— Как ты можешь? — воскликнул наконец Федор Силыч, но супруга отрезала:
— А ты не видишь, что Улыбышеву и Возницыну нужна только премия? Уж Возницын-то наверняка будет в списке представленных…
— Но что я могу? — с отчаянием спросил Федор Силыч.
— Все!— неумолимо ответила Любовь Евграфовна.— Ты можешь пойти в обком партии к Далматову, ты можешь написать в министерство, ты можешь поднять на ноги весь завод! И добиться улучшения конструкции трактора. Да вот, — она взяла со стола какой-то билет и протянула мужу: — В воскресенье они устраивают выставку своих конструкций, а потом будет доклад какого-то Орленова. Поговори с ним!
Ну что же… вот он и поговорил. Он поговорил и бредет теперь к дому, нарочно уменьшая и без того мелкие свои шажки, так не хочется ему предстать еще раз побежденным перед женой. Он примерно представляет, что скажет Люба. Она скажет: «Опять в кусты?» — или еще что-нибудь не менее резкое и злое. Даже непонятно, когда и где она научилась грубить.
Федор Силыч прошел мимо завода, искоса взглянув на запертые по случаю воскресенья ворота, миновал особняк директора, за которым начинался инженерский поселок… И чем ближе подходил он к дому, тем хуже становилось у него на душе.
Впрочем, не один Пустошка чувствовал себя неуютно в этот вечер. Однако, если бы Пустошке сказали, что и Орленов чувствует себя плохо, он, вероятно, удивился бы и, может быть, пожалел ученого, но никогда не поверил бы, что сам виноват в его плохом настроении.
А с Орленовым происходило что-то неладное… Ужинал он лениво, жене отвечал невпопад, так что Нина наконец рассердилась. Обычно муж приноравливался к ее настроению. А тут она заметила, что Андрей, медленно попивая чай, нет-нет и бросал какой-то вопросительный взгляд на письменный стол, где грудой лежали материалы доклада и подзорными трубами торчали свитки чертежей. Он посматривал на все это так, словно не узнавал эти бумаги или побаивался их. В конце концов Нина рассердилась и прикрикнула на мужа:
— Изволь посмотреть и на меня!
Орленов встрепенулся, сделал виноватое лицо и взглянул на жену. Тогда она милостиво улыбнулась.
— Вот так лучше! Давай наконец обсудим вечер. Как я выглядела на выставке?
— Чудесно!
— И ты говорил чудесно! Я так радовалась…
Наконец Нина ушла в спальню, а Орленов остался сидеть за столом и слушал, как она ходила по комнате ленивой поступью немного уставшего, но довольного собой и проведенным днем человека, предвкушающего заслуженный отдых. Потом он подошел к письменному столу и на время забыл о ней, но она сама напомнила о себе, появившись в дверях с полотенцем на плече.
— Ты уже готовишься к следующему докладу? — весело спросила она. — Вспомни — уже двенадцатый час! — и запела:
— Ты ложись, Ниночка, а мне придется еще немного поработать, — виновато сказал Андрей.
— Но седьмой день недели сотворен для отдыха, и законы государства подтверждают это!
— Право же, я скоро!
— Как хочешь! Но не удивляйся, если увидишь утром, что у твоей жены красные глаза. Никогда не ревновала к женщине, так привел господь ревновать к работе, — Нина пожала плечами, надула губы и, резко повернувшись, ушла…
— Не сердись! — воскликнул Андрей. — Я только просмотрю чертежи. Кстати, ты не помнишь, где у нас книги по механизации сельского хозяйства?
— Ищи сам! — бросила она через плечо.
Он услышал, как щелкнул выключатель, дрогнули пружины кровати, и все сразу затихло. Конечно, Нина заснула сразу, как ребенок. Ее не терзают сомнения, перед ней не торчит этот проклятый Пустошка с его медно-красной плешью и лицом наивного ребенка. Даст же природа такую способность к мимикрии… Одно теперь совершенно ясно Орленову: «Если Пустошку не остановить, не обезвредить, он может принести много неприятностей. Остановить его надо даже и не потому, что мы с Улыбышевым занимаемся одним делом, в конце концов Улыбышев не очень-то мне приятен. Дело в том, что Пустошка посягает на мероприятие государственной важности! Тут я обязан защищать и это мероприятие и его автора. Улыбышев, к сожалению, беспечен в защите своих интересов, он может пренебречь опасностью, и такой вот Пустошка натворит черт знает что! Ну что же, возьмемся! Пусть директор спит спокойно, сотрудники не спят!»
Усмехнувшись этой парафразе, Андрей подошел к шкафу, отыскал несколько книг по механизации сельского хозяйства и принялся перелистывать их. Затем расстелил чертежи улыбышевского трактора, и они покрыли стол, как рисунчатые скатерти.
«Так что же говорил Пустошка? И что мы видим на чертежах? Габариты, «габаритики», как он выражался, не совпадают с дизельными тракторами. Дизельные тракторы, очевидно, устойчивее. Но, может быть, это лишь кажется по привычке к знакомому виду, машины? Зато электрический трактор должен быть более сильным, ведь эти тракторы создаются главным образом для работы на залежных и целинных землях, где так называемые «исторически сложившиеся условия» не могут быть помехой к установке силовых электрических линий, где могучая, техника получит полный простор…» Орленов внимательно изучал чертежи электротрактора, сверяя их с пояснительной запиской.
«Так, так, мотор располагается в передней части трактора. Только почему, черт его возьми, он такой маленький. Конечно, и маленький мотор может быть очень сильным, но тут что-то не то… Ага, конструктору помешал барабан для кабеля! Этот барабан стеснил моторную часть… Какого дьявола! Ведь барабан можно было перенести в заднюю часть машины, а мотор усилить!»
