспертиза выдала сложное название химического соединения, но Александру оно ничего не дало — он только понял, что наркотик нестандартный и не природного происхождения. Елена мягко, стараясь щадить его чувства, пояснила: «Мы не можем точно знать, как на тебя подействовало это вещество. Главная опасность такой химии — это непредсказуемость. Ты мог впасть в оцепенение или в буйство...». Александр, посмотрев на неё снизу вверх, добавил: «Или мог воспылать страстью к художественному вырезанию по человеческой коже».
Именно это выматывало сильнее всего.
Раз за разом Александр возвращался к простому вопросу: мог ли он убить Эда Стедджирса?
В норме — никогда. Он испытывал отвращение к насилию. Ему было сложно задать шенкеля лошади, поэтому он сидел в седле едва ли не хуже всех членов семьи. Он не мог бы убить человека.
Но Елена не зря сказала про непредсказуемость действия наркотика. Под его влиянием он мог бы сделать что угодно. И в конце концов, к чему-то же относилась эта фраза: «Ты быстро учишься...».
Александр открыл глаза и с остервенением принялся черкать по листу, лишь бы выбросить из головы очень яркую картинку: он сам стоит в спальне, с трудом осознавая происходящее, Джим в дорогом костюме проводит лезвием ножа по обнажённому и бесчувственному телу, а потом протягивает нож Александру.
Нет.
Этого быть не могло.
Джим ненавидел пачкать руки, и пускай вопрос морали не заботил его, он побрезговал бы резать кого-то самостоятельно.
Кто-то другой убил Стедджирса, несчастного композитора, слишком пафосного и самодовольного, чтобы создавать создавать сильную музыку, а слова Джима просто приснились Александру в бреду. В конце концов, не впервый раз ему чудились голоса героев, он привык слышать их бормотание на грани сознания.
Протянув руку к пульту, он запустил с середины «Стену». Не свою, стеклянную, а «Стену» Уотерса.
За последние полгода Александр нарочно ни разу не прикоснулся ни к альбому, ни к фильму — опасался сбить настрой, подцепить из порождения чужой больной фантазии что-то лишнее. Но сейчас он мог позволить себе слушать что угодно, уже не боясь забить восприятие чужим символизмом и излишней гиперболизированностью.
Ему хотелось плакать — совершенно по-детски, от страха, боли и непонимания. Закрыл лицо сгибом локтя, Александр закусил губу изнутри. Музыка причудливо мешалась с воспоминаниями о кадрах анимации и с образом Джима.
Александр должен был ненавидеть Джима после убийства Стедджирса. В концов, кто бы ни нанёс решающий удар, сомнений не было — задумал это всё именно Джим. Он хотел, чтобы Александр проснулся утром и нашёл тело. Хотел протащить его через боль, ужас, может, поставить перед судом. Или обречь на другой суд, куда менее снисходительный, чем жюри присяжных. Потому что, видит Бог, Александр обвинял себя в этой смерти.
Но он не чувствовал ненависть к Джиму, только жалость. Слёзы, который до сих пор копились под веками, пролились на «Приятном оцепенении». В глубине души он действительно хотел пустить кавер этой песни на финальные титры «Стеклянной стены», но, конечно, не сделал этого — было бы слишком примитивно. Есть вещи, которые нельзя даже цитировать, чтобы не скатиться во вторичность. Но это не мешало ему прямо сейчас видеть внимательный прищур голубых глаз (Джима? Гарри, так блестяще справившегося с ролью?) и слышать при этом: «Боли нет, ты отступаешь».
«Стена» давно закончилась, слёзы высохли, но Александр продолжал лежать неподвижно.
Из оцепенения его вырвал звонок от Елены.
— Если ты хочешь присутствовать на собрании по Джиму Фоули, то через час тебе нужно быть в моём кабинете, дорогой.
***
Двойники Блинча (от воспоминания о том, что сам Дэвид Блинч мёртв, стало неуютно) снова собрались в комнате для переговоров, но на этот раз — в ограниченном составе. Собственно, их было всего четверо.
После очень краткого приветствия Елена передала слово мистеру Ричардсону. Вернее, она назвала его мистером Ричардсоном — Александр же по-прежнему из всех отличал только одного, который был старше прочих лет на пятнадцать.
— Это была очень непростая работа, мадам Кларк, — проговорил Ричардсон тускло, — нам пришлось…
— Пожалуйста, к делу, мистер Ричардсон, без технических подробностей. Я не сомневаюсь, что вы компетентны в своём направлении, — прервала его Елена, и Александр понял — она напряжена и зла. Клоны-Блинчи тоже узнали эту профессиональную сдержанную улыбку и подобрались.
