— Так вот, дело в том, что машина его пока еще далеко не отличная.
— Это ваше личное мнение?
— Если бы только мое! — Орленов вздохнул. — Я не такой уж великий знаток сельскохозяйственных машин. Это мнение начальника цеха, где электротракторы строятся. — И он коротко перечислил недостатки конструкции, отмеченные Пустошкой: громоздкость, неправильный вынос барабана, малосильность мотора.
Марков не перебивал.
Когда Орленов закончил, он спросил:
— Вам очень хочется опозорить филиал?
— Как это — опозорить?
— Но ведь устранение перечисленных конструктивных несовершенств поставит под угрозу осенние полевые испытания трактора? И потом — какое дело нам, коллективу филиала, до того, как потом в промышленности реализуется наша конструкция? Разве вы убеждены, что ваш собственный прибор окажется столь совершенным, что в процессе освоения его в производстве и в эксплуатации он не изменится?
— Так пусть Улыбышев сделает один экземпляр, кстати, он уже есть, и проведет с ним все испытания!
— А массовость опыта?
— Странная точка зрения!
— А она не моя. Это точка зрения Улыбышева, Подшивалова, Шурочки да каждого работника филиала! Наконец-то в филиале создана оригинальная и очень нужная машина. Тут-то и надо бить в литавры! И вдруг приходит некий Орленов, который ничего оригинального пока не предложил, и… Да вы не сердитесь, я же не свое мнение излагаю! — и ставит нам палки в колеса. Как же к нему, Орленову, прикажете относиться?
— Понимаю!— мрачно сказал Орленов, поднимаясь.— Ну, прощайте!
— Куда же вы?
— В логово льва.
— Так вы со мной не согласны?
— Ни с вами, ни с Шурочкой, ни с чертом, ни с дьяволом! — зло выпалил Андрей.
Марков откровенно засмеялся.
— Да, Улыбышев прав, что не пригласил вас на Ученый совет. Вы и в самом деле можете пойти в логово льва. — Он тоже встал, тщательно отряхнул брюки, взглянул в окно. — А Шурочка до сих пор наблюдает. До чего же эти маленькие женщины любят собственность! Ведь я еще не сделал предложения, да и не сделаю, — вдруг рассердился он. — Разве можно делать предложение в такие дни? Меня-то обязательно выгонят!
— Вас? Почему? — Орленов удивленно пожал плечами.
— Потому, что я не кандидат наук, а всего-навсего самоучка! — сердито ответил Марков. — Вас вон и выгнать нельзя, вы, говорят, Улыбышеву так прямо и отрезали, что не он вас на работу принимал, не ему и выгонять. А мне дадут обходный листок, скажут: не сошлись характером — и все. И опять я пойду в мастерскую «чинить, паять, кастрюли починять».
— Зачем же так мрачно? Вас никто не толкает в драку! — смущенно сказал Орленов. Он только теперь вспомнил об особенном положении Маркова среди сотрудников филиала.
— Уже толкнули! — внезапно успокаиваясь, сказал Марков. — Вчера я подал директору докладную о том, что необходимо обсудить последнюю модель электротрактора. А сегодня ставлю этот вопрос на Ученом совете.
— Вы? — Орленов отступил на шаг.
— Андрей Игнатьевич Орленов думает, что только он один принадлежит к категории правдоискателей! — невесело усмехнулся Марков. — Ан нет… Есть, знаете, еще и такие люди, которые всегда болеют за слабую команду. Должно быть, я принадлежу к их числу.
Впрочем, идеи, как видно, носятся в воздухе! Когда я услышал о вашем столкновении с Улыбышевым, я, естественно, осуждал вас. Но когда на вас напали все львы и тигры, пришлось задуматься. А я ведь механик. Посмотрел, разобрал и удивился. Как-то трем слепцам попытались объяснить, что такое слон. Их подвели к слону, они его пощупали и были вполне удовлетворены. Но когда их спросили, каков же слон, то один сказал, что слон похож на змею, другой — что он напоминает одеяло, третий — что это кисточка для бритья. Все дело в том, что один потрогал хобот, второй — ухо, третий — хвост. Со мной случилось наоборот. Я был убежден, что машина Улыбышева — настоящая, а теперь… — он неловко пожал плечами.
— А теперь? — жадно спросил Орленов.
— По-моему, это всего-навсего шило, чтобы проколоть дырку в борту пиджака в чаянии лауреатской медали!— сухо сказал Марков. — Впрочем, оставим этот вопрос для наших биографов, которые будут выяснять, почему в тысяча девятьсот пятидесятом году, в середине века, этих двух молодых, талантливых людей, — он ткнул пальцем в грудь сначала Орленова, потом себя, — отчислили из научного учреждения! Пора идти на Ученый совет, или, как вы оригинально выразились, в логово льва.
