— А разве это не правда? — глухо спросила Марина. — Вы присмотритесь к Андрею Игнатьевичу. Он занят очень трудным и очень опасным делом, И он вынужден думать не только о том, включен ли ток, но и о том, где вы и с кем вы. А Улыбышев победоносно усмехается, когда речь заходит о вас, а Райчилин, его друг и приятель, держит пари о том, что у нас на острове назревает семейная драма, и все понимают, на кого он намекает…
— Я тоже все понимаю!— срывающимся от злобы голосом воскликнула Нина. — Вы всех ревнуете ко мне! Да, да! Не перебивайте! — вскрикнула она, заметив, как Марина, потеряв свою каменную неподвижность, дернулась, желая встать. — Ревнуете! Ревнуете! — она повторила это так, как капризничающий ребенок швыряет на пол посуду, крича: «Вот вам! Вот вам!» — Вы ревнуете меня к Улыбышеву и к моему мужу! Да! Да! Разве я не вижу, как вы смотрите на Андрея? Разве я не вижу, зачем вы приходите сюда каждый вечер? Что вы вытаращили на меня глаза? — вдруг испуганно спросила она, взглянув на Чередниченко. Та по-прежнему была неподвижна, как статуя, только грудь судорожно колебалась. — Да что с вами? — пронзительно вскрикнула Нина и бросилась в комнату, чтобы принести воды.
Чередниченко явно задыхалась. Подавая ей воду дрожащими руками, Нина облила мраморное платье, но Марина не видела этого. Выпив воду, она откинулась на спинку кресла с мертвенно-бледным лицом и несколько минут дышала прерывисто, с таким шумом, словно легкие были пробиты теми ударами, что нанесла ей Нина. Потом она тихо сказала:
— Приступ астмы. Сейчас пройдет. Лекарство в сумочке… — и снова закрыла глаза.
Нина открыла ее сумочку и нашла стеклянную пробирку. Положив ее в руку Чередниченко, она следила за тем, как Марина трудным движением открыла пробирку и приложила белую от порошка пробку к губам.
Теперь, когда глаза ее были закрыты и голос их не звучал, Нина со страхом подумала о том, что она сделала. Она сама открыла Марине ее тайну, она первая крикнула на палубе корабля: «Земля!» — и теперь Чередниченко поступит, как всякий капитан, она направит корабль к пристани, к Андрею! И если у нее хватило смелости или, лучше сказать, наглости, чтобы прийти к Нине со своими наветами, то ли еще она может сделать, чтобы смутить покой Андрея? Нине хотелось бы думать, что Чередниченко притворяется, что это никакой не приступ болезни, а тот дамский обморок, которым легче всего прикрыть свое поражение. Но Марина полулежала в кресле, как мертвая, и на нее было страшно смотреть. Так вот почему она так спокойна и малоподвижна! Значит, она знает, чем ей угрожает каждое резкое движение и волнение, значит, она боится за свою жизнь каждое мгновение и обманывает всех, что счастлива, красива и здорова! Притворщица! И она будет притворяться и дальше красивой и здоровой, чтобы завладеть Андреем. Она еще попробует теперь найти свое счастье, и Нина сама указала ей путь, о котором она, возможно, не знала…
«Но что же такое она говорила о нас, обо мне и Андрее?» Ага, значит, она имела в виду не измену, а то странное чувство холодка между Ниной и Андреем, который, не будем этого отрицать, появился между ними за последние недели. Кто виноват в появлении этого холодка, сам ли Андрей, или Нина, или явное ухаживание Улыбышева, не важно! Но холодок может превратиться в абсолютный нуль — она почему-то стала тщательно вспоминать, сколько же это градусов, как будто решала школьную задачу по физике; вспомнила — минус двести семьдесят три, — и вот тогда Чередниченко победит в борьбе. Но Нина не допустит этого! Нет, никогда!
Нина сидела неподвижно, со страхом глядя на Марину, лицо которой оставалось все таким же бледным, и с боязливой надеждой прислушивалась, не зашуршат ли в саду шаги мужа или кого-нибудь из знакомых. Ей было так страшно, как если бы она присутствовала при умирании, хотелось бежать, и в то же время она знала, что не в силах сделать ни одного движения.
Она вскочила на ноги, как только услышала шаги Андрея. Он шел не один. В полосу света попала Вера Велигина. Не обращая на нее внимания, Нина бросилась к мужу и обняла его, пряча лицо на его груди.
— Мне так страшно, так страшно! — задыхаясь, сказала она.
Орленов взглянул на Чередниченко, тело которой как бы утратило присущие ему твердые формы, вызывавшие представление о камне, увидел залитое водой платье и, удерживая одной рукой Нину возле себя, спросил:
— Что с ней?