— Адам Уолш, — торжественно проговорил Ричардсон, выводя на экран смазанную чёрно-белую фотографию мальчика лет пяти, — так звали нашего Фоули при рождении. Родился в деревне Колс Хилл, пригород Эннискиллена, графство Фермана, Северная Ирландия, в тысяча девятьсот семьдесят шестом году.
Александр прищурился, хотя очки компенсировали все недостатки его зрения, и в этом не было нужды. Мальчик на фотографии совсем не напоминал Джима — возможно, потому что черты лица у него были неприметные, без ярких рыжих волос и пристального взгляда голубых глаз он не был Джимом.
«Адам Уолш», — произнёс про себа Александр, но не почувствовал никакого отклика. Он не знал этого мальчика. А Джим позаботился о том, чтобы всё, что было в нём от Адама, погибло.
— С документами там бардак, — заметил мистер Ричардсон, — но удалось узнать, что миссис Уолш была активисткой ИРА, присоединилась к движению ещё до замужества. Мистер Уолш, очевидно, был аполитичен, он был разнорабочим, на лето нанимался в поля, зимой занимался ремонтом, много пил. Миссис Уолш вернулась к своей политический деятельности, когда Адаму было три года. В его семь лет она погибла.
— Как именно? — спросила Елена, и если бы она этого не сделала, Александр задал бы вопрос сам.
— Непроизвольная активация взрывного устройства. Она минировала машину политического активиста в Арме.
Александр закрыл глаза. Спокойный голос мистера Ричардсона вкручивался ему в уши как пыточный инструмент.
— Мистер Уолш умер своей смертью в девяносто третьем, — продолжал мистер Ричардсон, — судя по всему, к этому моменту он уже не имел никаких контактов с сыном. На этом факты заканчиваются. Остаются домыслы. Мои люди нашли свидетеля, который сообщил, что мальчик по имени Адам Уолш как минимум три года жил в квартире некоего Уолтера МакКенны, театрального работника. По всей видимости, он выступал опекуном Адама или, по крайней мере, заботился о нём. В девяносто третьем году МакКенна скончался, причиной смерти записана алкогольная интоксикация. На этом следы Адама Уолша исчезают полностью.
— Зато на свет появляется, кто там, мистер Тревис?
— Ричард Мюррей. Мы предприняли несколько осторожный попыток разговорить мисс Линду Крамер, — Тревис долго мучился, прежде чем справился с проектором, но всё же вывел на экран фотографию Линды.
«Привет, Линда, знаю, странный вопрос, но мы можем говорить о твоём бывшем любовнике Ричарде? Да, я знаю, что ты их не запоминаешь, но его помнишь, не сомневаюсь», — вообразил Александр этот разговор. Он мог бы позвонить ей. Правда, мог. И она взяла бы трубку. Но едва ли он осмелился бы упомянуть Джима.
— Мисс Крамер сильно удивилась нашему интересу и сообщила, что Ричард разорвал с ней все отношения, а она выбросила его из головы. Зато упомянула новое имя, — Тревис неловко переключил слайд, представив собравшимся индуса лет пятидесяти с небольшим.
Он уже начал седеть, но ни седина, ни морщины не портили его. Одетый в белый с искрой костюм, он смотрел достойно и гордо. Во взгляде и в выражении лица читался ум.
— Доктор Фредерик Дарелл, консультант Лондонской королевской больницы, обладатель блестящих рекомендаций, ни разу не замечен ни в каких неблаговидных поступках, — проговорил Тревис, — при этом есть основания подозревать, что он состоял или состоит до сих пор в связи с Джимом Фоули.
— Какого рода эта связь? — раздражённо уточнила Елена.
Тревис ответил глупость, а вот Александр не сомневался: связь эта односторонняя. Доктор заворожён Джимом, а тот держит его при себе как забавную домашнюю зверушку.
— Мы можем, — начал самый старший, лорд Уоррен, — просто пригласить доктора на разговор. Сколько можно топтаться на месте?
Елена покачала головой:
— Пока мы не знаем, кто поставляет Фоули взрывчатку и где он может за несколько минут организовать взрыв, мы никого не позовём на разговор. Я недовольна, — она встала со своего места, показывая, что собрание вряд ли затянется, — вы, лорд Уоррен, очень верно сказали про «топтаться на месте». Только результат, который я пока вижу, не приближает нас к цели. Хорошего дня, господа.
Она вышла первой, Блинчи последовали за ней, а Александр остался сидеть в опустевшей комнате. Ему очень хотелось позвонить Кристин и сообщить, что им необходима досъёмка. Всего одна сцена. Но было уже поздно. Этой сцене придётся остаться в его сознании.