Орленов копался в чертежах и чертыхался, так как видел, что Пустошка мог придраться к конструкции с полным основанием! Тут Борис Михайлович ошибся!
Как ни хотел Андрей скрыть от Улыбышева возможные неприятности, которыми грозил Пустошка, придется все-таки пойти и рассказать о беседе с инженером. Конструктору, очевидно, следует кое-что видоизменить в машине. Тогда Пустошка отстанет, и самое главное — трактор будет намного лучше.
Прикрыв двери поплотнее, чтобы не разбудить Нину, Андрей позвонил Улыбышеву. Как он и предполагал, Борис Михайлович только что вернулся. Его веселый голос вызвал раздражение у Андрея — он тут сидит и волнуется, а шеф гуляет с друзьями! И Орленов довольно грубо спросил:
— Нельзя ли повидать вас сейчас?
— А что, завтра будет поздно? — любезно осведомился Улыбышев. Однако тон, каким говорил Орленов, по-видимому обеспокоил его, и он, хотя и с некоторой досадой, согласился на встречу. — Ну что же, заходите, только долго разговаривать я не смогу. Директорам не обязательно походить на влюбленных и не спать по ночам…
Орленов захватил чертежи и шагнул в темный сад.
Он и сам не понимал, почему торопится поговорить с Улыбышевым. Ох, уж этот Пустошка! Неужели нелепый инженер так-таки и заварит кашу? Пусть уж лучше Улыбышев знает о претензиях его заранее, а то еще, чего доброго, потом обвинит Андрея в промедлении или даже в измене. Андрею известно, как ревнивы изобретатели, и пусть Улыбышев сам решит, что делать дальше. Орленову ведь тоже не обязательно походить на влюбленного и не спать по ночам из-за чужих дел…
Все окна большой квартиры Улыбышева были освещены. Должно быть, директору грустно одному в его четырех или пяти комнатах и потому он не жалеет электричества. Орленов не смог бы жить один в такой обширной квартире. Ночью в пустых комнатах начинают скрипеть полы, пощелкивают двери, и тогда кажется, что это воспоминания ожили и заходили в темноте. Не потому ли появлялись привидения в старинных замках? Что-то в наших перенаселенных квартирах никаких привидений нет!
Андрей поднялся на второй этаж и позвонил. Улыбышев открыл немедленно.
— Ну, что у вас? — не очень-то дружелюбно спросил он. Впрочем, тут же смягчился и добавил: — Петр Иванович считает, что доклад прошел блестяще, и просил передать вам, что надеется на продолжение ваших выступлений.
«А, он имеет в виду Далматова! — вспомнил Андрей. Ему самому и в голову не пришло бы называть секретаря обкома по имени и отчеству. Но Улыбышев, как видно, имел на это право. — Ах да, это, кажется, та самая скала, на которую опирается директор! Интересно, стал ли бы Пустошка наседать на Улыбышева, если бы знал, кто его поддерживает?»
Эта мысль тут же и исчезла. Нападение уже произошло, и важно было отбить его. Андрей подошел к столу и развернул чертежи. Поискав глазами, чем бы прижать сворачивающийся в трубку ватман, он поставил на один край листа чернильницу, на другие — пресс-папье, стаканчик для карандашей. Но затем, мельком взглянув на Улыбышева, вдруг понял, что этого делать не следовало. Улыбышев принадлежал к тем людям, которые не выносят нарушения симметрии на своем столе. Пусть горит весь мир, но перо надо обязательно воткнуть в стаканчик со щетиной! Однако было уже поздно отступать, не переставлять же все обратно. И Орленов с некоторым принуждением сказал:
— Вы знаете, Борис Михайлович, на вашу машину готовится покушение!
— Вот как! — улыбнулся Борис Михайлович.— Собираются украсть авторство? Или передать чертежи некой иностранной державе?
— Нет, без шуток, Борис Михайлович. Это внутренняя вылазка, но, как бы вам сказать…
— А вы не говорите своими словами, вы просто передайте то, что сказал Пустошка! — вдруг зло произнес Улыбышев. — Только стоило ли ради этого приходить среди ночи?
— Так вы с ним говорили? — разочарованно протянул Орленов и невольно потянулся за портсигаром.
— Как же, как же! — подтвердил Улыбышев. Теперь он смотрел на позднего гостя с нескрываемой насмешкой. Так смотрят взрослые на ребенка, вмешавшегося в их дела.
Орленову стало неприятно. Ты бросаешься в воду, чтобы спасти тонущего, а оказывается, что это чемпион по нырянию! Да еще и тебя вытаскивает за волосы из воды, к которой ты не очень привычен!
— Но ведь со своей, как бы это выразиться, производственной, что ли, точки зрения Пустошка кое в чем прав, — сказал Орленов. — Если он станет настаивать, то…
— Видите ли, Андрей Игнатьевич, — спокойно возразил Улыбышев, — его точка зрения меня мало интересует. Заказ заводом принят, так пусть они потрудятся выполнить его.
По мере того как росло недоумение Орленова, Улыбышев становился все мягче и любезней.
— Но, может быть, лучше было бы пойти на некоторые уступки? — осторожно спросил Орленов.— Я рассмотрел чертежи с этой точки зрения и должен предупредить вас, что если Пустошка полезет в драку, так у него довольно много аргументов. Если же вы прислушаетесь сейчас и кое-что исправите, то…
— А кто позволит ему начинать драку? — пожал плечами Улыбышев. — Наш трактор давно перестал быть детищем только филиала. В его судьбе заинтересована вся область, я бы сказал даже — страна! Кончится тем, что Пустошку прижмут к ногтю, и он пикнуть не посмеет! — он равнодушно отвернулся от гостя и разложенного на столе чертежа.