Орленов пошел следом за Григорием Алексеевичем по узкой меже, думая о том, сколько же мужества и принципиальности проявил этот человек. А он-то считал Маркова робким, недалеким учеником! Можно представить, как обрушатся на него Улыбышев и Подшивалов! Да еще и Шурочка! Он оглянулся на высокое окно лаборатории, и ему показалось, что там кто-то плачет… И в то же время идти было куда легче, чем утром. Пожалуй и верно, что одному в поле трудно. Лучше уж вдвоем!
2
То, что они появились на заседании именно вдвоем, вызвало странное, почти враждебное замешательство. Орленов, со своей склонностью к анализу, невольно подумал, что так и должно быть. С какой стати Улыбышев будет нежен с ним, если Орленов, явившись сюда без приглашения, собирается уничтожить тот ореол непогрешимости, что создал для себя конструктор. Коснись дело самого Орленова, разве не стал бы он отбиваться от критиков? И вдруг понял: нет, не стал бы! Он постарался бы понять критикующих.
Эта мысль прибавила ему спокойствия, и он, уже не смущаясь, уселся с края длинного стола. Горностаев вскинул мохнатые брови и покачал головой. Улыбышев склонился к Подшивалову и что-то шепнул.
— Пушки выдвигают! — промолвил Марков, усаживаясь рядом.
Улыбышев поднялся над столом и, важно оглядев собравшихся, сказал:
— На повестке дня Ученого совета один вопрос: отчет о работе лаборатории частных проблем. Слово имеет Иван Спиридонович.
Подшивалов говорил без вдохновенья, без страсти. Казалось, он выполняет скучную обязанность, некую подготовительную работу и сам с нетерпением ждет, когда начнется главное, сберегая силы для этого момента. Рассказывал он о работах коротко, ничего не выделяя, ни на чем не задерживаясь. Орленов невольно обратил внимание на то, что Иван Спиридонович словно нарочно сваливает в одну кучу и важное и незначительное, как будто оставляет побольше возможностей для желающих критиковать. Все лилось в едином потоке названий: светоловушки для насекомых; консервация продуктов при помощи токов высокой частоты; исследование магнитного поля растения, позволяющее определить жизнестойкость его после стихийных бедствий и жизнеспособность семян; азотирование семян; электросмазка плугов; борьба с сорняками импульсными высоковольтными разрядами через ножи культиватора… Так он перечислял темы работ лаборатории десять минут, пятнадцать, сухо, монотонно, и Орленов никак не мог понять, для чего нужен такой отчет?
— Они решили выплеснуть ребенка вместе с мыльной пеной! — шепнул Марков.
— Как?
— Тактика простая. Вы не выдержите, броситесь в бой по вопросу о важности и первостепенности той или иной нашей работы, а улыбышевская ошибка останется на последнем плане, где ее и не увидишь.
Директор постучал карандашом, и Марков умолк.
Между тем заседание шло своим привычным, по-видимому, давно установленным порядком. Когда Подшивалов умолк, Андрей сразу начисто забыл о предупреждении Маркова и попросил слова. А когда он заговорил, пытаясь разобрать темы лаборатории по их важности, Подшивалов гневно воскликнул:
— Критиковать других легче всего!
— Это не честно, Иван Спиридонович, — взволнованно ответил Андрей. — Мы все гордимся нашим филиалом и стремимся к тому, чтобы он работал лучше.
— Но вы-то еще ничего не сделали!
Андрей так и не понял, каким образом он вполз в странный спор. Ему пришлось только отвечать на реплики, сыпавшиеся со всех сторон. Даже Орич выкрикнул что-то о кабеле, который мокнет в поле и мешает проезду машин, и назидательно закончил:
— Надо беречь ценные материалы!
— А когда вы сдадите ваш аппарат к электрическому трактору? — с явной насмешкой спросила Шурочка Муратова. Уж ей-то было совсем не по чину выступать с такими вопросами на совете.
Орленов посмотрел на председателя, но Улыбышев был, кажется, вполне доволен тем, что критикану задали такую баню. Марина бросала на Андрея жалостливые взгляды. Нина упорно прятала лицо за чью-то спину.
В конце концов он сел, так и не поборов эту общую враждебность. Андрей чувствовал только одно: обструкция организована опытной рукой и должна показать ему, как опасно выступать одному против всех. Неизвестно, что будет написано в протоколе, который ведёт Муратова. А сцену на совете можно повернуть и так, что он окажется демагогом, болтуном. И уж во всяком случае теперь стало ясно, что о тракторе ему говорить не дадут.