— Приступ. Астма или грудная жаба, я не поняла,— сказала Нина и вдруг поймала себя на том, что говорит это со злорадным удовольствием, думая: «Вот тебе! Вот тебе! Ты всю жизнь скрывала свою болезнь, ты пришла сюда, чтобы устроить мне скандал, а попалась сама! Я выдала твой секрет и не огорчаюсь, наоборот, я рада. Теперь ты будешь знать, как обижать других…»
И еще одно доставило ей успокоение: муж не бросился к Марине, не вскрикнул, не проявил особенного беспокойства, которое могло бы означать бог знает что. Нет, он деловито усадил жену, обернулся к Велигиной и спросил:
— Чем ей можно помочь? Врач на острове есть?
— У нее это часто бывает, — спокойно, как говорят о привычном, ответила Велигина. — Обыкновенно припадок проходит через две-три минуты. — И, обращаясь к Нине так строго, будто подозревала ее в том, что она виновата в припадке, спросила:
— Давно он начался?
— Я не знаю. Я так испугалась, что не почувствовала времени.
— Припадки происходят от сильного волнения, возбуждения, которых она старалась всегда избегать. О чем вы говорили?
— Право, не помню, — солгала Нина. — Может быть, она волновалась перед тем, как пришла сюда? Я обратила внимание, что она выглядела плохо…
— Я поссорилась…— медленно заговорила Марина, не открывая глаз, и Нина с ужасом посмотрела на нее,— с Улыбышевым… — с усилием закончила Марина, и снова в ее легких что-то засвистело, мешая дышать.
— Нина, приготовь постель, — сказали Андрей. — Мы сейчас уложим ее.
Нина осталась стоять, с боязливым любопытством глядя на то, как Чередниченко огромным усилием воли возвращала себя в мир живых. Должно быть, слова Орленова показались ей такими же несуразными, как и Нине, потому что она приоткрыла глаза и тихо проговорила:
— Не надо… Я… сейчас… встану.
И столько силы было в ее словах, что Андрей молча опустился в кресло, неотрывно глядя на нее. Велигина осталась стоять у стены, задумчиво переводя взгляд с Чередниченко на Нину. Она шевелила губами, как будто решала задачу. Нина знала, какую задачу она решает. Ее не проведешь: она — не Андрей…
— Я позову Орича, — сказала наконец Вера. — Вдвоем вам будет легче довести ее до дома.
Она ушла и вернулась с Павлом. Орич грубовато похлопал Марину по руке.
— Ну как? Лучше? Вот уж не подумал бы, что такая девушка, как вы, может страдать от болезней! По-моему, они должны вас обегать за десять верст, боясь, как бы вы на них не наступили!
Нина увидела, как Марина открыла глаза и встретилась со взглядом Андрея. Ничего, кроме соболезнования, не было в глазах Андрея, и, тем не менее, Чередниченко уже не могла больше оторвать свой взгляд от него. И когда она при помощи мужчин поднялась, когда пошла, неуверенно ступая, все время лицо ее было обращено к Андрею, хотя Орич, казалось бы, поддерживал ее крепче.
Они скрылись в темноте, только по земле скользил луч карманного фонарика, зажженного Оричем. Оставшиеся на террасе женщины провожали их взглядом.
— Почему ты не пошла с ними? — нарушила молчание Вера.
— Боюсь, — искренне призналась Нина.
Вера проследила, как луч фонарика пропал за калиткой соседнего дома, и задумчиво сказала:
Хотела бы я знать, что здесь произошло десять минут назад! Но ведь ни ты, ни она никогда не скажете…
— Ничего здесь не произошло! — сердито возразила Нина.— Почему ты думаешь, что я в чем-то виновата?
— Это ты думаешь, что виновата, — мягко сказала Вера. — Я не думаю. Мне просто хотелось бы знать, что здесь было?
— Она же сказала, что поссорилась с Улыбышевым… — слабо усмехнувшись, сказала Нина.
— Что-то слишком часто мы все стали ссориться! — с горечью воскликнула Велигина. — Это не доведет до добра. Худой мир лучше доброй ссоры…
Вскоре мужчины вернулись. Они молчали, как будто боялись заговорить о том, что произошло. Орленов сказал:
— Нина, посмотри в буфете, кажется, там осталась бутылка вина. Очень хочется выпить.
— Высокая идея! — обрадовался Орич. — Иногда ты бываешь вполне оригинален… — и обеими руками схватил бутылку, которую Нина поставила на стол. Но ни его шутовство, ни вино не приносили облегчения. В механизме, который объединял до сих пор этих людей, что-то сломалось.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
В лаборатории Орленова наконец поставили телефон. А через полчаса позвонила Велигина и спросила, не зайдет ли Андрей за нею в два часа, чтобы идти вместе на заседание Ученого совета.
— Когда, когда?
Услышав изумление в голосе Андрея, Вера проворчала:
— Кажется, я открыла тебе секрет полишинеля? Орленов молча подул в трубку. Вот уж правильно говорят: если телефон поставлен, так он должен когда-нибудь зазвонить! И зазвонил!
— Что же ты молчишь! Или тебе прислали заранее извещение на веленевой бумаге с гербовой печатью? Мне, например, позвонили совсем недавно, так что к выступлению подготовиться я все равно не успею.
— Какой вопрос на повестке дня? —спросил Орленов.